Александр Киричек - Водоем. Часть 1. Погасшая звезда Страница 29

Через две недели со дня прибытия чужестранного лекаря к нему пришел тот же старейшина, но не для продолжения спора и не для предложения новых даров, а с просьбой.

— Чужеземец, — начал старик, — мы отнеслись к тебе с почетом и уважением и, как оказалось, не напрасно. За несколько дней ты доказал свое могущество, облегчив страдания многих и многих. Теперь мы со страхом ожидаем того дня, когда ты покинешь нас, дабы продолжить свои скитания. Что мы будем делать без тебя? Кому понесем тогда свои хвори, немощи и болячки? И коль скоро твой отъезд неизбежен, то не мог бы ты, памятуя долг милосердия, взять себе учеников, чтобы передать им основы твоего высокого искусства, а нам в их лице оставить надежду на исцеление?

— Хорошо, — ответил чужеземец, — я возьму учеников, но лишь при одном условии.

— Говори, целитель! — торжественно потребовал старик. — Я выполню его, если оно не противоречит нашим обычаям.

— Я возьму в ученики только тех, — заявил знахарь, — кого сам сочту способными к овладению искусством врачевания, ибо оно доступно далеко не всякому и требует сочетания и высокого развития таких качеств, как ум, сноровка, бесстрашие и, главное, желание жертвовать своим эгоизмом ради бескорыстной любви к ближнему. Это и есть мое единственное условие.

— Хорошо, чужестранец, я принимаю твое условие! — согласился владыка. — Завтра утром, как только твой дом выйдет из тени моего и первый луч солнца проникнет сквозь твое оконце, здесь будут все, кто жаждет стать твоими учениками, а их, поверь, уже немало.

— Да будет так! — подтвердил решение старейшины лекарь. — Но! — и тут он поднял вверх указательный палец. — Прийти должны все желающие без различия пола, возраста и уровня благосостояния!

— Пусть так! — согласился старик и энергично, будто ему не 70, а только 40 лет, направился по своим общественным неотложным делам.

Старик не обманул: на следующее утро, когда замолкли первые петухи и едва испарилась куцая роса с огородных трав, перед входом в домик лекаря собралось около двадцати человек, мечтающих записаться в число учеников знатного эскулапа. Здесь были и зрелые бородачи-мужчины, и взрослые парни, но больше всего безусых юнцов — в основном худых, невысоких, но с глазами, светящимися надеждой. Но одной надежды, одного желания для того, чтобы быть врачом, увы, мало. И наметанный, бывалый взгляд лекаря сразу же среди этих глаз выделил те, чьи владельцы никогда не станут достойными продолжателями его дела. В одних глазах блестела явная тупость, в других — проступала трусость, не поддающаяся перевоспитанию, но больше всего было тех, в которых не горел, не пламенел, не искрился обычно едва заметный, плохо распознаваемый и все же явственно видимый сердечным оком огонек милосердной любви к ближнему.

Конечно, он не прогнал сразу тех, кто ему не понравился, а предложил всем ряд испытаний: сначала задал несколько несложных загадок, и тех, кто ответил быстрее всех, взял на примету; затем предложил окружить его полукругом, после чего внезапно выхватил скальпель и сделал глубокий надрез на собственной руке вдоль предплечья, почти от самой ладони до локтевого сгиба, цепко изучая при этом реакцию присутствующих, подмечая тех, кто не поморщился, не отвернулся, не побледнел, а смог разглядывать кровавую рану с блеском живого интереса в глазах.

— Что ж, получайте теперь последнее задание, но выполнять вы его будете самостоятельно, — объявил, наконец, чужестранец. — Вам надо до полудня собрать как можно больше крылышек бабочек, именно крылышек, а не самих бабочек. И ровно в полдень я вас здесь жду: мы подведем итоги выполнения этого задания, а потом я проведу первый урок. Мы с вами будем заниматься еще неделю, и по ее завершении я объявлю, кто останется у меня в школе. Но сразу хочу предупредить, что я не смогу оставить более трех учеников и, конечно, выберу самых достойных, наиболее талантливых, тех, кто проявит себя лучше других. Ну, а теперь в путь за крыльями…»

— Какое-то странное это третье задание, — вставила реплику Кострова в плавно лившийся рассказ Загрея, а затем с легким недоуменным возмущением продолжила. — Ну, зачем ему эти крылья? Что это дает? Неужели умение ловить бабочек имеет такое важное значение для медицины? Или же из этих крыльев он делал какое-то лекарство?

— Увы, не знаю, — посетовал маг. — Я ведь просто передаю легенду! Может, пройдя сквозь столетия, рассказ изменился, а на самом деле было иное задание, более ясное и понятное, но как теперь узнать, что было в реальности?

— М-да, очень может быть. Ну, итак, что же потом? — с нетерпением вопросила Лена.

«Как только солнце достигло зенита, — заговорил Загрей, — врачеватель пригласил пришедших учеников рассесться в саду под деревьями, а сам встал за наскоро сколоченный небольшой столик. Конечно, они стали требовать, чтобы учитель проверил выполнение третьего задания — им не терпелось узнать, кто же насобирал больше всех крыльев этих несчастных бабочек, кто оказался самым ловким и проворным ловцом насекомых. Но лекарь, к неудовольствию собравшихся, предложил сначала прослушать лекцию, а итоги третьего задания подвести уже после неё. Не без труда ему удалось угомонить недовольных учеников и добиться тишины, и когда он уже был готов объявить тему занятия, как сзади, за спиной, услышал шорох и чье-то неровное дыхание… Это был еще один, опоздавший волонтер, которого не было утром. Но самое удивительное, что этим новым кандидатом оказалась девушка, совсем юная, ещё подросток. И хотя она была коротко острижена, но мягкий овал лица, тонкая длинная шея, и, конечно же, одежда — длинный белый сарафан, обшлаги рукавов и подол которого были украшены пестрой цветастой каймой, — всё это не оставляло сомнений в её половой принадлежности.

— Простите, господин, — мягко, негромко, но уверенно произнесла запыхавшаяся девушка, — я не могла быть утром из-за неотложных домашних дел, но… — тут она сделала паузу, чтобы перевести дух, и продолжила: — Я хочу быть вашей ученицей!

— Увы, вынужден вас огорчить, барышня, но прием в школу окончен. К сожалению, вы опоздали! — спокойно ответил чужестранец.

— Неужели? — удивленно вздернула брови девушка.

— К сожалению, да… — подтвердил свой вердикт лекарь.

— И вы не дадите мне шанса, даже самой маленькой надежды? — не собираясь сдаваться, не отступалась девушка.

— Надежды?… А вы уверены, что хотите быть врачом, что сможете им быть?

— Да! Это моя мечта с детства!

— С детства? — с лукавой улыбкой взглянул на нее целитель. — Что ж, это меняет дело… Раз так, тогда раздевайтесь донага и залезайте вот сюда — на стол! — повелительно произнес врач и настойчиво постучал ладонью по крышке стола, в душе же тайно надеясь, что девушка откажется и быстренько ретируется.

— Но я же женщина и… Это неправильно… Это стыдно… Но раз другого выхода нет и вы настаиваете… — смущенно, опешив от такого постыдного задания, отвечала она, надеясь, что все это шутка, недоразумение.

— Да, сударыня, настаиваю! — жестоко подтвердил лекарь, не оставив девушке выхода.

— Извольте… Как угодно… — обретая ненадолго утраченный кураж, согласилась девушка и тут же жестко добавила: — Но если вы меня обманете, если не примите в ученики, то учтите, за меня есть кому заступиться!

Ученики, до того молча слушавшие беседу, зароптали, пришли в движение, и кто-то сказал:

— Не бойтесь, учитель, она — сирота!

Другой голос тут же уточнил:

— Она — подкидыш! Живет с больной бабулей, да и та ей не родная! — и парни почти в один голос дружно засмеялись.

— Неправда! — громко запротестовала девушка. — Я не подкидыш! А бабушка мне родная! — и глаза её заблестели хрусталиками наворачивающихся слёз.

— Я охотно верю тебе, — поспешил успокоить её учитель. — Итак… — и он жестом, не допускающим дальнейших обсуждений, напомнил про свое требование, указав на плоскость стола…»

— Мне кажется, это очень жестоко! Заставить девушку раздеваться на глазах двух десятков мужчин! Не ожидала такого от него! — словно очнувшись от легкого наркоза, тревожно проговорила Лена.

— О, да, жестоко! Верно! Но… ты забываешь, что профессия врача требует бесстрашия, и лучше сразу проверить наличие этого качества… — парировал Загрей.

— Все равно жестоко. Можно было бы придумать иное, более щадящее испытание.

— Может быть, но у лекаря, видимо, не было времени, чтобы успеть его придумать…