Карлос Сафон - Марина Страница 3

Я тихо оделся и на цыпочках пошел по темному коридору четвертого этажа. Никто не заметит моего отсутствия до десяти, а то и одиннадцати утра. К тому времени я уже вернусь.

Снаружи улицы лежали под покрывалом алого тумана, который часто спускается на Барселону во время рассвета. Я прошел до улицы Маргенат. Вокруг меня постепенно пробуждалась Саррья. Блеклые тени окутывали район, ловивший первые лучи и вплетавший их в свой золотой нимб. Фасады домов проглядывали сквозь завесу тумана и пожухлой листвы, которую ветер нес в неизвестном направлении.

Вскоре я нашел нужную улицу. Я немного постоял неподвижно, впитывая в себя окружающую тишину и умиротворение, царившие в этой потерянной части города, и почувствовал, что мир останавливается, как те часы, что лежали у меня в кармане, и вдруг услышал за спиной какой-то звук. Я обернулся, и моим глазам предстало зрелище, которое надолго лишило меня сна.

Глава третья

Из плотной пелены тумана медленно выехал велосипед. Девушка в белом платье ехала по направлению ко мне. В призрачном свете раннего утра я различал под тканью силуэт ее тела. Пышная шевелюра соломенного цвета развевалась вокруг ее лица. Я стоял неподвижно и смотрел, как она ко мне приближается. Со стороны я выглядел, как имбецил в приступе паралича. Велосипед остановился в паре метров от меня. Я увидел, а может, вообразил, контур стройных ног под платьем, напоминавшим картины Сорольи. Она слезла с велосипеда. Я поднял взгляд и посмотрел в серые глаза — такие глубокие, что в них можно было утонуть. Она пригвоздила меня к земле насмешливым взглядом. Я улыбнулся, и мнение обо мне как об идиоте утвердилось окончательно.

— Ты, наверное, насчет часов, — сказала девушка тоном, таким же уверенным как ее взгляд.

Я подумал, что она, должно быть, моя ровесница, может, на год младше. Определять возраст женщин всегда казалось мне наукой или искусством, но никак не развлечением. Ее кожа была такой же белой как платье.

— Ты здесь живешь? — пробормотал я, показывая на особняк.

Девушка моргнула. Ее глаза так яростно сверлили меня, что лишь спустя часа два я осознал, что это самое ослепительное создание, которое я когда-либо видел или еще увижу. И точка.

— А кто ты такой, чтобы спрашивать?

— Полагаю, тот, кто пришел насчет часов, — выкрутился я. — Меня зовут Оскар. Оскар Драй. Я пришел, чтобы вернуть их, — не дожидаясь ответа, я достал часы из кармана и протянул их ей.

Девушка несколько секунд смотрела мне в глаза, потом взяла часы. Я заметил, что ее рука белая как у фарфоровой куклы, а на безымянном пальце блестит золотое кольцо.

— Они были уже сломаны, когда я их взял, — объяснил я.

— Они пятнадцать лет как сломаны, — пробормотала девушка, не взглянув на меня.

Когда она, наконец, подняла глаза, то смерила меня взглядом, как будто оценивала антикварную мебель или утварь. Что-то в ее выражении лица подсказывало, что она не причисляла меня к категории воров; скорее, я приравнивался к группе кретинов или неотесанных дураков. Мое сияющее лицо явно не могло улучшить ее мнение. Девушка подняла бровь, загадочно улыбнулась и протянула мне часы.

— Вернешь часы их хозяину, а не мне.

— Но…

— Часы не мои, — пояснила девушка. — Они принадлежат Герману.

При упоминании этого имени я подумал об огромном силуэте с белой шевелюрой, который несколько дней назад так напугал меня на галерее особняка.

— Герману?

— Моему отцу.

— А ты?…

— Его дочь.

— Я хотел спросить «Как тебя зовут?».

— Я прекрасно знаю, что ты хотел спросить, — ответила девушка.

Ничего больше не сказав, она снова уселась на велосипед и проехала через калитку на территорию сада. Она насмешливо взглянула на меня и скрылась в глубине сада. Я вздохнул и последовал за ней.

Меня приветствовал старый знакомый. Кот наблюдал за мной со своей обыкновенной презрительностью. Мне вдруг захотелось превратиться в добермана.

В сопровождении маленького хищника мы пересекли сад, пробравшись по зарослям до фонтана с ангелами. Девушка оставила там велосипед и взяла из корзины на руле сумку. Запахло свежим хлебом. Она достала из сумки бутылку молока и присела на корточки, наполняя стоявшую на земле пиалу. Животное степенно прошествовало к пиале с завтраком. Видимо, это был ежедневный ритуал.

— А я думал, твой кот питается только невинно убиенными воробьями, — сказал я.

— Он на них охотится, но не ест. Просто охраняет свою территорию, — объяснила она мне, как малому ребенку. — На самом деле, больше всего он любит молоко. Правда же, Кафка?

Кафкианский кот потерся о ее пальцы в знак согласия. Девушка ласково улыбнулась и погладила его по спине. Когда она протянула руку, под складками платья обозначились мышцы. Она подняла взгляд и увидела, как я за ней наблюдал. Я облизнул губы.

— А ты завтракал? — спросила она.

Я помотал головой.

— Значит, голодный. Пойдем, глупенький, позавтракаешь у нас. Будешь с полным желудком объяснять Герману, почему украл его часы.

Кухня располагалась в большом помещении в задней части дома. На незапланированный завтрак я получил круассаны из булочной «Фокс» на Плаза-Саррья. Девушка налила мне огромную чашку кофе с молоком и уселась напротив, пока я уплетал вкуснятину. Она наблюдала за мной, как за голодным нищим, которого приютила, — со смесью любопытства, жалости и недоверия. Сама она не ела.

— Я тебя здесь видела, — сказала девушка, глядя поверх моей головы. — Ты гуляешь с таким маленьким испуганным пареньком. Потом вы еще ходите по соседней улице, когда выскальзываете из интерната. Иногда ты приходишь один, напевая что-то себе под нос. В общем, вы неплохо развлекаетесь в этом тюремном квартале…

Я было собирался придумать остроумный ответ, как вдруг по столу растеклась огромная тень, похожая на чернильную тучу. Хозяйка дома подняла глаза и улыбнулась. Я остался сидеть неподвижно с набитым ртом и зашкаливающим пульсом.

— У нас гость, — объявила она весело. — Папа, это Оскар Драй, вор часов собственной персоной. Оскар, это Герман, мой отец.

Я проглотил кусок круассана и медленно обернулся. Передо мной возник силуэт, который показался огромным. На нем был шерстяной костюм, жилетка и галстук. Аккуратно зачесанная назад белая шевелюра ниспадала на плечи. На словно высеченном из мрамора лице были седые усы и темные печальные глаза.

Но что действительно его отличало, так это руки. Белоснежные руки ангела с длинными изящными пальцами. Герман.

— Я не вор, сеньор… — нервно сказал я. — Я могу все объяснить. Я решился проникнуть в ваш дом только потому, что решил, что в нем никто не живет. А когда вошел во двор, услышал эту музыку и, так уж получилось, увидел часы. Я не хотел их брать, честное слово, но очень испугался, а когда понял, что часы еще у меня, был уже далеко. Как-то так. Не знаю, смог ли я объясниться…

Девушка злорадно улыбнулась. Герман смотрел на меня темными непроницаемыми глазами. Я пошарил в кармане и протянул ему часы, мысленно представляя, как этот человек будет на меня кричать, угрожать полицией, армией и судом по делам несовершеннолетних.

— Я вам верю, — сказал он дружелюбно, взял у меня часы и сел с нами за стол.

У него был тихий, едва слышный голос. Дочь поставила перед ним тарелку с двумя круассанами и такую же чашку кофе с молоком, как у меня. Сделав это, она поцеловала его в лоб, а Герман ее обнял. Я наблюдал за ними в ярких отсветах струившихся через окна лучей. Лицо Германа, которое мне до сих пор представлялось невообразимо уродливым, оказалось тонким, почти болезненным. Он был высоким и необыкновенно худым. Он дружелюбно мне улыбнулся, поднося чашку к губам, и в этот момент я заметил, что между отцом и дочерью существовала привязанность, которая была превыше слов и жестов. В этом доме теней в конце забытой улицы их, отрезанных от мира, объединяла паутина взглядов и молчания.

Герман закончил завтракать и сердечно поблагодарил меня за то, что я взял на себя труд вернуть часы. Он был так любезен, что мне стало совсем совестно.

— Ну что ж, Оскар, — сказал он устало, — было приятно с вами познакомиться. Очень надеюсь вас снова увидеть в любое время, когда вам захочется навестить нас.

Я не понимал, почему Герман называл меня на «вы». В нем было что-то из иной эпохи, из тех времен, когда его шевелюра еще не поседела, а особняк был дворцом где-то между Саррьей и небесами. Он протянул мне руку, попрощался и, слегка прихрамывая, исчез в бесконечном лабиринте дома. Его дочь наблюдала за удалявшейся фигурой с дымкой печали во взгляде.

— У Германа неважно со здоровьем, — пробормотала девушка. — Он быстро устает.

Но через секунду от ее меланхоличной задумчивости не осталось и следа.