Матс Страндберг - Круг Страница 3

К тому же она терпеть не может покупать одежду, чувствует себя в модном бутике, как неграмотный в книжном магазине. Глядя на других, она понимает, что плохо, а что хорошо, идет одежда человеку или нет, а когда сама листает каталог или заходит в магазин, то всегда выбирает одно и то же. Черное. Темно-синее. Длинные свитера. Классические джинсы. Не очень глубокие вырезы. Никаких принтов. Одежда — это язык, который она понимает, но сама на нем не говорит.

Мину берет одежду и выходит в коридор. Дверь в спальню родителей закрыта, в ванной комнате на раковине лежит мокрая папина бритва. Наверное, уже ушел на работу, думает Мину. Мамино полотенце влажное, она, наверное, тоже встала, хотя у нее сегодня выходной.

Мину кладет одежду на стул, залезает в ванную, задергивает занавеску. Принюхивается. И чувствует запах дыма, идущий от ее длинных черных волос.

Ей приходится дважды намыливать голову шампунем, прежде чем этот необъяснимый запах вымывается из волос. Затем она накручивает на голову тюрбан из полотенца и чистит зубы. Ее взгляд останавливается на старой карте Энгельсфорса, висящей в рамке рядом с зеркалом. В прошлом году она надеялась, что родители отправят ее к тете Бахар в Стокгольм — учиться в гимназии. Ненавистная карта Энгельсфорса каждое утро напоминает ей о том, что переезд не состоялся и она все еще торчит в этой дыре.

Энгельсфорс. Красивое название, никудышный городишко. Глухомань, затерянная среди дремучих лесов, в которых то и дело без вести пропадают люди. 13 000 жителей, 11,8 процента безработных. Завод закрыли двадцать пять лет назад. В центре города пустуют помещения, выживают только пиццерии.

Главная дорога и железнодорожные пути делят город на две части. В восточной части находится озеро Дамшён, заправки, мастерские, закрытый завод и наводящие тоску многоквартирные дома. На западе расположен центр города, церковь, дом священника, таунхаусы, старое, давно заброшенное поместье и «виллы», стоящие на берегу идиллического канала.

Именно в этой части города, в светло-сером двухэтажном коттедже живет семья Фальк Карими. На стенах их дома — дорогие обои, практически вся мебель доставлена из дизайнерских бутиков Стокгольма.

Мама сидит у кухонного стола, когда Мину спускается вниз. Утренние газеты, которые обычно просматривает папа, лежат на столе аккуратной стопкой. Мама читает медицинский журнал, а перед ней стоит ее обычный завтрак — чашка дымящегося черного кофе.

Мину наливает в пиалу клубничного йогурта и садится напротив.

— И это весь твой завтрак? — спрашивает мама.

— Кто бы говорил, — отвечает Мину, но мама только улыбается в ответ.

— Йогурт, каша, бутерброд, йогурт, каша, бутерброд. Не надоело?

— А кофе пить не надоело?

— Когда-нибудь ты меня поймешь, — улыбается мама. И вдруг становится серьезной. — Ты плохо спала?

— Я видела ночью кошмар, — отвечает Мину.

Она рассказывает о своем сне и о том, как чувствовала себя, когда проснулась. Мама протягивает руку и щупает ее лоб. Мину отстраняется.

— Я не больна. Меня не знобило, температуры нет.

Мину знает, как быстро мама входит в роль врача. Ее голос становится другим: серьезным, профессиональным. Мимика и жесты делаются чужими. Такое случалось, даже когда Мину была маленькая. Папа ухаживал за ней, баловал конфетами и покупал комиксы, когда она болела. Мама вела себя как врач, ведущий прием пациентов.

Тогда это огорчало Мину. Повзрослев, она поняла, что все дело в защитной реакции — мама выходила из роли мамы и играла роль профессионала. Наверно, боялась, что родительское беспокойство, усиленное ее медицинскими знаниями, может выйти из-под контроля, стать неуправляемым.

— У тебя повышался пульс?

— Да. Но потом все прошло.

— Было тяжело дышать?

Мину кивает.

— Возможно, это был приступ панического страха.

— У меня не было никакого приступа панического страха.

— В этом нет ничего странного, Мину. Ты только что поступила в гимназию, в твоей жизни произошли серьезные изменения.

— Это не приступ панического страха. Это было связано с моим сном.

Звучит, конечно, странно, но ведь так оно и есть.

— Подавлять чувства опасно для здоровья, — говорит мама. — Рано или поздно они вырываются наружу. И чем глубже ты их пыталась загнать, тем сильнее будет выплеск.

— Ты переквалифицировалась из хирургов в психологи? — иронизирует Мину.

— Между прочим, когда-то я даже думала стать психиатром, — обиженно отвечает мать. Потом ее взгляд смягчается. — Я знаю, что подаю тебе не самый хороший пример.

— Перестань, мам!

— Нет, не перестану. Я всегда была типичной отличницей. И не хочу проецировать это на тебя.

— А ты и не проецируешь, — бормочет Мину.

— Скажи, если этот кошмар повторится. Обещаешь?

Мину кивает. Пусть мама иногда бывает чересчур назойливой, но Мину приятно, что мать за нее беспокоится. И что они, как правило, хорошо понимают друг друга.

О господи, какая тоска, думает Мину и глотает последнюю ложку йогурта. Мой лучший друг — моя мама.

Ванесса просыпается от запаха гари, который щекочет нос.

Она сбрасывает одеяло, подбегает к двери и распахивает ее.

В гостиной все тихо. Языки огня не лижут занавески. Из кухни не вырывается черное ядовитое облако дыма. На журнальном столике лежит коробка от пиццы и стоит несколько пивных бутылок. Овчарка Фрассе нежится в лучах солнца. Мама, Никке и младший брат Ванессы Мелвин уже сидят на кухне и завтракают. Обычное утро в доме 17 А — улица Тёрнрусвэген, пятый этаж, первая дверь направо от лифта.

Ванесса трясет головой и понимает: запах исходит от нее самой. Гарью пахнут ее волосы. Как в тот день, когда она, маленькая, ходила на Ульсоновский холм, смотреть, как разжигают костры в честь прихода весны.

Она проходит через гостиную в кухню, где Мелвин играет, как будто две ложки танцуют друг с другом на столе. Иногда он бывает ужасно милый. Даже не верится, что он на пятьдесят процентов состоит из генов Никке.

Ванесса бросает ночную рубашку на пол в ванной и включает душ. Труба кашляет и выплевывает струю ледяной воды. С тех пор как Никке собственноручно заменил несколько труб и установил новый смеситель, душ ведет себя совершенно непредсказуемо. Мама пыталась протестовать, но все, как обычно, кончилось тем, что Никке сделал по-своему.

Каким-то чудом Ванессе удалось установить нормальную температуру. Она вымыла голову маминым шампунем, который сладко пах чем-то похожим на кокос. Но мистический запах гари не смывался. Ванесса плеснула на волосы еще пригоршню шампуня и вымыла голову второй раз.

Завернувшись в банный халат, она вернулась в свою комнату и включила радио. На фоне истеричных рекламных голосов все, происходящее в ее жизни, показалось ей более или менее нормальным. Ванесса подняла жалюзи и улыбнулась. Сегодня можно одеться полегче. Скорее на улицу, к солнцу.

— А ну сделай радио потише! — заорал из кухни Никке «полицейским» голосом.

Ванесса притворилась, что не слышит.

«Я не виновата, что у тебя похмелье», — думает она, проводя роликом дезодоранта под мышками.

Она одевается, берет косметичку и идет к большому зеркалу, стоящему возле стены.

В зеркале ее нет.

Ванесса пристально вглядывается в пустое зеркало. Поднимает руку перед собой — ну вот же она, ее рука. Снова смотрит в зеркало — там ничего нет.

Спустя минуту Ванесса понимает, что еще спит.

Она улыбается. Если знаешь, что спишь, то можно попытаться управлять своим сном.

Отложив косметичку, она идет на кухню.

— Привет, — говорит она.

Никто не отвечает. Она действительно невидима. Никке полуспит, облокотившись на руку. От него пахнет вчерашним пивом. Мама с усталым видом жует бутерброд с ветчиной, листая каталог какого-то ювелирного магазина. Только Мелвин оборачивается, как будто что-то услышал, но он определенно не видит ее.

Ванесса встает рядом с Никке.

— Что, похмелье, да? — шепчет она ему на ухо.

Никакой реакции. Ванесса хихикает. Ей стало очень весело.

— Знаешь, как я тебя ненавижу? — говорит она Никке. — Ты дурак и лузер, хоть сам об этом даже не подозреваешь. Знаешь, что в тебе самое противное? То, что ты считаешь себя таким крутым.

Вдруг ее ладони касается что-то мокрое и шершавое. Ванесса опускает глаза и видит Фрассе, который лижет ей руку.

— Что Флассе делает? — спрашивает Мелвин своим тонким голоском.

Мама смотрит на пса.

— А бог его знает, — говорит она. — Может, мух ловит или еще что.

— Щас я приду и выкину твое долбаное радио! — кричит Никке в сторону комнаты Ванессы.

Ванесса усмехается и осматривает кухню. У раковины стоит любимая чашка Никке, синяя, со знаком сотрудников американской полиции и белыми буквами NYPD.[2] Никке служит в полиции Энгельсфорса, а воображает себя нью-йоркским полицейским.