Чёрная сабля - Яцек Комуда Страница 3

– Бери шляхтича, пархатый, – буркнул Ивашко по-русски и засунул пальцы за пояс. – Только деньги нам за него давай.

Еврей растерянно огляделся, ища поддержки.

– Вы шляхтича не боялись, – прошептал он. – Ты сам, Колтун, говорил, что его голыми руками возьмёшь, а как горилки попьёшь, так тебе и чёрт, и вухкулаки не страшны. Так вы его себе тепехь и забихайте! Вот, умные нашлись. Шляхтичу по башке дали, а как что, так всё на евхея! Потому что евхеи всегда виноваты. А мы ведь не какие-нибудь тухки. Не татахы, а ваши стахшие бхатья в вехе.

– Потише, потише. Не спешите, люди. Есть и на это совет, – заговорил Мошко из Тычина, еврей с пейсами, заплетёнными в косички, известный как Тычинский или Умный, так как писал таможенные реестры в Цисне. – Нужно доставить Бялоскухского в Пехемышль, к пану стахосте.

– А кто повезет? – обратился Янкель к Колтуну и Ивашке. – Хо-хо, я тут что-то мало вижу добховольцев. А может, я, евхей, должен это сделать? Потому что, в конце концов, всё всегда на евхеев падает!

– Эй, Колтун! – сказал Мошко из Тычина. – Ты ведь говорил, ой-вей, что ты удалец известный. Ты ведь пехвый за топор схватился. Так бери шляхтича. Он твой по пхаву.

– Бери, бери, – добавил Хохол, хитро поглядывая из-под бараньей шапки, надвинутой на глаза. – Он твой, и награда твоя. А я останусь и конём панича займусь. А также и пожитки, и кошелёк возьму. Жалко добру пропадать.

– Возьмёшь, но пинка под зад! – рыкнул Колтун. – Вы, сукины дети! Вы, хамы, дерьмом в задницу обмазанные! Добро брать вы первые, а голову подставлять не хотите! Возьмёте имущество пана, а меня отправите в замок, да в церковь пойдёте тропари читать, чтобы мне Бялоскурский на большой дороге башку оторвал! Чтобы я не вернулся и о доле в добыче вас не беспокоил! Прочь, говорю! Прочь от меня. А если вам плохо, то выходите, по-рыцарски, на дубины.

Повисла тишина. Колтун не преувеличивал. Все помнили, что не далее как на Крещение он изрезал и страшно изуродовал венгерского цыгана, который хотел украсть его вола.

– Слово, хамы!

При звуке этого безжалостного голоса все вздрогнули. Колтун обернулся, охваченный страхом. Ноги подкосились под ним.

Бялоскурский смотрел прямо на него. Мужик дрожал под взглядом выцветших голубоватых глаз шляхтича. Разбойник поднялся с земли, застонал, когда отозвалась свежая рана на боку. Дернул руками, привязанными к столбу, поддерживающему навес корчмы. Выпрямился, встал на ноги. Сплюнул.

– Хамы! – сказал он спокойно, негромко. На площади воцарилась тишина. Хохол и ещё несколько трусоватых мужиков испуганно перекрестились.

– Ты! – Бялоскурский посмотрел на Янка-музыканта. – Развяжи меня!

Янко съёжился от страха.

– И не вздумай! – простонал Колтун. – Не смей его трогать, сукин сын!

– Ннет, пан. Ннеет – пробормотал Янко. – Мы тебя к старосте отвезём. В Перемышль.

– Вы, хамы, козоёбы, сучье дерьмо! – процедил Бялоскурский с наигранным удивлением. – Что это значит? Как вы посмели поднять свои хамские лапы на благородного шляхтича?!

– Ты, пан, не кричи, – сказал Колтун. – Не на тех напал. Мы по закону действуем, а ты – нет. Ты сейчас не шляхтич, а вор и мошенник, а мы – крестьяне честные да работящие.

– Конституция года тысяча пятьсот девяносто первого гласит – добавил знающий закон Мошко – что изгнанника можно убить без наказания.

– Мошко прав! – подтвердил Ивашко. – За убийство разбойника награда полагается. Золотом.

– Награда... Верно. Только сначала меня к старосте отвезти должны. В Перемышль. А до этого много времени пройдёт. Очень много...

Наступила тишина.

– А до этого времени, – голос Бялоскурского стал ледяным, – до этого времени от Лютовиск и пепла не останется.

Толпа ахнула и попятилась. Лишь Колтун и Ивашко стояли на месте.

– В полудне пути отсюда стоит моя рота, – продолжал Бялоскурский невозмутимым голосом. – Прознают они о том, что вы сотворили, нагрянут сюда в гости. И задержатся надолго. А вас, хамов, за конём таскать будут да на воротах ваших же изб развесят.

– Слова это одни, пан, слова...

– А для тебя, хам, – жёстокий взгляд Бялоскурского остановился на Колтуне, – особую церемонию устроим. Угодим тебе лучше, чем мастер Якуб разбойнику Салате во Львове, а смерти ты будешь ждать как красной девицы...

Колтун побледнел, сжался, словно пытаясь стать меньше..

– Но не обязательно этому случиться. Развяжите меня, отпустите, и я дарую вам жизнь.

– Не верьте, мужики! – прошипел Колтун. – Он, собачий сын, всё равно сюда вернётся. Только землю и небо после себя оставит!

– За него награда положена! – крикнул Хохол. – К старосте его, негодяя!

Крестьяне загомонили, не зная, на чьей стороне правда.

Бялоскурский рассмеялся – холодным, злым смехом. Что-то заклокотало у него в груди. Он закашлялся и сплюнул кровью себе под ноги.

– Кто? – бросил он насмешливо. – Кто из вас, хамы, говноделы, отвезёт меня в Перемышль? Кто осмелится руку на меня поднять? Есть такой? Пусть выступит и помнит, что если потом попадёт в мои руки – я его за конём таскать буду. И как угря обдеру с кожи.

– Может, за старостой послать? – пропищал Мошко. – А сами подождём стражников.

– Пошлите – рассмеялся Бялоскурский. – До Перемышля три дня пути. Как к вечеру не вернусь к своим, пан Рамулт забеспокоится о дражайшем товарище. А как забеспокоится, созовёт пана Кшеша, и пана Тарановского, и пана Зброю, и станет вам тогда очень жарко. Так жарко, что и вся вода в Сане не остудит.

– А может, его убить? – выпалил Ивашко. – Мёртвого сподручнее везти...

– Ты что, ополоумел?! – рявкнул Колтун. – Нельзя связанного убивать! Я хоть и простой крестьянин, но честь имею!

– За живого награда больше, – вставил Мошко.

– Чего крутить, чего ходить! Нечего тут делать! – сказал Янкель. – Надо отвезти пана Бялоскурского к старосте. В Перемышль. Я сам коней дам тем, кто повезёт. И еды на дорогу. Кто смелый найдётся?

Желающих не нашлось.

– Ну, что вы хотите от бедного еврея? Я простой еврей. У меня нет никакой отваги. У меня торговля, торговля. У меня корчма. И