Генри Олди - Книга Тьмы Страница 31

— Где еще двое? — спросил Третий, обращаясь то ли к Мясному Рулету, то ли к девушке, то ли к обоим одновременно.

— Больше никого нет, — ответила Восьмая, предвидя унижения, которым неминуемо будет подвергнут полуслепой толстяк.

— Проверь в сортире, — бросил Третий пропойце. Тот постоял некоторое время, переваривая приказ и остатки гордости, затем поплелся к соответствующей двери.

— Никого, — сообщил он после того, как заглянул и в ванную.

На полу заворочался Седьмой. Он постанывал, как искалеченная собака, но пытался подняться на ноги.

— Бей наверняка или не бей вообще, — назидательно сказал ему Третий, очевидно, не испытывая особой враждебности к поверженному противнику. — Итак, — продолжал он, проходя в комнату и усаживаясь в одно из двух кресел, — предлагаю кое-что обсудить… Ты, конечно, неплохо смотришься, но можешь присесть, — небрежно заметил он в сторону Восьмой и ногой подтолкнул к ней второе кресло.

Как опытная стерва, она сразу же смекнула, что ей только что предложили занять место около трона. И, как девушка негордая, сразу же согласилась. Грех было не воспользоваться таким случаем.

— Раз уж у нас общее собрание, приведи-ка сюда этот божий одуванчик из четвертого, — отдал громила Первому очередной приказ.

Тот отсутствовал минут пять, а затем появился, притащив за собой девушку, которая имела вид пленницы концлагеря — все еще слишком юной и чистой, чтобы осознать чудовищный абсурд происходящего. Похоже, она пересекла границу стыда и страха, за которой наступила прострация. Возможно, для нее так было даже лучше. Во всяком случае, она не визжала и не плакала, оставаясь покорной, как манекен. Огромные глаза напоминали зеркала заднего вида автомобиля, который только что вытащили из болота.

— Все в сборе, — прокомментировал Третий. — Тогда начнем.

Седьмой понемногу приходил в себя. Покачиваясь, он добрался до кровати и с трудом опустился на нее. Восьмая оставалась внешне невозмутимой — раньше она была свидетельницей и куда более жестоких расправ.

— Нас тут замуровали, — весело сообщил Третий. — Так-то, ребятки.

— Это было ясно с самого начала, — подал голос Шестой. — Скажите что-нибудь такое, чего мы не знаем.

— Я не думал, что ты такой способный, толстячок, — сказал Третий чуть ли не ласково. — Схватываешь на лету.

«Началось, — подумала Восьмая. — Теперь он с него не слезет». Но ее подопечный сам был виноват — надо понимать, с кем имеешь дело.

— Тогда вот тебе новость. — В голосе Третьего зазвенела сталь. — Вода из кранов не течет. Так что первое время будем хлебать из унитазных бачков. А потом… — Он сделал долгую паузу, в продолжение которой с его лица не сходила жестокая ухмылка. — Потом не знаю.

Но чувствовалось, что он знает. И от этого холод пробежал по спине Седьмого, который сквозь боль прислушивался к голосу… вождя.

Третий не ошибся. Спустя пару десятков часов они хлебали из унитазных бачков. Особенно много выпил Шестой — он немного утомился, обойдя и на ощупь изучив не такой уж сложный лабиринт. Он добросовестно простучал стены — включая те, на которых висели картины. Сначала его сопровождал Первый, затем к ним присоединился Седьмой.

Толстяк был настойчив и методичен. Он попросил Седьмого подробно описать ему каждую из восьми картин, предположив, что они могут содержать зашифрованную подсказку. Он пытался разгадать тайну черных треугольников, белых квадратов и зеленых кругов, которые, очевидно, были только чьей-то мазней. Когда он решил поискать вентиляционную систему, оказалось, что Третий его уже опередил.

Шестой вошел в третий номер, чтобы посоветоваться с вождем, и услышал недвусмысленные звуки. К тому времени он уже неплохо ориентировался и мог самостоятельно передвигаться по «гостинице». При его появлении возня на кровати не прекратилась.

Третий оценил качество минета и медленно подбирался к оргазму. Он держал Восьмую за волосы. Она знала свое дело; вид в зеркале также был неплох: там отражались ее раздвинутые ягодицы и опушенная щель, вдоль которой блуждал ее же средний палец. Третий не собирался прерывать свои занятия из-за толстяка, которому казалось, что он обнаружил нечто важное.

На свою беду, Шестой не дождался подходящего момента. А может, это все равно ничего не изменило бы. Третий как раз начал изливаться, будто заправочный шланг, когда толстяк ляпнул:

— По-моему, тут нет вентиляции!

— Точно, — подтвердил Третий и бросил в него свою дубину.

Шуруп вошел Шестому в правый глаз и достиг мозга. Он рухнул на пол и перестал дергаться раньше, чем Восьмая успела вытереть ладонью губы. После чего Третий закончил фразу:

— Значит, тебе придется меньше дышать.

Нехватка кислорода представлялась ужасающей перспективой пятерым похороненным заживо, однако прежде им еще предстояло испытание голодом. Вскоре все они чувствовали себя случайными пассажирами самолета, окончательно покинувшего воздушный коридор здравого смысла. Рейс, похоже, мог оказаться слишком долгим, и кормить пассажиров никто не собирался. А пунктом назначения был, конечно, ад.

Обнаружились плохие стороны даже в сравнении с положением потерпевших кораблекрушение и оказавшихся в шлюпке посреди открытого океана. Седьмой и Первый составили негласную оппозицию Третьему, но до открытого бунта дело так и не дошло. Четвертая была апатичной и покорной. Всем было ясно, что она — следующая жертва. Она лишилась рассудка и слышала голоса чудовищ. Она не понимала слов, хотя голоса звучали очень близко. Боженька исчез, и она о нем не вспоминала. Теперь ее жизнь принадлежала чудовищам. Спустя несколько часов Третий лишил ее девственности. Восьмая подумывала о том, как бы прикончить его исподтишка, и все чаще поглядывала на дубинку со следами высохшего мозга, с которой Третий благоразумно не расставался. Ее мотивом была отнюдь не ревность (между прочим, любовником Третий оказался замечательным, чего о качках обычно не скажешь). Мотивом был страх — хотя фишка легла так, что у Восьмой имелись все шансы продержаться дольше других.

Страх и отчаяние — плохие советчики. Но откуда было взяться лучшим? Первый и Седьмой сидели в номере — каком именно, уже не имело значения. Пять унитазных бачков из восьми опустели. Невольно возникал вопрос: когда труп толстяка начнет благоухать? Этого вопроса никто не задавал вслух. Они вообще мало разговаривали. Оказалось, что болтовня хороша для спокойных и бесконечно далеких времен, когда у каждого была пища, вода и огромный резервуар слегка подпорченного выхлопными газами воздуха в полном распоряжении. Все они ощущали, что в «гостинице» стало намного жарче. Из туалетов и углов несло мочой и калом.

Речь шла о выживании, хотя ради чего? И на каком временном промежутке?

К исходу шестых суток никто из них уже не надеялся на чудо — например, на то, что стена вдруг раздвинется и появятся яйцеголовые в голубых халатах, чтобы изучить реакции будущих пациентов и ликвидировать негативные последствия слишком далеко зашедшего эксперимента.

Лучшим подтверждением этого опять-таки был труп Шестого, раздувшийся до невероятных размеров. Он не исчез, пока «постояльцы» спали. Правда, спать они тоже боялись, вполне обоснованно не доверяя друг другу. Каждый понимал, что все остальные воруют у него драгоценный кислород и укорачивают ему жизнь. Однако не спать было невозможно, и нормальный сон был невозможен, так что в «гостинице» обитали сомнамбулы и потенциальные невротики. Она постепенно превращалась в сумасшедший дом, где запертые психи предоставлены самим себе.

Седьмой подошел к ней, когда Третий заснул, и предложил выйти в коридор. Там он положил руки ей на груди и начал пальцами ласкать соски.

Восьмая улыбнулась.

— Если он проснется…

— Не проснется.

— …Прикончит нас обоих. — На самом деле она так не думала. В случае чего она скажет, что Седьмой пытался ее изнасиловать.

— Да ладно, ну давай! Все равно мы тут скоро сдохнем.

— Пойди с ней. — Дверь номера осталась открытой, и Восьмая показала на Четвертую, безучастно глядевшую в пустоту.

— Я не педофил.

— А какая разница? Мы же скоро сдохнем…

— Я хочу тебя.

Восьмая была та еще штучка и сразу смекнула, что он у нее в руках. Теперь тем более стоило держать его на коротком поводке — может, пригодится.

Не пригодился.

На девятые сутки вода закончилась, несмотря на режим строжайшей экономии. Труп толстяка лопнул, и на полу третьего номера растеклась омерзительная жижа, в которой копошились мелкие черви. Третий перебрался в прежде пустовавший второй номер и объявил четвертое по счету «общее собрание».