Ирина Скидневская - Фэнтези-2005 Страница 32

— Ты и вправду не создан для боя, — собравшись с мыслями и сделав свой голос по возможности мягким, он повторил слова своего любимого учителя. — Такой человек в походе не просто бесполезен — он вреден. Ты должен отдать мне перстень, носящий имя Сердце Мира, а сам остаться в городе, с отцом и матерью. Так действительно будет лучше.

Он был по-юношески тверд и уверен — как он был красив, мой брат, в своей вере и твердости. Я невольно им залюбовался…

— Пусть будет так, как решит Совет, — сказал я.

И тогда все, кроме отца, молча подняли руки, и было ясно, за что они и против чего.

— Как угодно, — покорно сказал я и коснулся перстня, чтобы его снять. Только перстень, всегда так свободно сидевший на моем пальце, вдруг словно впился в сустав. Я замешкался в тщетных попытках его стащить. В зале поднялся шум, ропот — они все думали, что я хитрю.

Только вдруг цокот конских копыт за дверями заглушил этот шум недовольства. Дверь распахнулась, и с лошади, остановившейся прямо в проеме, сошел Первый Маг. Вернее, не сошел, а прямо упал, и только узда помогла ему удержаться на ногах.

Удивительно, как я сразу не догадался, что в этот день он не мог не прийти. Зная все то, что я знаю, это можно было понять — наверное, и на меня повлияло общее настроение, и чужая враждебность притупила мои, прежде тонкие, чувства.

Однако ни у кого, кроме меня, приезд Мага радости не вызвал. Уж это-то я почувствовал — насколько он не ко двору.

Еще меня огорчило то, что учитель мой был едва жив: одежда его была изорвана в клочья и окровавлена, лицо потемнело и осунулось, щеки ввалились, и лишь глаза горели судорожным огнем. Я так и не узнал, кто его ранил, сколько дней он провел в седле и скольких коней загнал. Никто не сделал ни шагу ему навстречу, не помог, не поддержал — и он, шатаясь, с большим трудом пошел через тронный зал. В полной тишине, один на один с эхом, дробились, множились и затихали шарканья его стоптанных сапог. Он шел прямо ко мне, не глядя ни на кого больше.

— Я узнал… — прошелестел Первый Маг сухими, беззубыми деснами. — Я узнал, что прежде я ошибался — знак врага мы приняли за предупреждение друга… Мы сами себе готовили гибель…

Сказал — мне.

Казалось, что в целом мире не было никого, кроме него и меня, или что все остальные были неважны. Он с трудом стоял на ногах. Он тяжело дышал, опершись о подлокотник моего кресла.

— Я понял… — сказал он мне, облизав треснувшие губы. — И ты это тоже поймешь… Только ты… Но там — на склоне Синей Горы… Этот перстень поможет тебе. Только ничего не бойся, иди смело — никто тебя не остановит. Ты справишься, ты победишь… Только ты можешь хоть что-то поправить…

Он изо всех сил сжал мою руку вместе с перстнем, носящим имя Сердце Мира, на указательном пальце и, склонив голову, затих.

Раньше такого не было — Первый Маг при всех признался в своей ошибке. Только никто не понял, в какой. Зал, затаив дыхание, слушал, что же он скажет еще. Но он больше ничего не сказал. Вообще ничего. Он умер, сжимая мою руку, склонив голову к моим коленям.

Потом было много шума.

Первого Мага хоронили со всеми почестями. За гробом, обшитым черным бархатом, украшенным гирляндами черных роз, шел весь королевский двор, весь Совет Мудрецов с Главным Стратегом во главе. Словно в замедленном механическом балете, воины отдавали умершему честь. Стреляли пушки, под колеса катафалка дети бросали цветы. Главный Стратег произнес речь, какой еще не слышали в королевстве Юм, — весь двор восхищался его красноречием. Вот только никто не плакал — все было сурово, торжественно и молчаливо. Похоже, Первого Мага похоронили уже давно, и весь этот величествённый ритуал был только запоздалой формальностью, как расстановка точек над «i» в давно написанном и уже изрядно подзабытом тексте.

В поход мы вышли всемером — отец сказал решительно, что предсмертная воля Первого Мага должна быть исполнена и, пока он король, последнее слово останется за ним. Возразить никто не посмел. Шли молча, говорить было не о чем, да и не было привычки. На привале мои братья и сестры продолжали тренироваться, совершенствоваться в своих искусствах, повышать мастерство… Я же без особой цели бродил по безлюдной лесной округе.

Я наблюдал сцены из жизни растений и животных, прислушивался к звукам растущей травы и текущей воды, прикидывал пути облаков на небе, пробовал упругие и мягкие струи ветра, разглядывал солнечные блики на камнях и листьях. Не знаю, что уж думали обо мне. Мне это было давно безразлично — зная то, что я знал, легко быть спокойным. Вскоре мне стало казаться, что прогулки эти не так уж случайны и бессмысленны, что кто-то все время подталкивает меня — ведет, едва заметно подсказывает, что делать. Я перестал просто созерцать. Если было светло, я расставлял мольберт — я растирал краски на палитре, смешивал цвета, наносил на холст, подбирая оттенки в тон теплу солнечного света и прохладе глубокой заводи. Если уже смеркалось, я доставал флейту, извлекал из нее тихие звуки и прислушивался к ним, стремясь передать тональность луны и коронованных ею облаков, стараясь не помешать идиллии сверчков и ночных птиц. Я сидел часами. Иногда мне казалось, что от меня к окружающим предметам — вылизанным светом или укрытым темнотой — тянутся невидимые нити и я нахожусь среди них, в центре их переплетения, словно пошевелись я, и это движение отзовется где-нибудь в непостижимой дали падением камня или всплеском морской волны, а дуновение ветра или крик испуганной невесть кем птицы способны изменить мое состояние, пустить сердце биться сильнее или, наоборот, заставить замереть, неожиданно загрустить или обрадоваться… Моменты такие случались все чаще. Я научился приводить себя в подобное состояние по желанию. Гораздо позже, уже здесь, в хижине на склоне Синей Горы, я понял, что именно это состояние и называется мудростью…

Тихо, не спеша, без приключений и других событий наш отряд добрался до Синей Горы. Так же спокойно мы поднялись по ее отлогому склону, минуя деревья и камни. Необычайное предстало нашему взору, лишь только мы преодолели перевал. Вся долина, некогда такая красивая, открывавшаяся прежде всякому, смотревшему вниз с хребта Синей Горы, ныне была сокрыта от глаз. Вся она была заполнена темной, почти непрозрачной субстанцией: не то дымом, не то какой-то мутью, не то еще чем-то непонятным, чему нет ни названия, ни объяснения. Шагов около шестисот не доставала она до вершины хребта. Наши кони вошли в эту муть по колено и стали как вкопанные. Никакие силы не могли заставить их двинуться дальше. Поняв это, мы спешились, побродили вокруг испуганных коней и вернулись назад на хребет. Там, прямо на перевале, мы и разбили свой лагерь. Поставили кругом семь шатров, а в центре устроили коновязь и развели костер.

И тут же лесные духи разнесли по округе весть, что наш отряд прибыл на место.

Ночь была нервной; несмотря на строго соблюдаемую очередность дозора, никто не спал. Все ждали нападения, но никто так и не отметил вниманием наш лагерь. Словно бы все в мире было спокойно, словно и не растеклось в шестистах шагах от нас море темной мути; как прежде, перекликались ночные птицы и свиристели цикады, как прежде, лили с небес свой неяркий свет звезды. И только мы беспокойно искали подвоха в каждой минуте тишины.

Так же, без неожиданностей, прошел и следующий день. По устоявшейся традиции мои братья и сестры посвятили его тренировкам. Самая старшая из сестер — Камилла — работала с огнем: высекала пальцами пламя, разжигала и гасила его. Напряженным жаром веяло от нее. Огонь следовал за нею повсюду, как верный пес, вьющийся у ног; сотнями языков он лизал ее руки, не причиняя вреда. А стоило ей захотеть, и он взвивался к небу столбом. Недаром ей был присвоен титул Повелительницы Огня.

Мой брат Нум управлял водой. Он привлекал к себе небесную влагу и подземные струи. Прямо на склоне горы он создавал волны и потоки, замедлял и ускорял их течение, а сам при этом оставался сухим. От него веяло сыростью и прохладой, и казалось, что вода клокочет у его ног. Это и неудивительно, ведь он носил титул Властелина Вод.

Близнецы Инга и Елга упражнялись во владении живой и неживой природой.

Инга властвовала над животными и растениями. Она поднимала руку, и из чащи выходили волки; барсы, неуловимые, как тени камней, спускались с отвесных круч; из глубоких берлог, грузные и неотвратимые, как темные годы, поднимались невыспавшиеся медведи; туры, лоси и буйволы, опустив венценосные головы, спешили к ней по горному склону. По ее знаку дуб, росший на склоне, опускал могучие ветви, лесной орешник хлестал упругими прутьями, а тростник подставлял острые края листьев.

Елга, сестра Инги, управляла погодой; ветры, смерчи и молнии просыпались в ее волосах. Движениями бровей она затягивала небо тучами, строя из них замки и баррикады, взглядом заставляла лавины сходить с ближайших скал. Снег, дождь и град верно служили ей.