Эфраим Тзимицу - Техноангелы Страница 32

— А что такое, этот Храм, про который ты говоришь?

— Место, где силы мира встречаются с людьми, и где люди встречаются с самими собой.

— А как же приношения?

— Ты все узнаешь там. А теперь ешь — подтолкнул он ногой уже знакомую Маледикту корзину — и готовься.

— Но к чему? — спросил Маледикт.

Уходя Шарак бросил ему — к встрече с силами мира и к встрече с самим собой.

После этого он вышел из камеры. Маледикт молча ел и пил, размышляя над словами Шарака. Когда слуга явился, чтобы забрать корзину, Маледикт попробовал выйти из камеры — к его удивлению, ему никто не препятствовал. Он прошелся по повозке, напоминавшей корабль, едущий по песку на широких колесах, влекомый этими насекомовидными созданиями. Его никто не охранял, да оно и было понятно — куда он денется посреди пустыни?

Побродив некоторое время бесцельно, Маледикт вызвался помочь одному из погонщиков. Тот показал ему, как ему, как править этими существами. Некоторое время Маледикт правил ими, размышляя над своим положением. Получается, он не был пленником здесь, или все же был? Ему доверили не самое пустяковое дело, и никто не препятствовал тому, что пленник будет помогать вести караван. Будь Шарак против, он несомненно воспрепятствовал бы этому. Но как бы то не было, когда он смог чем то заняться, это успокоило его и даже несколько приободрило. В самом деле, если мудрецы говорят, что все что происходит с человеком, творит он сам, так может постараться взять это в свои руки, как он взял в руки поводья тягловых животных? Если просто сидеть и корить и казнить себя, и думать о том, ах какой я несчастный, то останется только помереть и все. А так… Маледикт позволил себе улыбнуться, улыбнуться по настоящему, представив себе, как после всего пережитого он наконец встретит Вику, такую дорогую и такую любимую, прекрасную Вику…

На следующий день он увидел, как впереди показались темные, скорее даже черные горы. И среди бритвенно–острых скал он увидел какое то массивное сооружение, из сероватого камня. Неожиданно он услышал рев моторов, и увидел, как к храму мчат мотоциклы, на которых сидели ревущие бородатые воины, вооруженные мечами и топорами — Мьярмы. Но они не стали вновь нападать на караван, как того ожидал Маледикт, вместо этого они направились к Храму. Спустя еще некоторое время караван подошел к огромной арке, которая была видимо входом. Рядом с аркой на песке стояли женские стройные фигуры, облаченные в длинные свободные одежды, покрывала на голове скрывали их лица. Они казались статуями, которые кто–то с непонятной целью обрядил в одежды, но вдруг они синхронно подались вперед и принялись кружиться вокруг себя, и вокруг послышалось женское пение, грустное и слегка отдающее безумием, которое эхом разносилось вокруг, отражаясь от скал.

— Танцовщицы Храма — произнесла незаметно подошедшая к нему Нииия — они всегда встречают тех, кто приходит в Храм.

— И что это значит? — спросил Маледикт.

— Ничего, просто таков порядок, который заведен уже веками — ответила она.

— А Мьярмы, они тоже пришли в Храм?

— Да, как и мы они приходят в Храм, когда это необходимо.

— А почему это необходимо?

— Просто таков порядок вещей. Быть может такого ты не видел в других мирах, чужак, но таков порядок в нашем мире, в наших краях.

— Ясно — проговорил Маледикт, внимательно рассматривая сам храм, его тяжелые мощные стены, выполненные из серого камня, его серебристые купола, и вслушиваясь в тихую, но такую пронзительную песню танцовщиц Храма, вращавшихся в своем танце, и не прекращавших петь, даже когда сам Маледикт, Шарак, и несколько его прислужников сошли с повозок каравана и направились внутрь Храма. И потом, когда они углубились в освещенные факелами коридоры Храма Маледикт все еще слышал пение танцовщиц, что доносилось снаружи. Неожиданно Маледикт заметил, что кроме него никаких даров Храму Шарак не нес — его прислужники не несли корзин или вьюков с дарами или чего–либо в этом духе. Спрашивать у Шарака, в чем же дело, Маледикт не решился — неизвестно ответил ли бы вообще он на его вопрос.

— Мы несем наши мысли, наши сомнения, наши терзания, что возникают у нас в этот Храм. Это и есть наш дар Храму — неожиданно проговорил Шарак.

— А как же я?

— А ты… ты мое самое большое сомнение — расхохотался сухим скрежещущим смехом Шарак, впервые за то время, что Маледикт видел его. Смех гулко отдавался в переходах, постепенно стихая до зловещего шелеста, чтобы потом стихнуть совсем. А остальные же шли, будто ни в чем не бывало, да и сам Шарак шагал впереди, будто бы это и не он только что хохотал таким жутким зловещим смехом.

Переходы вывели их в обширную залу. С одной стороны они увидели обширную толпу Мьярмов, которые сейчас вели себя на удивление тихо.

Пустынники встали с другой стороны, присоединившись к такой же толпе своих собратьев, которые уже стояли здесь, сверкая своими кристаллическими глазами.

— Иди — неожиданно проговорил Шарак, и по его жесту Маледикта вытолкнули из толпы пустынников на пустое пространство, которое осталось между группами Мьярмов и пустынников. Попытаться затесаться обратно в толпу пустынников, видимо, не стоит, понял Маледикт. Но тут неожиданно пение танцовщиц зазвучало в зале. Но теперь им вторили и шелестящие голоса пустынников и рев Мьярмов, что рождало жуткое сочетание звуков, и Маледикту захотелось зажать уши руками, чтобы не слышать этого, а между тем в зал же вплыли и сами танцовщицы, множество танцовщиц, котоыре стали кружиться в танце, не обращая внимания на мечущегося Маледикта.

Он сам не мог сказать, почему это мелодия сводит его с ума, но ему одновременно хотелось и плакать и смеяться. Он одновременно ощущал себя и спокойным, и в тоже время ему хотелось бесноваться, метаться по стенам, кричать и драться, любить и ненавидеть, так, как будто сама жизнь кипела внутри него неудержимым потоком и жаждала выхода, даже если этот выход разорвет его сердце. А потом он ощутил, как проваливается куда то, в какую то бездну, из которой не было выхода.

Когда сознание вновь вернулось к нему, он увидел вокруг себя стены храма, такими, каким он их помнил. Но в воздухе словно бы висело что–то зловещее, что то пугало его, будто шептало ему — «Я иду за тобой, и твой страх ласкает меня, он для будто сладкое вино или вкуснейший мед, он слаще всего для меня, и я могу заставить тебя испытать еще больше этого страха, пока он весь не поглотит тебя…».

В помещении, впрочем, было светло. Но тишина стояла просто могильная. Никто не шептал ему, никто не путался напугать страшными рожами из–за угла. Просто тишина.

Маледикт уже начинал нервничать, пытаясь успокиться, он стал напевать какие–то песенки. Чтобы хоть как то отвлечься, заполнить эту пустоту в комнате. Но все же не проходило ощущение этой покинутости и заброшенности и этого одиночества. Он вспомнил, как они как то обсуждали с друзьями, где страшнее всего очутиться. Все говорили разное, кто говорил в ночном лесу, кто в ночном море, когда вокруг ни одно огонька, кто на кладбище. Но никто и предположить не мог, как ужасна может быть чистая светлая абсолютно пустая комната. А быть может он сам делал её для себя такой страшной? Просто его фантазия высвободилась после того, как эта музыка, эта безумная храмовая песнь едва не свела его с ума, вот он и навоаброжал невесть что, шепот какой–то. Или может и вовсе сошел с ума, а стены вокруг — стены психиатрической лечебницы? Маледикт вздохнул, подумав, что скорее всего так оно и есть. А если это так, как он это примет? Бывало конечно, всякое, но… Когда он мог сойти с ума? Что в его жизни правда? А что вымысел? Что происходило с ним на самом деле, а что он лишь себе вообразил? Неужели… Вика!

— А ты даже сейчас думаешь о ней — хмыкнул за его спиной чей–то сухой и неприятный голос.

Обернувшись Маледикт увидел фигуру в темном балахоне, которая стояла, скрестив на груди руки, лицо фигуры скрывал балахон, надвинутый на лицо.

— Кто ты? — спросил у фигуры Маледикт.

— Кто я? А зачем тебе это знать? — усмехнулась фигура, не меняя позы и вообще не шевелясь.

— Хватит шуток — проговорил спокойно Маледикт, глядя на фигуру — ты кто–то из этого храма? Откуда ты? Быстро отвечай мне.

— О! Да ты храбрец, как я погляжу. А с чего это ты стал такой храбрый, а? Перед девчонкой своей не форси, все равно её тут нет. Или этого жука, Шарака наслушался, про его древних мудрецов? А что, ты думаешь он тебе добра хочет?

— Я уверен, что ты точно не желаешь мне блага.

— А ты подумал, что можешь на этот счет ошибаться? Я бы не против тебе помочь.

— С чего это вдруг?

— А просто так! Могу же я что–то просто так делать — прошелестела фигура откидывая капюшон с лица. Оказалось, что под капюшоном пряталось очень приятное женское лицо. У говорившей девушки были длинные светлые, почти белые волосы, которые когда она тряхнула головой, рассыпались по плечам красивым каскадом, прекрасным, будто чистый свежевыпавший снег. Маледикт взглянул в её смеющиеся серые глаза и медленно проговорил — Я тебе не верю.