А. Львов - Китайские миллионы Страница 34

Отныне Жаждущая Лилия стала Ситревой, а Ситрева — ее служанкой, Жаждущей Лилией. Обе переменялись костюмами и принадлежностями их рангов, — Ситрева оставила себе лишь дубликат того талисмана, который был увезен Будимирским.

Прошло четыре дня, — Ситреве надоело уже у себя же в доме играть комедию, когда рано утром она проснулась от грохота в ворота. Она взглянула в окно. У павильона, что близ ворот, виднелась группа военных всадников, китайцев и европейцев, и вдоль всей ограды рассыпалась цепь казаков. Ситрева молнией бросилась в пристройку, соединенную коридором с главным зданием, в комнату служанок и разбудила Жаждущую Лилию…

Через две минуты эта улеглась в еще горячую постель Ситревы, а Ситрева с двумя другими служанками, низко кланяясь, открывала двери уже вошедшим во двор дзян-дзюню с главным амбанем, которых сопровождали толстый немецкий майор, переводчик, казачий сотник, несколько гаврилычей и связанный по рукам и ногам Мо…

— Wo is die Herrin? — строго крикнул майор.

— Где ваша госпожа? — поспешил перевести переводчик.

— Нам нужно вашу госпожу, Ситреву, — прибавил амбань.

— Она спит еще! Ее нельзя будить! — отвечала по-китайски Ситрева, уже перемигнувшаяся с Мо, который вытаращил сперва глаза, узнав Ситреву в служанке, но быстро понял эту метаморфозу.

— Ведите нас к ней! — приказал майор. Служанки умоляли не будить госпожу, которая долго молилась в эту ночь, но… сдались, и через пять минут Лилию, найденную спящей, увозили в Тянь-Тзин связанной…

Мы знаем уже, как спокойно-дерзко она молчала на все вопросы, как ее судили, как ее расстреляли…

Дом в Цзы-Чжу-Лине был тогда же весь разграблен, а слуги и сектанты разбежались, но Ситрева все, ее компрометировавшее, в первую же ночь, когда обрекла Лилию на смерть за себя, перевезла в более безопасное место, которое вперед назначила сборным пунктом на случай разгрома и где после его нашла всех своих слуг и сподвижников…

Безопасным местом этим Ситрева избрала дом одного из своих жрецов в самом Тянь-Тзине и оказалась права, ибо грабежи здесь уже прекратились, а Вальдерзее рассылал свои карательные экспедиции вглубь Печили и других провинций, в самом же городе было тем более тихо, что комендантом Тянь-Тзина был назначен уважаемый русский генерал, человек энергичный, сразу положивший конец грабежам и беспорядкам.

Оставаясь в Тянь-Тзине, Ситрева через многочисленных агентов своих все время поддерживала сношения с бежавшим в глубь страны двором императрицы, деятельно агитировала, уже подготовляя новое восстание в дальних провинциях, и с нетерпением ожидала вестей от Хако и Моту, после того, как после долгих ожиданий узнала из подложной депеши Будимирского, что он и агенты ее выехали благополучно в Европу, устранив препятствия. Она возблагодарила тогда Будду, но когда после этого прошел месяц и другой, а она не получала известий, Ситрева обеспокоилась. Прошел и третий месяц, прошел и четвертый… Беспокойство жрицы перешло в тревогу, которая все усиливалась и разрешилась наконец рядом депеш к ее агентам в Лондоне и Париже, японскому консулу в Гон-Конге и директору банка.

Из полученных ответов Ситреве стало ясно, что Будимирский чеки получил и уехал в Европу один, т. е. без японцев, куда-то исчезнувших, но… с женщиной. Полетели новые телеграммы, и вскоре Ситрева узнала, что в Лондоне и Париже Дюбуа получил деньги беспрепятственно и, где он теперь находится — банкам неизвестно…

Ситрева верила еще, верила глубоко Будимирскому, властные, пламенные глаза которого и теперь смотрели прямо ей в сердце, но… она могла думать, что Будимирского-Дюбуа постигло какое-нибудь несчастье… Ее беспокоила не участь денег, не потеря миллионов, а участь дела, судьбу которого она вручила первому мужчине, власть которого почувствовала она, всегда властвовавшая.

Собраться ей было недолго, но взять с собою свиту из китайцев, которые никогда не отрешатся от своего национального костюма, нельзя было, и ей пришлось ждать две недели, пока глава секты из Иокагамы не прислал ей трех японцев, членов секты, бывавших уже в Европе. С ними она и приехала в Гон-Конг, где без большого труда она напала, при помощи консула и его полиции, на следы Будимирского, Хако и Моту в Макао.

Здесь, однако, власти были португальские, и все старания и попытки японцев раскрыть преступление, которое они чувствовали, если не видели, — ни к чему не привели.

Хозяин японской гостиницы уверял, что вещи Хако, прожившего у него лишь сутки, перевезены были по его требованию в «Boa-Vista», а Дон-Хозе и прислуга его показывали, что японец в тот же день выехал в Гон-Конг, поужинав в незнакомой им компании. При помощи консульской ищейки Ситрева с японцами добралась и до гациенды на берегу перешейка, но, напугав старуху-дуэнью, не добилась и здесь ничего, убедившись лишь в том, что «миссионер» жил здесь, оставил здесь даже свою высокую жилетку и чемодан и уехал отсюда с Изою ди-Торро, вдовою русского офицера Бушуева.

Из Гон-Конга еще раз спрошены были агенты Лондона и Парижа, но, получив от них тотчас же ответ, Ситрева решила ехать в Европу и отправилась с японцами на первом же пароходе. Метис, который в Макао прослышал о том, что «ищут пропавших японцев», благоразумно не показывался в гациенде, покуда там не побывала «экзотическая следственная комиссия», как в насмешку называл Ситреву «генерал-секретарь» Макао, но как только Ситрева вернулась в Гон-Конг, он бросился к старухе-дуэнье, с которой посоветовавшись, решил ехать в Ниццу с целью помочь в случае нужды Изе.

Морское путешествие совершилось безо всяких приключений, но на Ситреву оказало немалое влияние. Сперва чуждавшаяся «варваров», она пробыла первые три дня в каюте почти безвыходно, но мало-помалу стала привыкать к тому, что она одна среди европейцев-врагов, стала появляться за табльдотом, интересоваться даже этими врагами. Прежде чем быть жрицей и «богиней» секты своей, Ситрева была женщина, которую разбудил Будимирский и для которой Криницкий был только сном, и эта женщина не могла оставаться равнодушной к тому восторгу, который вызывала среди пассажиров ее восточная опьяняющая красота. Чаще и чаще она проводила вечера на палубе, около Сингапура она уже ответила на какую-то любезность блестящего французского офицера, раненого в отряде генерала Вуарона и возвращающегося во Францию, а когда стимер вступал в Красное море, она уже по часам беседовала с ним.

В Средиземном море уже Ситрева была другой женщиной, — европейская цивилизация, с которой она до сих пор была так поверхностно знакома, страшно повлияла на ее тонкий ум и чуткое сердце, и, быть может, первым результатом влияния этого было то, что властный образ Будимирского постепенно исчезал из ее воображения… Его место занимал не капитан д'Анжу, хотя, как мужчина, он не мог не нравиться ей, но десятки, сотни изящных, образованных, вежливых европейцев, которые «варварами» уже не казались ей.

Эту метаморфозу с красавицей-индуской не мог не заметить издали следивший за каждым ее шагом метис, молочный брат Изы, ехавший в третьем классе, а потому не вызывавший внимания Ситревы, но, несмотря на то, что метис в этой красавице видел прежде всего врага Изы, ее красота все более и более увлекала пылкого южанина и положительно сбивала его с толку. В Суэце он не выдержал, вышел на берег, оделся прилично по-европейски и доплатив, что следовало, занял каюту во втором классе только для того, чтобы иметь право быть с нею на общей палубе 1 и 2 класса, «чтобы лучше следить за нею», как он сам себя обманывал.

Провидение покровительствует влюбленным. В первый же день в Средиземном море метису удалось поймать и вернуть Ситреве ее покрывало, сорванное ветром; на другой день, следя за ее глазами, он понял, что она ищет свой веер, и быстро подал его; в тот же день он помог ей подняться по крутой лесенке на площадку над рубкой. Ему отвечали улыбкой, на другой день ответили на поклон, а вечером, когда д'Анжу оставил на пять минут Ситреву одну на палубе, она сама заговорила с метисом, попросив позвать из первого класса мистера Кимо, японца, которого отпустив сейчас же, успела перекинуться несколькими фразами с метисом до возвращения д'Анжу.

Метис с его пламенными, страстными взорами понравился ей больше еще, чем французский офицер, — тот смотрел на нее как на высшее существо, — этот — как на женщину просто, на которую приятно смотреть, но сблизившись с которой можно скомпрометировать себя. Ситрева это чувствовала и внутренне смеялась над д'Анжу. Она уже оценила прелести европейских женских костюмов, декольте и манш-курт, в которых спускались к обеду англичанки, вырезы-карэ, модные прически, изящную обувь и т. д. и думала о том, какое бы впечатление она произвела на д'Анжу, одетая европейской дамой. Метис же боготворил ее и в восточном костюме, скрадывавшем формы, скрывавшем их прелесть.