Владимир Данихнов - Колыбельная Страница 35

На втором этаже немолодой человек во френче воровал лампочку. Он замер, увидев Танича, и жалко улыбнулся. Потом нахмурился и заорал: ты кто такой, шантрапа, почему вместо работы таскаешься по чужим подъездам?! Он кричал на Танича, крепко сжимая выкрученную лампочку в руке, а Танич улыбался, потому что был рад, что Дианочка попала к хорошим людям.

Ветер тащил над дорогой холодную пыль. Грязные кроссовки проваливались в рыхлый снег. Школьники спешили домой, снежки летали в воздухе, какая-то девочка-второклассница спряталась за дверью школы: она боялась, что мальчишки ее намылят. Танич взял девочку за руку, чтоб защитить ребенка от нападок злых мальчишек. Молодая учительница улыбнулась Таничу – наверно, решила, что он родственник испуганной девочки. Танич подумал, что мог бы легко увести девочку в лесополосу, но не стал этого делать. Он проводил маленькую второклассницу до ее подъезда и отпустил. Мороз крепчал. Танич забрался на холм, откуда было видно весь город: дом, где он когда-то жил с мамой, железнодорожную станцию, фабрику, школу, похожую на перевернутый спичечный коробок, кладбище. Поразмыслив, Танич решил пойти на кладбище. Засыпанное снегом, кладбище выглядело, как сказочный город гномов. Стояла тишина, только из покосившегося домика кладбищенского сторожа дядь Клепы доносился бодрый голос радио. Дверца домика приоткрылась. Дядь Клепа высунул красную голову, поросшую седым пухом, и, подслеповато моргая, уставился на Танича; моргал, моргал, наконец узнал.

–А, это ты… а я думаю, кто это тут шляется по такой погоде. Бухарики, думаю, шляются или наркоши, а это ты… Мать пришел проведать?

–Сегодня я пришел проведать друга,– сказал Танич, стесняясь признаться, что не помнит его имени.– Того, который с лестницы свалился. Помнишь?

–С лестницы, ясно…– Дядь Клепа замолчал, странно на него поглядывая.

Танич ждал.

–Не знаешь, где он похоронен? Ну, понятное дело, откуда тебе, я-то знаю, а тебе откуда знать… Ладно, давай покажу его могилу, пошли покажу,– сказал дядь Клепа, с трудом выворачивая жилистое тело наружу.

В жидких усишках дядь Клепы застряла квашеная капуста, изо рта у него пахло самогоном и луком. Почерневшие от сажи руки крепко сжимали лопату. Он пошел вперед, ловко обходя препятствия, а Танич последовал за ним. Они шли долго и молча, хлопья снега падали им на непокрытые головы. Дядь Клепа постукивал ручкой лопаты по оградкам, словно извиняясь перед мертвецами за вторжение. Где-то рядом кричали вороны, но Танич никак не мог их разглядеть. Красное солнце стыло в молоке неба. Холодные ветки стегали по лицу. Пришли, глухо сказал дядь Клепа и посторонился. Танич шагнул вперед, к маленькой одинокой могиле, на которой лежали два завядших тюльпана, покрытые инеем как серебром. Лена Волкова, прочел он на сером надгробье, спи покойно, святое дитя. Дядь Клепа за его спиной издал ртом странный всасывающий звук. Это не та, сказал Танич, это чужая могила. Тут же он почувствовал боль в спине и упал на живот. Перевернувшись, он увидел дядь Клепу, который замахнулся лопатой для второго, смертельного, удара.

–Ты чего?– прохрипел Танич, выплевывая снег.– С дуба рухнул?

От боли в спине ему не хотелось двигаться, но он всё равно двигался и даже произносил разбитыми губами слова, будто они могли что-то значить в этой снежной глуши, когда вокруг пустота, а над головой нависла лопата.

–Это могила моей внучки,– прорычал дядь Клепа, облизывая горячие губы.– Ты ее, собака, убил в лесополосе.

Танич вспомнил, что и впрямь убил Лену Волкову, которая после смерти родителей жила с дедом на кладбище. Спивающийся дед поил за компанию и внучку, и она не ходила в школу, потому что учителя не желали учить пьяную девочку; вместо постылой учебы Лена курила бычки на заброшенной стройке среди бетонных плит и крыла матом проходящих мимо мужчин; мужчинам нравилось, что их материт подрастающее на стройке дитя, и они давали Лене мелочь, чтоб она могла купить себе еще водки, а Лена в благодарность целовала их в губы, горячо и совсем не по-детски. Она и Танича однажды поцеловала своим бесстыдным ртом, и он едва не заплакал от жалости, почувствовав вкус алкоголя на детских губах. В тот же вечер он подловил Лену Волкову возле стройки и отвел в лесополосу. Она не кричала, не плакала, хотя сразу всё поняла; она улыбнулась Таничу и наклонила голову, чтоб ему было удобнее бить камнем, ее руки и ноги находились в постоянном движении, она не могла долго стоять на месте и бубнила своим сиплым голосом: «Дядя Танич, давай скорее, убегу ведь, ну же, бей со всей дури, раз – и готово, а то убегу, скорее, ну что ты стоишь, как целка мнешься». Танич ударил ее по затылку. Она упала и умерла. Танич не стал ее тогда есть, оставил лежать в снегу, и девочку нашли через пару дней.

–Как ты узнал?– прохрипел Танич.

А дядь Клепа вовсе не знал, что именно Танич убил его внучку. До Танича он приводил на это место двоих и каждого бил лопатой до смерти, потому что от горя и пьянства сошел с ума и считал, что все жители города повинны в смерти Лены Волковой и его ужасной жизни. Услышав от Танича признание, дядь Клепа вздрогнул от неожиданности и уронил лопату. Изо рта у него вырвался сиплый звук. Танич, превозмогая боль в спине, встал и схватил лопату. Дядь Клепа попятился. Танич внимательно разглядывал некрасивое лицо старика: дрожащие губы, впалые щеки и раздувающиеся ноздри – правая порвана в далеком детстве.

–Пощади,– прохрипел дядь Клепа.– Я ж не знал… если б я знал, то понятно, но я ж не знал…– Он упал на колени.– Пощади, Христом богом молю, господи, пощади.

–А как же твоя внучка?– тихо спросил Танич.

–Да хрен с ней…– обрадовался дядь Клепа.– Была б жива, тогда еще можно что-то, но она умерла, а раз умерла то чего уж тут, не жива же…

–Веди меня к другу,– велел Танич.

Дядь Клепа с готовностью поднялся и отвел его к нужной могиле. Могила находилась у обрыва, под дикой яблоней. Внизу несла свои воды река; было слышно, как трещит под чудовищным напором потока тонкий лед. Дядь Клепа замер в стороне, по колено в снегу, с трепетом разглядывая Танича. Танич прочел имя друга: Петр. Погладил надгробье. Теперь я запомню имя человека, который относился ко мне с уважением и рассказал мне о солипсизме, подумал он. Дядь Клепа кашлянул. Танич повернулся к нему.

–А как же я?– спросил дядь Клепа.– Хотелось бы узнать, что ты… вы… собираетесь со мной делать, потому что я не знаю, а знать бы хотелось…

–Прыгай,– велел Танич.

–Что?– просипел дядь Клепа, вытирая рукавом пересохший от ужаса рот.

–Прыгай с обрыва,– пояснил Танич.– Выживешь – расскажешь обо мне в полиции.

–Нет,– просипел дядь Клепа, пятясь.

–Прыгай, или лопатой по башке дам,– пригрозил Танич.

–Нет!– каркнул дядь Клепа и повернулся, чтоб убежать, но поскользнулся, упал и, проехавшись цыплячьей грудью по гладкому камню, с диким воплем стал переваливаться через край. Он попытался за что-нибудь ухватиться скрюченными пальцами, но только пропахал бороздки в снегу и исчез. Раздался удар, еще один и снова тишина. Танич осторожно подошел к краю обрыва. Изуродованное тело дядь Клепы лежало среди камней в жидком крошеве льда, как в дьявольском фреше, черная вода затопила проломленную грудь, а руки, повинуясь течению, шевелились над водой, словно подавали Таничу знаки из мира мертвых. Танич не чувствовал радости от смерти дядь Клепы. Он сел на камень, свесив ноги с обрыва. Вороны замолчали. Танич не знал, сколько здесь просидит. Может, до тех пор, пока сам не свалится; его тело найдут рядом с телом дядь Клепы, и компетентный следователь решит, что имело место коллективное самоубийство.

Вечерело. Над синей полосой леса поднялись черные точки. Они устремились в темнеющее небо, как будто их дом был в космосе. Вот откуда кричали вороны, подумал Танич, но до чего же громко они кричали, раз и на кладбище я их услышал. А может, это не они кричали, может, это что-то в голове у меня кричало, потому что знало про меня нечто страшное, нечто такое, чего я и сам про себя не знаю или боюсь узнать. Он вспомнил разговор с Дианочкой и подумал: неужели в космосе нет мудрых цивилизаций, о встрече с которыми я мечтал в детстве, неужели в космосе никого нет, кроме огромного черного бога, который существует среди звезд, глотая беззубым ртом холодную космическую пыль. Он стар и давно сошел с ума и не умеет ничего, только бесцельно передвигаться в пространстве, уничтожая свои давно забытые творения. Он и до Земли скоро доберется, подумал Танич, или уже добрался, и мы живем в желудке у этого страшного существа и поклоняемся его гниющим внутренним органам, потому что ничего другого не умеем.

Вскоре Таничу надоело думать о страшном черном боге, который существует среди разбегающихся галактик; он решил, что это плод его больного воображения, и пошел на железнодорожную станцию покупать обратный билет. Он свернул на объездную дорогу, чтоб никого больше не встретить. В пути он остановился покурить и о чем-нибудь подумать, но вместо этого просто курил и ни о чем не думал. Над линией электропередачи порхала крохотная желтобрюхая птичка; наверно, синица. Лети в лес, сказал ей Танич, там твой дом. Но птичка не хотела возвращаться домой, ей как будто что-то понадобилось здесь. По правую руку белело заснеженное поле, переходящее в подлесок из лещины, слева тянулся бесконечный забор химкомбината. Дорогу завалило снегом, и никто не потрудился ее расчистить. Танич отбросил окурок и пошел вперед. Он шел долго, но дорога не кончалась. Слева всё так же тянулся забор, справа белело поле. Таничу хотелось лечь и уснуть на этом холодном индустриальном ландшафте. Однако он продолжал брести вперед, преодолевая сопротивление смерзшегося снега, заслоняя рукой лицо от ветра. Солнце опустилось за горизонт, разлив на западе красную ртуть. Темнота надвинулась на пустое пространство как глухота. Далекие фонари химкомбината разбавляли сумрак мигающим светом. Они подмигивают мне, подумал Танич, потому что знают все мои тайны. Дорога пошла под уклон; Танич поскользнулся и подвернул ногу. От резкой боли он едва мог передвигаться, и ему приходилось часто останавливаться. Он кутался в пальто и размышлял о судьбах разных людей. Он понимал, что эти размышления лишены смысла: надо просто идти вперед, несмотря на боль и отчаянье. Но он не мог не думать: о Петре, о Насте, которая живет с электриком, о мертвой проститутке Зине, но больше всего думал о Дианочке. Приживется ли она в маленьком городе, затерянном вдали от основных дорог, не найдут ли ее злые люди с холодными глазами, не отправят ли в детский дом, чтоб научить ненавидеть окружающую действительность и пользоваться людьми в корыстных целях; боже, лишь бы у нее всё сложилось хорошо. Неподалеку послышался шум двигателя. Галлюцинация, подумал Танич, опускаясь на колени. Господи, попросил он, может, ты и больное чудовище, но вдруг нет, и тогда, умоляю, помоги Дианочке, спаси ее, я никогда не просил за себя, потому что меня невозможно спасти, но за нее прошу: подари ей жизнь, полную радости смысла. Я давно растерял эту детскую радость и не чувствую направления, я иду вместе с другими угрюмыми тенями кривыми тропками к пропасти забвения, а она пускай шагает по прямой дороге в яркое будущее, ощущая вблизи тепло дружеских рук и биение любимого сердца; это всё, что мне надо, это всё, чего я прошу… Он опустил голову, чувствуя жар уходящей жизни.