Ренсом Риггз - Дом странных детей Страница 36

— Я Енох, — представился мальчик, — а ты, должно быть, он.

— Наверное, да, — пожал плечами я.

— Извини, если он тебя побеспокоил, — продолжал мальчик, подталкивая принесенного мной солдатика ближе к его товарищам. — Понимаешь, они еще недостаточно обучены и творят, что им вздумается. Я сделал их только на прошлой неделе.

Акцент выдавал в нем кокни[13]. Из-за огромных черных кругов вокруг глаз он был похож на енота, а его комбинезон, тот самый, в котором я видел его на фотографиях, был испачкан глиной и грязью. Если бы не щекастое лицо, его можно было бы принять за трубочиста, сошедшего со страниц «Оливера Твиста».

— Это ты их сделал? — восхищенно переспросил я. — Как?

— Это гомункулы, — пояснил он. — Иногда я приставляю к ним головы кукол, но на этот раз я слишком спешил.

— Кто такие гомункулы?

— Гомункулы — это гомункулы. — Он произнес это так, что я почувствовал себя идиотом. — Некоторые называют их человечками, но мне кажется, это звучит глупо. Ты со мной согласен?

— Однозначно.

Глиняный солдатик, которого я принес, снова побрел в сторону. Енох вытянул ногу и толкнул его обратно. Гомункулы хаотично суетились на траве, сталкиваясь друг с другом подобно возбужденным атомам.

— Деритесь, придурки! — скомандовал Енох, и только тут я заметил, что они не просто сталкиваются, а бьют друг друга руками и ногами.

Но своенравному солдатику драться явно не хотелось, и когда он в очередной раз засеменил прочь, Енох схватил его и оторвал ему ноги.

— Вот что случается с дезертирами в моей армии! — воскликнул он, бросая покалеченную игрушку на траву, где она начала извиваться под ударами набросившихся на нее остальных солдатиков.

— Ты со всеми игрушками так обращаешься?

— А что? — удивился он. — Тебе их жаль?

— Не знаю. А тебе?

— Нет. Если бы не я, их вообще не было бы на свете.

Я засмеялся, а Енох нахмурился.

— Чего ты смеешься?

— Ты меня насмешил.

— Я вижу, до тебя долго доходит, — вздохнул он. — Смотри.

Схватив одного из солдатиков, он сорвал с него форму. Потом взял его обеими руками и, разломав посередине, извлек из его груди крохотное судорожно сжимающееся сердце. Солдатик тут же обмяк, а Енох взял сердце двумя пальцами и показал мне.

— Это мышиное сердце, — пояснил он. — Вот что я могу делать — забрать жизнь у одного существа и дать ее другому, либо глиняному, как этот гомункул, либо тому, которое когда-то было живым, но умерло. — Он сунул сердце в карман комбинезона. — Я скоро научусь их муштровать, и тогда у меня будет целая армия. Только те гомункулы будут рослыми. — Он поднял руку над головой, чтобы показать мне рост будущих гомункулов. — А ты что умеешь делать? — поинтересовался он.

— Я? Честно говоря, ничего. То есть ничего особенного. Не то, что ты.

— Жаль, — вздохнул он. — Но ты, наверное, все равно будешь с нами жить, а?

По его голосу нельзя было сказать, что ему этого особенно хочется. Ему просто было любопытно, не более того.

— Не знаю, — ответил я. — Я еще об этом не думал.

Это, разумеется, было неправдой. Я об этом думал, а если точнее, то мечтал, представляя себе, как это могло бы быть.

Он подозрительно посмотрел на меня.

— Разве тебе этого не хочется?

— Я еще не знаю.

Он прищурился и медленно кивнул, как будто только сейчас понял, что я из себя представляю.

Наклонившись вперед, он еле слышно произнес:

— Эмма рассказывала тебе о Набеге На Деревню?

— О набеге на что?

Он отвел глаза в сторону.

— Да так, ничего. Это просто игра, в которую играют некоторые из нас.

У меня возникло отчетливое ощущение, что меня разыгрывают.

— Она ничего мне не говорила, — покачал головой я.

Енох поелозил на пне, чтобы придвинуться ближе ко мне.

— Ну, еще бы! — прошептал он. — Я уверен, что она очень многого тебе не рассказала об этом местечке. Она не хочет, чтобы ты слишком много знал.

— Да ну? Почему же?

— Потому что тогда ты поймешь, что здесь не так уж классно, как тебя пытаются убедить, и ты не захочешь оставаться.

— И что же я должен знать?

— Этого я тебе рассказать не могу, — одарив меня коварной улыбкой, ответил Енох. — Мне не нужны неприятности.

— Как хочешь, — пожал плечами я. — Но ты сам об этом заговорил.

Я встал, собираясь уйти.

— Погоди! — воскликнул он, хватая меня за рукав.

— Почему я должен ждать, если ты все равно не хочешь ничего мне говорить?

Он задумчиво потер подбородок.

— Но это правда. Мне нельзя ничего тебе говорить… Хотя вряд ли я смогу помешать, если тебе вдруг захочется подняться наверх и заглянуть в комнату в конце коридора.

— Зачем? — настаивал я. — Что там?

— Не что, а кто. Мой друг Виктор. Он хочет с тобой познакомиться. Сходи к нему, поболтай.

— Отлично, — кивнул я. — Так и сделаю.

Я зашагал к дому, но, услышав свист Еноха, обернулся. Он сделал вид, что шарит рукой над дверью.

— Ключ, — одними губами произнес он.

— Зачем мне ключ, если там кто-то есть?

Он отвернулся, сделав вид, что не услышал моего вопроса.

Я непринужденно вошел в дом и начал подниматься по лестнице, как будто у меня имелось какое-то дело и мне было все равно, увидит меня кто-нибудь или нет. Я незамеченным поднялся на второй этаж, прокрался в конец коридора и подергал за ручку двери. Она была заперта. Я постучал, но ответа не последовало. Оглянувшись через плечо и убедившись, что за мной никто не следит, я провел рукой над дверью и тут же нащупал ключ.

Я отпер дверь и скользнул внутрь. Эта комната ничем не отличалась от остальных спален дома — комод, платяной шкаф, ваза с цветами на тумбочке. Лучи солнца пробивались сквозь горчичного цвета шторы, окрашивая все в желтый цвет, в результате чего комната казалась янтарной. И только тут на полускрытой за кружевным пологом кровати я заметил юношу. Его веки были сомкнуты, а рот слегка приоткрыт.

Я замер, опасаясь его разбудить. Я узнал его по фотографиям из альбома мисс Сапсан, хотя не видел его ни в столовой, ни где-либо еще в доме, и меня с ним не знакомили. На фотографии он спал в постели, в точности как сейчас. Возможно, он болеет какой-то сонной болезнью и поэтому изолирован от других? Что, если Енох хочет, чтобы я тоже заразился?

— Привет, — прошептал я. — Ты не спишь?

Он даже не шелохнулся. Я взял его за руку и слегка потряс. Его голова безвольно свесилась набок.

И тут меня осенила ужасная догадка. Чтобы проверить ее, я поднес руку к его рту. Дыхания не было. Мой палец коснулся его холодных, как лед, губ. Я испуганно отдернул руку.

Позади меня раздались шаги. Резко обернувшись, я увидел замершую в проеме открытой двери Бронвин.

— Ты не должен здесь находиться! — зашипела она.

— Он умер, — пробормотал я.

Бронвин перевела взгляд на юношу, и ее лицо страдальчески сморщилось.

— Это Виктор, — прошептала она.

Внезапно я вспомнил, где еще его видел. На одной из фотографий, которые мне показывал дедушка. На снимке он стоял, подняв над головой валун. Виктор был братом Бронвин. Невозможно было определить, как давно он умер. Петля времени постоянно возобновлялась, и его смерть могла наступить и пятьдесят лет назад. Он все равно выглядел бы так, как если бы умер только вчера.

— Что с ним случилось? — спросил я.

— Может, мне оживить старину Виктора? — раздался голос у нас за спиной. — Тогда ты сможешь сам у него спросить.

Это был Енох. Он вошел в комнату и закрыл дверь.

Бронвин просияла сквозь навернувшиеся на ее глаза слезы.

— Ты правда его оживишь? О, Енох, пожалуйста!

— Мне не стоит этого делать, — покачал головой Енох. — У меня и без того мало сердец, а чтобы оживить человека хотя бы на минуту, их надо очень много.

Бронвин подошла к умершему и начала приглаживать его волосы.

— Пожалуйста! — снова взмолилась она. — Мы с Виктором так давно не разговаривали.

— Ну, вообще-то, у меня в подвале есть замаринованные коровьи сердца. — Енох сделал вид, что размышляет. — Но я ненавижу пользоваться маринованным материалом. Свежий всегда лучше!

Бронвин разрыдалась по-настоящему. Одна из слез упала на руку Виктора, и она поспешила смахнуть ее рукавом.

— Да будет тебе разводить сопли, — пробормотал Енох. — Ты же знаешь, что я этого не выношу. Да и вообще, это жестоко — оживлять Виктора. Он любит находиться там, где он сейчас.

— А где это? — спросил я.

— Кто знает? Но всякий раз, когда мы его оживляем, он ужасно спешит вернуться.

— Это жестоко — играть чувствами Бронвин и манипулировать мной, — заявил я. — И если Виктор умер, почему бы вам просто его не похоронить?