Еремей Парнов - Собрание сочинений: В 10 т. Т. 5: Секта Страница 4

Ветераны в тельняшках кинулись на пол, но взрыва не последовало. Только замигали неоновые индикаторы и соскочили, отдавшись пружинным скрежетом, какие-то рычажки. Не дойдя до второго десятка, счет захлебнулся в заунывном вое, сквозь который прорезалось первоначальное оповещение о готовности баллистических ракет к пуску. И все пошло по второму кругу.

Неуверенный, на нервической нотке смешок дал сигнал к пробуждению. Омоновцы, не разобравшись толком, что, собственно, произошло, с опаской приподняли головы. Начальство отреагировало сообразно интеллекту, то есть по большей части пребывало в полной растерянности.

— Классная лажа! — торжествующе улыбнулся Лазо.

Словно остужающий ветерок пробежал по его разгоряченному телу.

«Чемодан! Ядерный чемоданчик!»

Вот и встала пластинка с номером на свое место, как разгаданное слово в кроссворде.

Саня подосадовал, что не сообразил сразу. Ведь своими руками вырезал сенсационную фотографию из немецкого журнала «Бунте»: «Президент России вместе с личным офицером-оператором разглядывает раскрытый ядерный чемодан». Уму непостижимо, как могла такая сцена стать достоянием печати!

Журналистское расследование, которое задумала провести «Кость», не состоялось: опередила старшая — по комсомольскому прошлому — сестра. И эта вырезка тоже попала в Санино досье. Почти дословно вспомнились курьезные подробности насчет пропажи чемодана в Форосе, кремлевских нравов вообще. Особенно отличился один из престарелых генсеков. При интронизации ему преподнесли изделие за номером 51, а он взбеленился: «Я не пятьдесят первый, я — первый. Замените». И заменили, порушив идущий еще от Никиты порядок.

— Вот уж лажа, так лажа! — повторил Саня.

— Что вы сказали? — ошалело поведя глазами, осипшим голосом спросил генерал.

— Лажа, милостивый государь, туфта! Или вы принимаете это за чистую монету?

— Провокация, — бросил неведомо откуда взявшийся спортивного вида блондин в чесучовом пиджачке с короткими рукавами, и решительным шагом направился к главным участникам трагикомедии, так и не вставшим с колен.

Саня тут же последовал за ним.

На «Лысого» было больно смотреть. Сизый от прилива крови, с налипшей на лоб жалкой прядью, подкрашенной хной, он безуспешно пытался захлопнуть крышку, надеясь таким манером угомонить словоохотливого демона. Говорящее устройство, как назло, зациклилось на фразе о стратегических силах, которую и повторяло с упрямством недоразвитого попугая. Майор, тоже находясь на грани сердечного приступа, пытался помочь, но ему мешал бронежилет, который он так и не догадался сбросить.

— Вы же понимаете, что в таком виде это нельзя вынести на улицу, — твердил он, ломая ногти о насечку колесиков. — Лучше вызовите спецпоезд.

Кейс, как и предполагал Саня, был импортный. Удалось даже прочитать название «Самсонит» — то же, что и на снимке в «Бунте». Заглушить его оказалось не под силу ни технически грамотному майору, ни загадочному блондину в чесуче.

Возможно, он и присоветовал бы нечто дельное, но помешал Лазо. Кляня себя за то, что не прихватил фотокамеру, Саня счел своим долгом выжать максимум возможного. Любая точная деталь была на вес золота. Наклонившись, чтобы лучше видеть, он нечаянно толкнул блондина, дожавшего зубья запора почти до гнезда.

— Кто вас сюда пустил?

Выжидательно обернувшись, Саня натолкнулся на жесткий прищур. Сжатые в ниточку губы и впалые щеки подергивала бешеная улыбка.

— Вы, — Саня достойно выдержал взгляд.

— Немедленно убирайтесь!

— И не подумаю. Обращаясь ко мне, вы произнесли слово «провокация». Это ответственное заявление. Могу я сослаться на вас?

— Як вам не обращался, — перекатывая желваки, блондин дал нервную слабину: начал оправдываться.

— Но вы знаете, кто провокатор, провокаторы?..

— Мы всех знаем, всех…

Неизвестно, чем бы закончились эти бесплодные, но не лишенные подтекста пререкания, если бы не вмешался «Лысый».

— Уберите прессу, — устало распорядился он, выпрямляя спину, и стряхнул прилипившуюся к брюкам обертку от «Сникерса».

Поскольку вся пресса была сосредоточена в данный момент в единственной персоне, Лазо отдал церемонный поклон. Дальнейшее пребывание превращалось в пустую трату времени, а оно было куда как дорого. Через час о происшествии в метро раззвонят по всей Москве, и пойдут скрипеть перья. Сбежав по замершим ступеням эскалатора, Лазо, убыстряя шаг, понесся по длинному, непривычно пустому переходу на Охотный ряд, где о деяниях тоталитарной эпохи мог бы напомнить мрамор, а не надменная бронза. Но кто может помнить о том, как был благородный камень однажды низвергнут в подземный мир из горнего благолепия храма Христа Спасителя? Во всяком случае, не Саня.

— Анонсируй мою статью в завтрашнем номере, — с ходу выпалил он, врываясь в кабинет главного редактора.

— И где твоя статья? — главный, мужчина великих крайностей, меланхолично глянул на Саню из-под очков.

— Будет.

— Название? Тема?

— Предстоит обсосать. Дай мне двадцать минут.

— Сейчас или никогда.

— Ну хорошо, — Саня нетерпеливо закусил губу. — Значит так… «Чемоданчик с ядерной кнопкой случайно обнаружен на станции метро Площадь революции. Такое устраивает?.. «Силовики в панике»… «Ядерный чемодан Президента вопит о готовности ракет к пуску»…

— Ты перегрелся на солнце? Или уже «ку-ку»? — главный выразительно повертел пальцем у виска.

— Может, у кого и поехала крыша, но я в полном порядке. Учти, Вадик, пока о том, что случилось, знаю один я. Ты понял?..

— Я-то понял, потому как давно ничему не удивляюсь. Но не верю, старик, не верю.

— Мне? — поднял брови Лазо. — Ты мне не веришь?

— Не лично, не лично, старик, но как, скажем, Станиславский актеру. «Не может быть, потому что не может быть никогда». Чеховский ученый сосед не совсем идиот. Ядерный чемоданчик мог оказаться, где угодно, но не в метро. Скажешь, у Саддама Хуссейна — поверю, у Дудаева — тоже, даже у Япончика, но не на Площади революции. Прости, старик, и не надо темнить. Это розыгрыш?

— Прочитаешь — увидишь.

— Так, значит?

— Только так. Даешь анонс?

— Когда будет материал?

— К пятничному номеру. Мне нужна полоса.

— Заметано.

Глава третья

Дракон и дева

И отсвечивало зеленым стекло ее мертвых глаз, и мухи, присосавшиеся к страшной ране в правом боку, отливали зеленым золотом.

Тело обнаружил Владислав Леонидович Торба, ведущий научный сотрудник Института атомной энергетики. Вернее, его спаниель Лаки, суетливый, взбалмошный и добрый. Случилось это около дома на Университетском проспекте, в блаженные минуты утренней прогулки. Насчет блаженства, впрочем, вопрос спорный. Невзирая на раннюю пору, осатаневшее солнце уже успело выйти на режимную черту +31 °C. Обычно в подобных случаях говорят, что «старики не упомнят». Да и где упомнить, если такая жара в конце мая была зарегистрирована лишь в начальный год правления Николая Второго. Никаких таких стариков, что перемахнули столетний рубеж, на Москве не осталось. Притом пекло, ознаменовавшее утро последнего царствования, никак нельзя сравнить с нынешним. Третью неделю крутился на одном месте испепеляющий антициклон, и даже метеослужба, способная на самое фантастическое вранье, не решалась предсказать скорый конец пытке.

Подлинявшее, словно меловой пылью припорошенное небо без единого облачка; обжигающий, как в съемочном павильоне, ослепительный свет и мертвый, ненасыщающий легкие воздух. Какая-такая прогулка? Какие-такие блаженные минуты? Суровая необходимость — ничего более.

Бедный Лаки, чье обостренное обоняние жестоко страдало от миазмов, источаемых отбросами в железных ящиках, потерянно слонялся между стволами тополей, облетавших прилипчатым пухом. Справив без всякого удовольствия непременную нужду, он не то что затрусил, а скорее пополз по размягченному асфальту, сметая лохматыми ушами пыль и тополиную вату.

Только на придорожных, прилегающих к университету аллеях, где тени гуще и трава посвежее, пес и его вечно занятый мудреными материями хозяин немного пришли в себя. Владислав Леонидович стянул влажную майку, украшенную пунцовым сердцем, что вопияло о любви к Багамским островам, где физик никогда не бывал, и, растопырив руки, подставил взмокшие подмышки слабому дуновению ветерка.

Как отстраненно, как торжественно цвели каштаны! Не замечая изрыгающих дым коробок, проносившихся с обеих сторон, не реагируя на возню двуногих тварей, что разметались теперь в наркотическом забытьи под сенью тронутых ржавчиной листьев. Невзирая на гарь, на свинец и на серу, травмированная природа реализовала свой таинственный генетический код. Все-таки лето — великий лакировщик действительности.