Идеальная ложь - Джо Спейн Страница 4

— Хочешь сказать, что раз я черный, то ирландцем быть не могу?

Я покраснела.

— Да ладно, расслабься, ирландка. Не буду я тебя арестовывать за разжигание расовой ненависти.

Я нервно смеюсь, искренне надеясь, что он шутит. Вот уж к чему я никак не могу привыкнуть в Штатах. У нас, у ирландцев, сарказм в крови, а подавляющая часть американцев прямолинейны как палки.

— Но я могу арестовать твою сестру и ее избранника за непристойное поведение в общественном месте, — добавил он с улыбкой и хлебнул пива.

— А разве он не полицейский? — спросила я.

— Не-а, кажется, из судейских, — ответил он.

Ну надо же, как повезло моей сестре. В таком-то баре выцепить одного из немногих парней с обычной, гражданской профессией.

— Понятия не имею, откуда у меня такая фамилия, — приоткрыл тайну Дэнни. — Может, мы родственники?

Я всмотрелась в его лицо. Глаза веселые. А еще по ним я поняла, что он меня хочет.

— Ты к нам надолго? — спросил Дэнни, — Вообще-то я здесь живу. Это сестра погостить приехала.

Когда Дэнни это слышит, его красивое лицо расплывается в торжествующей улыбке.

— Итак… — произносит он.

— Итак… — в тон ему эхом повторяю я.

— Отвечай не раздумывая. Твой самый любимый фильм?

— «За пригоршню динамита»[4]. Ну как? Я прошла испытание?

— «Пригнись, болван!»

— Что, тоже засмотрел до дыр?

— Джеймс Коберн с его ирландским акцентом, шикарный Род Стайгер,

Серджио — в режиссерском кресле, и музыка Эннио Морриконе. Это лучший фильм на свете.

Через полгода мы поженились.

«Женятся на скорую руку да на долгую муку». Так всегда говорила моя мать.

* * *

Когда я прихожу в себя в машине скорой помощи, медбрат говорит мне, что я была в отключке целых полчаса. С тем же успехом он мог бы сказать, что я отрубилась на месяц, и я бы поверила — настолько мне сейчас плохо. Голова гудит, я ничего не соображаю. Пытаюсь ответить ему, но язык словно распух и не помещается во рту. Я чувствую металлический привкус. Хлопаю глазами, приходя к пониманию, что накачана каким-то лекарством. Так оно и есть, суда по покалыванию в правой руке. На ней налеплен пластырь, а медбрат аккуратно, но крепко придерживает меня, когда я приподнимаюсь, чтобы осмотреться.

Где Дэнни?

На меня словно обрушивается холодный душ, стоит этой мысли появиться в голове, и снова перед глазами встает эта картина: Дэнни перекидывает ногу через ограду балкона, оборачивается, смотрит…

Он прыгнул — я упала.

Мне ведь просто приснился кошмар?

Потом я вижу Бена у дверей «скорой» и начинаю осознавать, что случившееся — не сон в противном случае Дэнни сейчас был бы здесь и держал бы мою руку в своих руках.

— Что… — вырывается изо рта вороньим карканьем.

— С ней все в порядке? — спрашивает Бен медбрата.

— Небольшая шишка на лбу — это от падения. Я ей ввел успокоительное, правда не самое сильное. Она сейчас словно чуть пьяная, но в целом с ней все нормально.

— Как Дэнни? — мой голос едва слышен на фоне их голосов.

Тишина. Медбрат отворачивается. Бен едва заметно качает головой.

— Он…

Я даже толком фразу закончить не могу. Все мысли о бетонной площадке, отделяющей наш дом от окружающего его сада.

Я хочу его видеть, — говорю я и заставляю себя принять сидячее положение. Сил нет. Руки и ноги словно налились свинцом. Вот, наверное, как себя чувствуют паралитики.

Это невозможно, — отвечает Бен. Его ответ приводит меня в ярость — организм выбрасывает в кровь адреналин, которого оказывается достаточно для того, чтобы свесить ноги и встать.

— Я хочу увидеть его лицо.

— Это невозможно, — повторяет Бен. Плевать. Со мной так просто не совладаешь.

Я пытаюсь выбраться из «скорой», всхлипываю, рыдаю, ору как резаная, вырываюсь из рук Бена и медбрата.

Ему всего тридцать три. Дэнни всего тридцать три!

Он жив! Он непременно жив! Он не может вот так вот взять и… погибнуть.

— Я хочу его видеть! — захожусь я от крика, — Хочу к мужу! Хочу увидеть его лицо!

— Он спрыгнул с пятого этажа! — орет Бен, и тон его голоса заставляет меня остановиться. — Чего там смотреть?! Ты…

В голове все плывет, в ушах шумит, и мне кажется, что слова Бена доносятся до меня откуда-то издалека.

— Ты его не узнаешь, — говорит Бен.

* * *

Я отказываюсь от госпитализации и в больницу не еду.

Но и в квартиру не попасть.

У меня с собой ничего нет. Ни телефона, ни сумочки, ни ключей.

Ни мужа.

Ни объяснения тому, что случилось.

Хозяйка квартиры, что аккурат под нашей, выходит на улицу и стоит возле «скорой». Она дает мне тапочки: дело в том, что я босая. Еще она приносит кофе, и заставляет меня его выпить. Он вроде бы с сахаром, но я практически не чувствую вкуса.

Появляются и другие соседи, но они стоят в отдалении, у аккуратно подстриженных кустов, ладони прижаты ко ртам, на лицах — ужас. Среди них даже наш странный сосед из квартиры напротив, который внимательно за всеми следит, но при этом едва здоровается.

Жильцы дома по большей части были знакомы с Дэнни. Им нравилось осознавать, что один из их соседей — детектив. Так они чувствовали себя в большей безопасности.

А жизнь вокруг нас идет своим чередом. Из-за деревьев близлежащего парка все так же торчит шпиль церкви Святой Екатерины, в отдалении слышится колокольный звон. Узкая дорога, ведущая к дюнам, уже забита припаркованными машинами: отдыхающие приезжают целыми семьями, пляж заполняется людьми, они мажутся солнцезащитными кремами, ставят жаровни для барбекю, играют в летающие тарелки.

Возле дома, рядом с розовыми гортензиями трепещут на ветру желтые заградительные ленты.

Из дома выходят четверо полицейских с коробками. Эти коробки я знаю — в них Дэнни хранил свои бумаги. Забирают и другие его вещи. Его ноутбук. Его мобильный телефон.

Его пистолет.

Он хранил пистолет в сейфе в спальне.

Он мог бы застрелиться.

Зачем ему понадобилось кончать с собой прямо на моих глазах?

Я борюсь, борюсь каждой частичкой своего естества с желанием кинуться к этой желтой заградительной ленте и поднырнуть под нее — все ради того, чтобы увидеть мужа. Лечь рядом с ним и взять его за руку, пока не закончится весь этот ужас. Свернуться калачиком, прижаться к нему, сказать ему, что вот она я, рядом, и я его