Отъявленные благодетели - Павел Владимирович Селуков Страница 48

эти гребаные сто метров и зайду в придорожный бар, как доходяга Терминатор. Я редко молюсь, а тут помолился. Христос, говорю, если тебе нужно это царство, то давай помогай, иначе нам хана. Мимо меня тут же проехал байкер в косухе «Полуночной рыси». Ну, не проехал. Это я навернул. Но было бы круто, если б проехал. Люблю встык. «Полуночные рыси» у этого бара тусили, их там человек двадцать собралось на мотиках. Я сразу не полез, зашел в бар, сел за барную стойку. Я всегда так сажусь, потому что зеркало напротив, через него бар хорошо оглядывать без палева, не вертя башкой. Бар был стилизован под буржуйский, такая как бы ростовская Америка. Но ничё. Даже бурбон был. Мне Фаня налика присыпал. Бурбон, это когда не только пшеничные дистилляты в изготовлении напитка участвовали, но еще и кукурузные. Не знаю, почему это круто. По мне, что то, что другое – самогонка, я их на вкус даже не отличаю, просто нас приучили, что Ален Делон не пьет одеколон, а пьет двойной бурбон, вот мы и жулькаем его с офигенным видом. Все мы хотим быть Аленами Делонами, сложилось так исторически. «Сложилось исторически». Если вдуматься, ничего безнадежнее этой фразы на свете нет. Это ведь про власть инерции, которую мы освящаем, швырнув на ее, инерции, меч нашу Историю. Я поэтому исторические романы не люблю. Вперед надо смотреть: сзади все уже подохли. Или вот-вот подохнут. Или лучше бы подохли, но пока живы, сучары. Хотя, с другой стороны…

– Чего тебе, красавчик?

Я поднял глаза от деревянной, отполированной до блеска стойки. Барменша. Лет тридцати. Рокерша. В кожаных с железками хламидиях. Это я так шучу. Хламида – это древнегреческий плащ. А хламидии – венерическая болячка. В рокерше угадывалось и то, и другое, то есть и что-то высокое, породистое, эллинское, а поверх этого вульгарное, пошлое и как бы приставучее. Налет профессии на врожденное благородство, что ли. Если честно, я такую пургу про любую бабу могу нести, особенно когда она симпатичная, а рокерша была симпатичная, как сказал бы Саврас – «вдувабельная». А мне жутко хотелось вдуть. Не знаю. Не всякое напряжение можно снять водкой или дракой, иногда надо тупо кого-нибудь оттрахать. И за плечо укусить, как человеческая собака.

Я: Принеси бурбона.

Рокерша: Двойного?

Я: Я похож на Алена Делона?

Рокерша посмотрела на меня южными черными глазами. В них плясали смешинки. Ночь опустилась, почему бы и не поплясать?

Рокерша: На Бельмондо.

Я: Ну спасибо.

Рокерша налила мне бурбон в стеклянный стакан с тяжелым двойным дном. Это важно. Глушить бурбон из пластика – это как человека в чужой гроб положить, не по размеру: вроде и лежит, а бросишь взгляд – и мурашки бегут, потому что неправильно это все очень. Каждому напитку полагается свой сосуд. Стакан для вискаря должен хорошо лежать в руке, с оттяжечкой легкой, как гладкий булыжник, который щас в башку зашвырнешь. Он должен вселять уверенность, сообщать силу, даже если виски внушает слезу и слабость. Это некое равновесие, что ли. Не в каждой душе можно распознать красоту, если она упакована в стремное тело. Нет, не так. Знаете, зрелые женщины в школьниц иногда наряжаются? Бурбон в пластике – это как жирная тетка с рынка в сексуальной форме школьницы. Оказывает обратный искомому эффект. Думаешь потом, как такое развидеть.

Бар заполняли «Полуночные рыси». Двое играли в бильярд. Шестеро – три бородача и три телки – бухали за большим столом. Основная толпа тусила возле мишени для дартс. Чё это они? Не, я люблю, я в этом спец, белку ножом в глаз бью с двадцати шагов. Правда, белку один фиг пополам перерубает, но как бы через глаз, метко. Вообще, белок жалеть не стоит. Белки – это крысы, которые пытаются вас обмануть хвостом. Их ради хвостов и убивают. Если б хвосты жили отдельно от белок, белки бы никому не вперлись. Такая вот дополнительная объективация, в нагрузку к общему истреблению.

Рокерша, пока я все это думал, протирала чистую стойку и потихоньку притерлась ко мне.

Рокерша: Не видела тебя тут раньше.

Я: Я тебя тоже. Мотоциклами увлекаешься?

Рокерша: Очень смешно.

Рокерша смахнула со стойки несуществующую пылинку.

Рокерша: А ты чем увлекаешься?

Я: Девушками в коже.

Рокерша: И как? Есть успехи?

Я: Трахнул одну недалеко от Адлера.

Рокерша: Шалава.

Я: Барменшей работала. Глаза черные, как южная ночь, а в глубине звезды мерцают.

На мою руку, которая лежала на стойке, как бы случайно заползла рука рокерши.

Рокерша: И как это… было?

Я: Да за баром оттрахал. Как пес.

Рокерша: Как кто?

Я: Кверху каком. Ты чё такая любопытная, тоже хочешь?

Рокерша: Какая есть! Ничего я не хочу. Отвали!

Я убрал руку под стойку. Мы с рокершей одновременно их убрали. Рокерша вообще смешалась, порозовела и разозлилась. Такие дрязги на лице – с ума сойти!

Я: А ты мне нравишься, ты классная.

Рокерша: Я знаю! Спасибо!

Я поманил рокершу рукой к себе. Она наклонилась, я посмотрел ей в глаза.

Я: Мотоцикл кто-нибудь продает?

Рокерша: Ты байкер, что ли?

Я: Про «Ангелов Ада» слыхала? Только – тсс! Буду у вас в Ростове филиал открывать.

Рокерша: А как ты байкер и без мотоцикла?

Я: У меня «харлей», поршень зафонил, запчасти жду из Америки. Перебиться хочу. Ну, и тебя увезти.

Рокерша: Куда?

Я: На море. Вина попьем, потрахаемся, побалдеем. Сколько можно в этом клоповнике стойку протирать?

Рокерша: А ты точно «Ангел Ада»?

Я: Смотри.

Я скинул куртку и обнажил плечо, на котором красовался тигр с якорем.

Я: Тигра видишь?

Рокерша: Ну.

Я: В индийской мифологии тигры – это ангелы ада. «Бхагавадгиту» не читала, что ли?

Рокерша: Читала, конечно. А якорь при чем?

Я: А как без якоря? Якорь ангела в ад тянет, без него он тупо взлетит. Логично же?

Рокерша: Логично.

Я: Ну вот. Мотоцикл кто продает?

Рокерша: Мед.

Я: Мед?

Рокерша: Не, Мед.

Я: Метадон?

Рокерша: Медсестра.

Я: Девушка?

Рокерша: Не, мужик. Вон тот, усатый. С дротиком.

Я посмотрел на любителей дартс. С дротиком был верзила под два метра, блондин волосатый.

Я: А почему медсестра?

Рокерша: У него бывшая медсестрой работала. Он, как напьется, постоянно орет: «Где моя медсестра?!» Поэтому Медсестра.

Я: Слушай, позови его, перетрем.

Рокерша: Давай сам. Он ко мне яйца подкатывает.

Я: А ты чё?

Рокерша посмотрела мне в глаза.

Рокерша: А я без любви не даю.

Я: Вот