Карл Штробль - Повелитель теней Страница 5

Барон добрый час старался разговорить свою супругу, как вдруг осекся и умолк на полуслове. Ему почудилось, будто рядом, в запертой комнате, раздался какой-то шорох. Совсем, как тогда… Вот шаги и звук отодвигаемого стола…

Его рука, точно парализованная, упала на спинку кресла. Опять эта чертовщина!

Тут взгляд барона обратился к лицу жены. Она сидела, чуть наклонив голову, как будто прислушивалась, и в глазах ее застыло выражение такого блаженства, какого он в жизни не видел.

— Вы слышали? — спросил он шепотом, коснувшись плеча жены.

Молодая женщина медленно повернулась к нему.

— Слышала… что?

София покачала головой, и лицо ее снова омрачилось. Она позволила мужу закутать себя в шаль и отвести обратно в спальню. Уложив ее в постель, барон покинул садовый домик и остаток ночи провел в клубе, где местные аристократы имели обыкновение коротать время за игрой и питьем.

В течение следующих дней он лишь ненадолго заглядывал в павильон, справлялся о самочувствии супруги и после двух-трех фраз на нейтральную тему покидал комнату больной. В городе немало дивились тому, что имперский судья именно теперь, когда занемогла его жена, находит время и желание бывать в обществе, которое прежде посещал столь неохотно. Но куда более странной была суетливая веселость, отличавшая его поведение. Вскоре распространилось известие, что состояние баронессы значительно ухудшилось, и все стали выражать самое горячее сочувствие судье, который, по общему мнению, лишь пытался заглушить свое отчаяние.

Примерно через неделю после вечера в комнате с пальмами на пороге спальни Софии барона встретила сиделка, бодрствовавшая у постели больной. Она приложила палец к губам, призывая его соблюдать тишину, так как молодая женщина скверно провела ночь, но теперь, как будто, уснула.

Барон осторожно приблизился к спящей и только хотел отдернуть полог — как вдруг ему почудилось, что занавеси раздвинулись прежде, чем их успела коснуться его рука, оттуда выступила какая-то тень и проскользнула мимо. В этот раз она была менее прозрачная и зыбкая. Тень проплыла мимо барона и исчезла во мраке. В первое мгновение он инстинктивно протянул к ней руку, но потом замер, пораженный, вглядываясь в темноту, которую не мог рассеять колеблющийся свет ночника. Прошло какое-то время прежде, чем барон отважился откинуть полог. София лежала со счастливой улыбкой на лице, глаза ее были закрыты, и она казалась спящей. Барон медленно опустил занавеси и тихо вышел из комнаты. Эту ночь он провел со всяким сбродом, который наводнил город по случаю ярмарки, и щедрыми подачками подстрекал его к самому дикому и разнузданному веселью.

Когда настало утро, один из собутыльников, фокусник-шпагоглотатель, посетовал, что пирушке приходит конец. Но барон стукнул кулаком по столу и воскликнул: «Это еще почему? Каждый прожитый день подталкивает нас к могиле, и нам уже не бывать такими, как мы были. Так давайте пировать, пока солнце снова не закатится!» Ярмарочный люд встретил это заявление ликующим ревом и принялся на все лады восхвалять своего благодетеля, а барон сидел среди них пил и буянил, пока не решил, что ему наконец удалось одолеть мертвящий ужас.

Был уже поздний вечер, когда он встал, пошатываясь, и начал прощаться со своими собратьями по веселью. Среди гуляк, которые на протяжении дня уже несколько раз принимались пить и снова трезвели, послышался ропот сожаления.

— А вы хотели бы еще остаться со мной? — неожиданно спросил барон.

— Да! Да! — закричали со всех сторон.

— Тогда вперед!

Тут поднялся невообразимый шум, двое цирковых силачей подхватили барона на руки и стали носить по кругу под ликующие вопли прочих. Затем вся ватага двинулась в путь, предводительствуемая бароном, которого сопровождали хозяин кукольного театра и женщина-змея. Редкие прохожие, которые встречались им на улицах, с немалым удивлением смотрели на имперского судью, шагавшего во главе гурьбы цирковых артистов.

Сначала, с хохотом и песнями, процессия быстро двигалась вперед, однако, чем ближе подходил барон к своему дому, тем тяжелее делался его шаг. Прохладный ночной воздух подействовал на него отрезвляюще, и он начал размышлять, как быть дальше, а чтобы выиграть время, решил не идти прямо, но дать крюк. Не могло быть и речи о том, чтобы привести с собой все это горланящее стадо — значит, следовало под каким-нибудь благовидным предлогом отделаться от ставших нежеланными спутников. И вот, когда они достигли стены, которой был обнесен его сад, барон повернулся и крикнул, обращаясь к недавним собутыльникам:

— Увы, приятели, дальше хода нет! Жена моя больна, и не годится приводить к ней в дом такое шумное общество. Но завтра…

Однако об этом и слышать никто не хотел. Сперва заставили тащиться через весь город, а теперь велят возвращаться несолоно хлебавши! И когда барон снова повторил, чтобы они расходились, толпа начала угрожающе ворчать. Охваченный яростью, он отступил к стене и поднял зажатый в кулаке костыль.

— Эй, вы, убирайтесь! Не то всем головы размозжу!

Присмиревшие гуляки не рискнули двинуться дальше и с недовольным видом побрели прочь. Однако стоило барону остаться одному, как его тотчас охватило знакомое неприятное чувство. У него даже мелькнула мысль, не лучше ли провести и эту ночь в городе, но тут он вспомнил о своем долге: нужно хотя бы справиться о здоровье супруги, а тогда можно снова покинуть садовый домик. Он повернулся и заковылял вдоль ограды ко входу.

От привратника барон узнал, что София большую часть дня пролежала без сознания. Подавленный, он тихонько вошел в комнату с пальмами и хотел направиться к больной, как вдруг услышал легкие, торопливые шаги. Барон инстинктивно отпрянул назад — и в это мгновение мимо проскользнул человек. Он был подобен тени и в то же время обладал вполне четкими формами, и когда ошеломленный барон взглянул на странного гостя, ему почудилось, будто он узнает черты и осанку Антона Кюнеля. Человек бесшумно пересек комнату, приблизился к закрытой двери, отворил ее и вошел. Барон рванулся следом и дернул за ручку — комната была заперта. Сомнений нет — он сошел с ума!

Преследуемый этой мыслью, барон захромал прочь из дома, он почти бежал по саду, пока не очутился перед памятником погибшему другу. Луна взошла уже так высоко, что маленький холмик и доска были полностью освещены, но что это… барон замер, словно сам обратился в камень, и почувствовал, как волосы зашевелились у него на голове: доска была пуста. Силуэт Кюнеля исчез.

Стиснув зубы, барон повернулся и заковылял к павильону. Навстречу, между деревьями, пробивался какой-то свет, хотя прежде дом стоял темным и немым.

Подойдя ближе, барон обнаружил, что замеченный им свет просачивается из запертой комнаты. Он подкрался по террасе к освещенным окнам. Занавеси были опущены, как всегда, но внутри оказалось достаточно светло, чтобы различить причудливую игру теней. Увеличенные до гигантских размеров, так что заняли весь оконный проем, они прижимались друг к другу, охваченные всепоглощающей страстью, влюбленные слились в поцелуе. И барон узнал их: то были его жена и актер театра теней.

Не помня себя, судья обрушился на запертую дверь. Она распахнулась под ударами. София была одна. Она стояла посреди комнаты, в том самом наряде, в котором лежала в постели, мертвенно бледная, неподвижная, глаза закрыты. На столе Кюнеля горели все свечи. Барон бросился к жене и тряхнул ее за плечо.

— Так ты меня обманула! — закричал он. — Обманула!

София ничего не ответила. В следующее мгновение она приоткрыла глаза и тяжело упала ему на грудь. В отчаянии барон подхватил бесчувственную женщину и наполовину отнес, наполовину перетащил в ее комнату. Сиделка дремала в своем кресле. Барон кое-как уложил жену в постель, бросил последний взгляд на ее лицо — истаявшее, утратившее краски, но озаренное счастливой улыбкой — и, не говоря ни слова, вышел.

Он направился в одну из комнат, где все стены были увешаны оружием, снял кавалерийский пистолет и зарядил его, медленно и старательно. Барон не знал, зачем это сделал и почему вышел в сад: что-то вело его, помимо воли. Он стоял перед памятником Антону Кюнелю — силуэт снова был на месте, и барону почудилось, будто губы его раздвинула злая, насмешливая улыбка. Твердой рукой он поднял пистолет и прицелился в грудь силуэта.

— Все, приятель, — прошептал он, — больше ты отсюда не уйдешь!

Грянул выстрел, и барон подошел к памятнику, как подходил на стрельбище к мишени. Он не промахнулся: пуля вошла точно в то место, где у живого находилось сердце.

Когда барон вернулся в комнату больной, сиделка стояла, наклонившись над постелью Софии. При его появлении она выпрямилась и воскликнула: «Госпожа скончалась!»

После смерти жены барон продал свой дом, отказался от должности судьи и удалился в загородное поместье. Но занятия сельским хозяйством уже не приносили ему никакой радости и шахматы он тоже забросил.