Карл Штробль - Гробница на Пер-Лашез Страница 5

Ночи становятся холодными. Нужно плотнее закрывать двери гробницы. Вскоре здесь понадобится печка, если у меня нет намерения замерзнуть насмерть. В мраморном заточении.

Спросил Ивана, как он собирается подготовить гробницу к зиме. Посмотрел на меня, будто вообще ничего не понял. Я уверен, что должен скрывать от него таинственные ранки. Надел высокий воротничок, и подтянул манжеты. Но русский в меня изучающее всматривается.

Чувствую себя так, будто скрываю постыдный проступок.

— Мне нужна печка, — выкрикнул я. — Понимаешь, печка!

Он кивнул.

И тут мне в голову пришла мысль.

— Послушай, Иван, а почему ты сам не: Мог бы заработать 200 тысяч франков. Настоящее состояние. Каждый мог претендовать. Почему ты не согласился?

И вижу, как меняется этот мрачный хрыч. Лицо его искажает ужас, вытягивает руки с кривыми пальцами перед собой и бормочет как испуганный попугай:

— Нет! нет! нет!

Я был поражен его реакцией. Я ощущаю непонятную тревогу, по телу прокатывается дрожь, будто бы меня облили ледяной водой.

Неуклюже хватаюсь за бокал с вином, чтобы справиться с волной паники. Манжет закатывается и оголяет место укуса. Иван смотрит на ранку в нижней части руки.

Выражение испуга исчезает с его лица, оно становится издевательским.

Ко мне пришла Марго.

Она остановилась у мраморного порога. Над ее шляпкой с чайными розами качалась голая ветка. В глазах девушки блестели слезы, через несколько секунд они уже катились по ее бледным щекам. Казалось, Париж прислал ее — город, дыхание которого я постоянно здесь слышу. Она была послом жизни, воплощением искушения. Любовная борьба продолжалась почти час.

— Эрнест, умоляю тебя, оставь это место, — сказала Марго. — Ты меня еще любишь? Не хотела тебя связывать, не хотела, чтобы ты думал, что у меня недостаточно сил: Но сейчас не могу позволить тебе и дальше оставаться здесь: я хочу тебя отсюда забрать. Как ты выглядишь, Эрнест? Что за глупость потерять здоровье и жизнь ради денег. Мы были счастливы даже тогда, когда не было денег оплатить квартплату. Вспомни вечера в моей комнате, прогулки в Фонтенбло, счет из кафе, на который нам не хватало 5 су. Если ты меня любишь, то пойдем со мной!

Я стоял всего в трех шагах от нее. Пальцами впился в край стола. На мои уста давили тысячи любовных признаний. Но я не мог ничего сказать, если хотел получить награду. Только глазами мог выразить свою глубокую тоску. Но сможет ли самый красноречивый взгляд поведать все то, что необходимо было сказать? Сможет ли объяснить, почему я не могу отсюда уйти, зачем взвалил на себя эту ношу и почему исполнен решимости заполучить эту награду? И что пути к возврату уже нет, что являюсь узником своего отяжелевшего тела? Прежде всего я должен остаться здесь, чтобы разгадать тайну этой гробницы. Выяснить, что же такое дыхание катакано?

Мне было очень тяжело. Марго плакала.

— Ты даже не знаешь, что о тебе понаписывали в газетах, что говорят твои приятели: Послал рапорт в академию.

Говорят и пишут о моем поспешном отчете, касающемся таинственного свечения. Могут говорить об этом, что им вздумается, — даже, что выжил из ума.

— Ты хочешь, чтобы то, о чем перешептываются люди, стало правдой? Как же я тебя люблю, Эрнест. Как же люблю.

Я не мог вынести этого дольше, был близок к обмороку. С огромным усилием воли дал ей знак — «уходи». Отвернулся и долго стоял, пока тень ее щуплой фигурки не исчезла с мраморного пола. Вскоре стихли звуки плача моей любимой:

Но ночью вернулась, моя верная, добрая, любимая, единственная. Преодолела страх перед кладбищем.

Кто же это еще мог быть, если не моя Марго?

Ночью очнулся от тяжкого забытья. Сейчас часто сплю именно так. И почувствовал, что я не один. Кто-то склонился ко мне и поцеловал — болезненно и так несказанно азартно. В зеленоватом свечении вижу силуэт женщины. Отвечаю ей поцелуем, не проронив ни слова. Говорить мне запрещено, но целоваться позволено. Марго обнимает меня с удивительной силой, рожденной тоской и сомнениями.

Марго. Кто же еще?

Все мое тело покрыто ранками. Это следы укусов, пятна от страстных поцелуев.

А раны уже не заживают. Остаются покрыты отвратительной, мокрой коростой, подобно лицу Ивана. Марго приходит каждую ночь. Каждую ночь.

Иван предал меня.

Я уже знаю, кто такая катакано. Раскрыл эту тайну.

Понял по его глазам, он знает. По издевательским взглядам на мои раны, по прищуренному изучающему взгляду. Видел подобный взгляд у судей и болельщиков, когда два истерзанных поединком боксера на секунду прерывали бой.

Сейчас я понимал: Иван прекрасно осведомлен, кто такая катехина.

Даже сейчас вижу, как испуганно подается назад, когда приближаюсь, чтобы схватить негодяя за горло. Он сжался в углу, а я стою над ним.

— Кто такая катехина?

Его обеспокоенность сменилась насмешкой. Он смотрит на меня нахально, издевательски, но я знаю — сейчас он скажет правду.

— Это имя:

— Чье?

— Она научилась этому на Крите: Полгода жила на склонах Лефка Вруне. Я приносил ей овец, она их раздирала.

— Что значит катакано?

— Тоже, что вурволак у албанцев, липир у болгар, мура у чехов, бурхолак в греческой Спарте, брура у португальцев. Она знает хорошо эти народы:

— Это только имена, мерзавец. Хочу знать, что они значат.

— Катакано: Это имя той, которая никогда не насытится кровью и мужской силой. Даже после смерти:

Оставил его в покое. Я уже все знал.

Я толстяк в мраморном застенке. Мое раздутое, специально откормленное тело является вместилищем большого количества крови. Вены должны расширяться, и нести больше соков — амброзии для вампира, появляющегося по ночам, чтобы отведать моей крови.

Особым образом приправленные блюда увеличивают мою жажду.

Она пьет мою кровь, высасывает жизнь, и чем дальше, тем сильнее становится вампир. Сначала она была легкой как призрак. В последние ночи она тяжела. Подавляет меня, давит.

Ее дыхание проходит сквозь камень и погружает меня в зеленоватое свечение разложения. Ее дыхание способно растопить мрамор. Но, возможно, изменение свойства камня — это всего лишь иллюзия. Только я ее вижу. Мое тело отравлено дыханием катехины. Мои мышцы, нервы, мой мозг насыщены ядом разложения.

Когда узнал правду, я стал абсолютно спокоен.

Знаю, что в последнее время был болен и потерял контроль над собой. Но сейчас отвага вернулась ко мне.

Не буду уклоняться от битвы, тем более сейчас, когда уже точно знаю, кто мне противостоит. Я решил получить 200 тысяч франков, вопреки катакано и всем жутким тайнам данной гробницы.

Она хочет вернуть телесное воплощение, а, значит, должна подчиняться законам физики. Коль скоро она хочет вернуться к жизни, то сможет умереть и во второй раз.

Я сумею разорвать сеть, которой она меня опутала. Именно сеть. Я пришел к выводу, что мне подстроили искусную ловушку. Кроме того, я здесь остаюсь по своей воле — не хочу утратить награду. Гробница стала моей темницей, выйти отсюда не могу. Ко всему прочему, использовала сеть. Когда хожу, мои ноги наступают на эластичные нити, которые хорошо натянуты и поддаются очень неохотно. Малейший жест рукой затруднен, должен прежде раздвинуть нити сети. На лице часто ощущаю нечто, напоминающее липкую паутину, растянутую летом над узкой лесной тропинкой. Нитки будто бы сделаны из неизвестного металла. Слышу их тихий звук — они неустанно бренчат возле моих губ. Мне хватит сил, чтобы разорвать эти сети!

Сегодня ночью.

Это случилось. Теперь я свободен. Катакано не сможет меня больше терзать. Я получу от нее свои 200 тысяч франков. Я победил. Сегодня ночью был так бдителен, как никогда в жизни.

Я слышал, как постепенно засыпает город. Несмотря на осенний холод, открыл дверь, чтобы лучше слышать тихие отзвуки Парижа, шепчущие о жизни. Той жизни, в водоворот которой я намерен окунуться с моими 200 тысячами франков.

Свет бульваров отражался от покрытого тучами неба. Цветистая подсветка то становилась ярче, то угасала, согласуясь с ритмом больших неоновых надписей, повествовавших о развлечениях, театрах и путешествиях.

Терпеливо жду.

Около полуночи зеленоватое свечение становится все ярче. Напряженно всматриваюсь в табличку с написанным именем «Анна Федоровна Васильская». Дышу спокойно, будто сплю.

Кажется, бронзовая табличка начинает медленно расплываться в зеленоватом свете. Становиться тоньше, начинает колыхаться, теряет форму. Красное облако в зеленом ореоле. В мраморной стене зияет черный проем.

Оттуда начинает просачиваться тьма, будто теплое дыхание в морозном зимнем воздухе. Клубится, сгущается, приобретает форму.

И вот кто-то стоит рядом с моей кроватью. Вижу глаза Васильской, ее грубый нос, полные губы. Медленно обнажаются острые белые зубы. Все ее черты я хорошо знаю по портрету. Склоняется ко мне и целует.