Сакс Ромер - Спящий детектив Страница 6

В три часа ночи площадь объехал по кругу пикфордский тягач[10] с двумя тяжелыми грузовыми тележками на прицепе: шофер решил, что сможет выехать с другой стороны площади.

Ничего существенного я больше у констебля не выяснил, но и эти сведения заставили меня задуматься. В момент трагедии, как и в случае первого убийства, мимо музея проехал тяжелый автомобильный фургон. Следовало ли считать это простым совпадением?

— Бывает, раз в полгода заедет сюда автомобиль или торговец с конной повозкой, — заверил меня полицейский. — Понимаете, выезда–то с площади нет, только вот не успел я это сказать, как тот парень из «Пикфордс» уже трясся мимо, я его остановить не сумел, крикнул ему было, да он не слышал, так мотор трещал, я и решил, пусть поездит по кругу и сам все увидит.

Перехожу теперь к событию, завершившему это необычайное дело; чтобы мой рассказ был понятней, читатель должен знать, где мы находились в ночные часы следующей недели. Дело в том, что Корам попросил меня разделить с ним обязанности ночного охранника; вместе с нами в музее дежурили инспектор Гримсби и Бейль.

Бейль охранял вестибюль и нижнюю комнату, означенную в музейном каталоге как «Бронзовый зал», Корам патрулировал зал, что находился непосредственно у верхней площадки лестницы, Гримсби охранял соседний зал, Греческий, а я — Египетский зал. Ни одну из дверей мы не запирали, в то время как ключи от всех витрин и стендов, по особой просьбе Гримсби, были вручены ему и хранились в Греческом зале.

Наше всенощное бдение началось в субботу и показалось мне довольно мрачным занятием. Ночью в каждой из комнат обычно оставляли гореть лишь одну электрическую лампочку. Заступив на свой пост в Египетском зале, я постарался устроиться как можно ближе к свету, отвлекаясь от навязчивых мыслей посредством кипы рабочих бумаг, которые захватил с собой.

Я слышал, как Гримсби непрестанно расхаживает взад и вперед в соседней комнате; через регулярные промежутки времени слышалось чирканье спички — он закуривал сигару. Инспектор, надо сказать, был неисправимым любителем манильских сигар.

Первая ночь не дала никаких результатов, и следующие пять ночей прошли так же монотонно.

По предложению Гримсби, мы соблюдали большую секретность в отношении нашей охранной деятельности. Даже узкий круг домашних Корама ничего не знал об этих полуночных бдениях. Через несколько дней Гримсби, придумавший какую–то собственную теорию, решил и вовсе выключать по ночам свет в Греческом зале. Пятничная ночь выдалась на редкость жаркой; порывы ветра несли громады черных грозовых облаков, не спешивших разразиться дождем; к тому времени, как мы заняли наши посты в музее, ни единая капля еще не упала на землю. Около полуночи я поглядел в окно на Саут Графтон–сквер и увидел, что небо полностью застилает тяжкая масса чернильно–черных туч, предвестие близкой бури.

Я снова уселся на стул, стоявший под лампой, и раскрыл книгу Марка Твена, всегда служившего мне лекарством от меланхолии или нервозности. Я начал в двадцатый раз перечитывать «Скачущую лягушку»[11] и услышал, как в соседнем зале Гримсби чиркнул спичкой, закуривая свою пятую за ночь сигару.

Приблизительно в час ночи начался дождь. Я слышал, как тяжелые капли барабанят по стеклянной крыше, слышал ровный шум водных струй. Дождь шел минут пять и прекратился так же внезапно, как и начался. Сквозь громкое журчание воды, стекавшей в железные люки, мне ясно послышалось чирканье спички Гримсби. В это мгновение грянул оглушительный раскат грома.

Ослепительно ярко блеснула молния. Я вскочил со стула; все мои чувства были напряжены до предела — странно сплетаясь с шумом капель вновь начавшегося дождя, до меня донеслись негромкие стонущие звуки, похожие на причитания больного, одурманенного лекарствами. Было нечто необъяснимо нежное и неописуемо жуткое в этой тихой, таинственной музыке.

Не понимая, откуда она исходит, я застыл на месте; и с новым раскатом грома до меня донесся дикий вопль — без сомнения, кричали в Греческом зале! Я бросился к двери и отворил ее.

Все было погружено во тьму, однако вспышка молнии осветила зал, когда я вошел.

Никогда не забуду это зрелище! Гримсби лежал ничком на полу, у дальней двери. Но я едва обратил внимание на эту леденящую кровь картину и даже не задержал взгляд на арфе Афины, которая лежала на полу рядом с пустой витриной.

Ибо по Греческому залу плыла женская фигура, облаченная в легкие белые одежды!

Жестокий страх сжал мое горло — я не сомневался, что вижу перед собой проявление сверхъестественного. И вновь темнота. Я услышал низкий воющий крик и грохот, напоминающий звук падения тяжелого тела.

И тогда в Греческий зал вбежал Корам.

Я присоединился к нему, весь дрожа; и мы вместе склонились над Гримсби.

— О Боже! — прошептал Корам, — это ужасно. Это не мог сотворить смертный! Бедняга Гримсби мертв!

— Вы — видели — женщину? — пробормотал я. Буду откровенен: мужество окончательно мне изменило.

Он покачал головой; но, когда прибежал Бейль, стал испуганно вглядываться в тени Греческого зала. Буря утихла, а мы, трое охваченных страхом мужчин, стояли над неподвижным телом Гримсби и, казалось, слышали громкое биение наших сердец.

Внезапно Корам дернулся и схватил меня за руку.

— Слушайте! — воскликнул он. — Что это?

Я задержал дыхание и прислушался.

— Где–то вдалеке грохочет гром, — сказал Бейль.

— Вы ошибаетесь, — ответил я. — Кто–то стучится в дверь вестибюля! А вот и звонок!

Корам издал вздох облегчения.

— Святые небеса! У меня уже не осталось никаких сил. Давайте спустимся и посмотрим, кто там.

Втроем, стараясь держаться вместе, мы быстро пересекли Греческий зал и спустились в вестибюль. Корам отпер дверь — за нею, на ступенях, стоял Морис Клау!

Туманная мысль о цели его прихода мелькнула у меня в сознании.

— Вы опоздали! — вскричал я. — Гримсби убит!

Мгновенная тень ярости пробежала по его бледным чертам. Он бросился вверх по лестнице и исчез.

Мы заперли дверь и присоединились к Морису Клау в Греческом зале. В полутьме мы увидели, что он стоит на коленях рядом с Гримсби — а Гримсби, с мертвенно–бледным лицом, привстал и пьет из фляги!

— Я успел вовремя! — воскликнул Морис Клау. — Он лишился чувств, только и всего!

— То был призрак! — прошептал сыщик из Скотланд—Ярда. — Боже мой! Я был готов ко всему — готов был встретить любого грабителя, но когда увидал в свете молнии, как это белое создание… играет на арфе…

Корам повернулся и хотел было поднять арфу, лежавшую на полу неподалеку от нас, и в тот же миг -

— Ах! — вскричал Морис Клау. — Не прикасайтесь к ней! Это смерть!

Корам подался назад, словно его ужалила змея. Гримсби, пошатываясь, поднялся на ноги.

— Зажгите свет, — велел Морис Клау, — и я покажу вам!

Куратор щелкнул выключателем и Греческий зал залил яркий свет. Нелепая фигура Клау показалась нам исполненной триумфального величия. Глаза за толстыми линзами сверкали.

— Глядите, — сказал он, — я поднимаю арфу с пола. И я жив. Но почему? Потому что не прикасаюсь я к ней самым удобным и естественным образом — сверху! Я беру ее сбоку! Конвей и Макалистер держали арфу за верхнюю часть; и где они теперь — Конвей и Макалистер?

— Мистер Клау, — сказал Корам, — вижу, это темное дело не представляет загадки для вашего необыкновенного ума, но для меня оно остается глубочайшей тайной. Раньше я не раз прикасался к арфе в точности так, как вы описываете, и ни малейшего вреда она мне не причинила…

— Но не тотчас после того, как на ней играли! — прервал его Морис Клау.

— Играли! Никогда не пробовал на ней играть!

— Если бы и попытались, еще не все было бы потеряно — при условии, что вы не коснулись бы верхушки инструмента! Наблюдайте, прошу вас!

Длинные белые пальцы Клау пробежали по золотым струнам. Я услышал ту странную, стонущую музыку, что предшествовала загадочным событиям этой ночи.

— А теперь, — продолжал наш наставник, — покуда я, преисполненный хитрости, буду держаться рукой за место, где сходятся золотые ножки женщин, глядите внимательно на верхушку — вот здесь человек взялся бы за арфу.

Мы столпились вокруг него.

— Острие иглы, — провозгласил он рокочущим голосом, — выдается вперед! Музыкант к нему не прикасается! Но тот, кто пытается отнять у музыканта арфу, умирает! Поставим теперь арфу, надавив на основание — острие снова втягивается внутрь! Скажу ли я, чем смазано это острие, что заставляет жертву безумствовать, как бешеного пса, и веками хранит свою силу? Увы, не могу. Этот секрет был похоронен навсегда вместе с презренным телом Чезаре Борджиа!

— Чезаре Борджиа! — хором воскликнули мы.