Гримуар - Петр Семилетов Страница 6

Она не окликнула, ничего. Отправилась в будку. Когда вышла — крыша опустела.

В то время по утрам, до полудня, в ботсаду нагонялся молочный туман. Можно отойти на три метра и уже не видно человека, так, тень. Окрестности — смутно угадываются. Если постоянно не держать в голове, где идешь, то заблудишься и сможешь узнать лишь по близлежащему приметному дереву, перекрестку или тропке. Туман густой, открываешь рот и кушаешь, как неземную кашу.

Под предлогом тяги к рисованию Маша проникла на чердак. Дима уже думать забыл, что собирался ходить с этюдником в ботанический сад. Хотя он предлагал, чтобы Маша стояла внизу, а он будет сверху подавать художественные принадлежности, Маша уперлась — сама не знаю, что мне понадобится.

Беспорядок на чердаке за время бытования там Димы еще более усугубился, однако ожидания Маши попасть в логово безумца не оправдались, напротив — писанина лежала стопками и свитками подле окна, перед ним расположился старенький письменный стол, по размерам школьный. На одной его стороне нашел пристанище телевизор — недавно Дима перетащил его сюда, несколько дней нудно допытываясь, нужен ли ей телек внизу, и дескать, чтобы не мешать Маше ночью спать, когда он играет на приставке. Врешь, ты забросил приставку, ты пялишься в помехи и торжественно читаешь свою колдовскую бредятину! Это обличение не было высказано.

Маша поняла, что Дима тут прибрался, ибо причандалы живописцы оказались собраны воедино, чтобы она не искала по всему чердаку. Маша открыла этюдник — внутри нашла деревянный овал палитры с дыркой для пальца, и разложенные по отделениям тюбики отменно пахнущих масляных красок с чарующими названиями. Хотелось откручивать тюбики, нюхать и пробовать на вкус. Там же лежали кисти. Маша разжилась на чердаке и натянутым на подрамник холстом с готовым грунтом, тоже весьма приятным на запах. Наконец, бутыль резкого растворителя для отмывания кистей от краски Маша оставила в обители Димы.

Но утра! Утра, когда она могла ходить в ботсад и пробовать писать картины, совершенно портил туман. Может ли человек взять и начать писать маслом? Конечно, а если не получится, выдать за сюрреализм или супрематизм, короче говоря, смотря на что будет похоже.

В светлое время суток Дима теперь отсыпался, конечно на чердаке, ночи же посвящал возне с «Гримуаром» на фоне шипения из телевизионного динамика. Маше пришло на ум — подражание ее бабушке, что жила на антресолях. Муж спускался к ужину, бледный, небритый, с остекленевшим взглядом. Молчал, ел, на вопросы отвечал больше жестом, со скупым словом — мол, погоди, скоро все узнаешь, уже недолго, главное не отвлекать, важное, грандиозное умственное сосредоточивание, надо всё удержать в голове и чтобы не лопнула. Новые горизонты для человечества. Повторяемый опыт. Сны. Угол раскрытия веера, угол поворота, расстояния выдвижения сегментов. Всё складывается.

Маша вешала толстый, из грубого брезента ремень этюдника через плечо и несла по выбитому асфальту улочки на гору к ботсаду, такую тяжесть несла, но было легче, чем в одном доме, где на чердаке спит, или витает в иных мирах, Дима.

— Меня нет, — сказал он, — Если Миша звякнет, говори, меня нет. Не говори что занят.

Куда позвонит? У них нет телефона. Таксофонов в районе всего два, ближайший на том перекрестке. Мимо него Маша ходит в ботсад, потом сворачивает направо. А налево — к лестнице на бульвар, родник, разворотное кольцо троллейбусов, гремящие трамваи, жизнь.

Туман всасывал всё вокруг, наползал. На Мичурина он еще опускался как густой дым от сжигаемой листвы, а там, на аллеях пустого ботанического сада Маша вытягивала вперед руку — и едва различала кончики пальцев.

Посреди дороги меж земляных валов березовой рощи раскладывала треногу этюдника, открывала его, стояла и слушала, как звуков нет. Вокруг мглело, воздух обращался в бесплотный кисель. Видимый под ногами пятак асфальта темнел от влаги. Если кричать, голос никуда не долетит. Зная, что рядом никого нет, Маша так и делала.

Их участок на Мичурина был совсем рядом — подняться на пригорок под деревьями, и сразу будет забор, но ведь напрямик вернуться нельзя, не перелезть, да и она окрутила верха колючей проволокой, попросила у соседей.

Постояла, отдохнула, пора возвращаться.

Она прошла к мутной громаде рощи лесного ореха, протиснулась через дырку в ограде из металлических прутьев — сначала поставила на ту сторону этюдник, потом задвинулась сама. Проем большой, тут одна бабка даже коз водит выпасаться.

Чем ниже Маша спускалась переулком, тем редел туман, но когда свернула, то ближе к ее участку марево загустело, и синяя адресная табличка едва наметилась с нескольких шагов. С сырым скрипом отворила калитку, совсем в белой слепоте Маша двинулась дорожкой, что вела ко крыльцу дома.

По шагам уже должно быть крыльцо. А его нет. Дома нет, только края ямы видны. Машу ошпарила мысль, что дом провалился в те пещеры, которые искали ученые. Огромные пустоты, целая сеть, пронизывает весь холм, включая ботсад. Туда уходит и вода из бассейна в розарии.

Маша бросила этюдник и спустилась в неглубокую выемку, точно под фундамент. Плотный грязный суглинок, какие-то тряпки. Она ползала и ползала по яме, и ничего не понимала. Звала Диму. Не отзывался, сгинул разом с домом.

Позже, вечером, когда уже уехала задумчивая, озадаченная милиция — после всего этого, когда Маша была на Чоколовке, родители рассказывали, что бабушка утром прытко спустилась с антресолей, сунула в торбу старинный рукописный требник, которым духов изгоняют, и выскочила из квартиры, сказав что идет на базар — они удивились очень, но не станут же запрещать старушке идти на базар, просто стали ее ждать, ждали-ждали, а она не вернулась. И в сумерках на Чоколовке, в хрущовке, что росла из прямоугольной ложбинки, метались, не понимали, звонили, обзванивали, и наконец без сна уснули, а телевизор, работавший просто так, для фона, забыли выключить, и на экране беспорядочно и скоро сыпался сплошной серый снег, а динамик тихо шипел, через шипение будто проскальзывали голоса.

Я давно не имею возможности часто прогуливаться по Мичурина, уже лет двадцать как. Не знаю, есть ли еще в ботсаду и округе такие богатые туманы — всё изменилось, может те туманы и были первой вестью изменений климата с плавного на скачкообразный, черт бы его побрал. Точно уже нет усадьбы Слободских — ее, как и почти все тамошние участки, взрыли, спилили, сломали, и застроили огромными теремами