Сэм Крайстер - Наследники Стоунхенджа Страница 9

— Да, вполне подходит.

— Хорошо, тогда я им перезвоню и подтвержу договоренность.

— Спасибо.

Меган почувствовала, как он напряжен.

— Если хотите, я пошлю с вами кого-нибудь. Так будет легче?

— Я вполне справлюсь сам.

— Понимаю, — сочувственно сказала она. — Позвоните мне, если передумаете.

Гидеон повесил трубку и вернулся наверх.

Второй раз он вошел в потайную комнату не без трепета. Он боялся, как бы записи не оказались порнографией. Он уговаривал себя, что переживет и это. Потому что может оказаться хуже. Они могут быть связаны с «ограблением могил», с сомнительной торговлей ценными артефактами.

Остановившись, он внимательно осмотрел комнату. За годы работы он научился оценивать ландшафт до начала раскопок. Старая поговорка насчет «места знать надо» верна и для археологов — местность может оказаться коварной и отнять у тебя годы жизни.

Он не сомневался, что после отца он первый, кто сюда вошел. Все пребывало в том виде, в каком оставил отец, — прибрано, если не считать пары открытых коробок с DVD-дисками, и разложено по порядку. Кожаное рабочее кресло перед встроенным в стену телевизором и низкий кофейный столик посреди комнаты. На ближнем краю след обувного крема — должно быть, отец, глядя на экран, задирал на столик ноги. Здесь же стоял хрустальный бокал, пахнувший виски, но не было ни графина, ни бутылки. Гидеон заподозрил, что в стенных шкафах скрывается спиртное. На полках стояли коробки. Он задумался: не начал ли отец под конец жизни пить? Рядом с бокалом стоял старый компьютер еще с дисководом, блокнот и маленькая уродливая подставка для карандашей, которую он сразу узнал. Он сделал ее в школе и принес домой в подарок на День отца.

Он видел, что в этой комнате хранили и пересматривали записи. Но какие? На расстоянии вытянутой руки от кресла он нашел пульт управления и включил телевизор. Под ним на трех встроенных полках располагались громоздкий видеоплеер, потом DVD-плеер, а на нижней полке в беспорядке валялись провода, пустые коробки и мелкие монеты.

Экран телевизора налился белым туманом, зажужжал, прогреваясь. Ожил и видеоплеер. На экране проявилась размытая зернистая картинка. На вид это была цифровая копия со старой 16-милиметровой пленки. Изображение сфокусировалось и показало молодое воплощение отца, уверенным тоном говорившего с кафедры: «Стоунхендж — чудо Древнего мира. Даже если бы его построили в наше время, используя все достижения техники и открытия математики, он и то производил бы немалое впечатление. Построить его пять тысяч лет назад, без компьютеров, пакетов астрономических программ, кранов, грузовиков и барж для перевозки монолитных блоков — это больше чем чудо».

Гидеон заскучал на первых же фразах. Все его детство было захламлено нелепыми теориями о Стоунхендже: храм, место погребение древних правителей, первая в мире астрономическая обсерватория, инструмент космической связи с египетскими пирамидами… А для самых несведущих — место рождения друидов. Он выключил DVD и включил видеоплеер. Аппарат затрещал и запыхтел, опуская головку снимателя на пленку. На экране крупным планом возникло красивое женское лицо. Достаточно красивое, чтобы вдруг перехватило дыхание.

Его мать.

Она смеялась. Загородилась рукой от камеры, слов-но застеснявшись. Он нашел клавишу «звук».

— Выключи, Нат. Я терпеть этого не могу, выключи, пожалуйста.

При звуке ее голоса Гидеон вздрогнул. Невольно шагнул вперед, прикоснулся пальцами к экрану.

— Нат, ну хватит!

Сменился план. Мэри Чейз сидела в венецианской гондоле на фоне василькового неба. Она отвернулась от камеры, притворяясь, что сердится на мужа. Темные, густые, длинные волосы — совсем как у Гидеона — плясали на плечах, раздуваемые летним ветром. На заднем плане удалялся собор Святого Марка — гондольер в полосатой футболке сильными движениями гнал лодку по лагуне. Мэри была видна целиком, и Гидеон заметил, что она беременна.

Он остановил запись и отвернулся к забитым полкам. Не все на них — семейные съемки, в этом он не сомневался. Последняя запись, которую смотрел отец, — с лицом матери. Наверно, это было счастливое время, может быть, самое счастливое в его жизни. Так ведут себя люди, когда наступают плохие времена, может быть, самые плохие в их жизни. Все, что есть на полках, было для отца важно. Достаточно важно, чтобы раскладывать по порядку и хранить. Но не так важно, как драгоценное воспоминание о единственной женщине, которую он по-настоящему любил.

Гидеон перешел к книгам. На полках сплошь стояли красные, переплетенные в кожу ежедневники с нелинованными страницами, какие используют художники и писатели. Он попробовал выдвинуть том с левого конца верхней полки, но корешки слиплись вместе.

Он разделил их, раскрыл книгу на первой странице, и голова у него закружилась от нахлынувших чувств. Вверху была помечена дата — восемнадцатый день рождения отца.

Почерк тот же, только немного неуверенный.

«Меня зовут Натаниэль Чейз, и сегодня мой восемнадцатый день рождения, мое совершеннолетие. Я дал себе слово, что с этой минуты буду вести подробные записи о своей, надеюсь, долгой, богатой событиями, счастливой и успешной жизни. Я буду записывать хорошее и плохое, достойное и стыдное, то, что трогает душу, и то, что оставляет меня равнодушным. Мои учителя говорят, что история поучительна, так что с годами, ведя честный отчет, я, может быть, узнаю больше о себе. Если я прославлюсь, я, конечно, опубликую эти литературные опыты, а если ничего особенного не добьюсь, то в зимнюю пору смогу по крайней мере обрести немного тепла, оглядываясь назад и согреваясь горячим юношеским оптимизмом. Мне восемнадцать. Меня ожидает великое приключение».

Боль помешала Гидеону читать дальше. Он обвел взглядом ряды корешков. Вот это все? Каждый случай, чувства, подробности великого приключения Натаниэля?

Он пробежал пальцем по красным корешкам, отсчитывая годы: двадцатый день рождения, двадцать первый, двадцать шестой — в тот год он познакомился с женой, — двадцать восьмой — ему было столько же, сколько теперь Гидеону, — тридцатый — когда Натаниэль Грегори Чейз и Мэри Изабель Притчард поженились в Кембридже — и тридцать второй — когда родился Гидеон.

Бегущий палец задержался. Начиналось его время. Взгляд нашел тридцать восьмой год. Год смерти Мэри. Рука потянулась к дневнику, он начал выдергивать ее из тесно сжатого ряда, но не смог заставить себя достать. И перешел к следующим годам. Когда отцу было за сорок. Он достал дневник. Через два года после смерти матери. Он считал, будто готов к тому, что преподнесет ему восьмой год его собственной жизни.

Не был он готов.

Записи велись не по-английски, не на каком-либо узнаваемом языке. Шифр.

Гидеон выдвинул дневник следующего года.

Зашифровано.

Еще один год.

Шифр.

Он бросился в конец комнаты, вытащил последний том. И снова похолодел — в этом дневнике последние события жизни Натаниэля Чейза.

Сердце взбесившимся быком билось в ребра. Он с трудом сглотнул, снял том с полки и открыл.

20

Она пахла корицей. И двигалась, паря над землей, как воздушный змей.

Джек Тимберленд заметил это, когда прекрасная американка поцеловала его на прощание на краю мостовой. Ей было не больше двадцати двух. И не какой-нибудь чмок в щечку, а полноценный поцелуй. Она взяла его лицо ухоженными пальчиками и нежно коснулась губами его губ. Но он оставил инициативу ей.

И она ею воспользовалась. Короткий мазок языком — одно касание нижней губы. В глазах под опущенными веками плясали чертики. Она отодвинулась.

— Пока!

Улыбнулась и шагнула прочь.

— Подожди!

Она снова улыбнулась, грациозно устраиваясь на заднем сиденье лимузина. Черный парень с огромными руками захлопнул дверцу и послал ему взгляд, в котором было не простое предупреждение, а настоящее объявление войны.

На хрен. Джек расправил плечи и шагнул к затемненному заднему стеклу. Второй раз за вечер тяжелая рука разрывом гранаты ударила его в середину груди, и он растянулся на мостовой. Телохранитель влез на пассажирское место, и машина отъехала раньше, чем Джек поднялся на ноги. Шлепнуться на задницу на глазах у самой красивой из знакомых ему женщин! Не лучший способ закончить вечер.

Несколько парочек, пробиравшиеся в глубины Со-хо, покосились на него. На мостовой от недавнего дождя остались лужи, и одежда на нем промокла. Он счистил грязь и полез за носовым платком, чтобы протереть руки.

Что-то порхнуло на землю. Он нагнулся и поднял. Подставка под стакан из бара — реклама оторвана, а на свободном месте записка ручкой: «Позвони мне завтра по номеру внизу ххх».

Под «иксом» поцелуев нацарапаны несколько цифр.