Чёрная сабля - Яцек Комуда Страница 9

– О нет, пан Бялоскурский, – прошептала Евфросинья. – Это мало, слишком мало.

– Четыре?

– У нас, пан Бялоскурский, есть неоплаченные счёты. О чём вы, кажется, запамятовали?

– Что такое? О чём вы говорите, панна?

– Вы ещё вспомните меня, пан Бялоскурский. У нас есть время. А теперь сидите и молчите!

Ондрашкевич, для которого панская ссора в корчме не была чем-то необычным, метнулся в кладовку, чтобы собрать паутину, а затем предпринял обычные в таких забавах меры. Бялоскурский увидел через открытое окно, что к корчме уже направлялся еврей-цирюльник с большой сумкой, слуги начали выносить побитых Рытаровских, а также графа и слугу, а служанки притащили вёдра с водой и принялись тереть доски тряпками, чтобы смыть кровь. В комнате запахло мыльной водой и щёлоком. Панна Гинтовт толкнула подкованным сапогом Колтуна, который нагнулся, чтобы подобрать кошельки Рытаровских.

– Эй, холоп! – сказала она. – Вы, похоже, забылись! Не годится грабить такое добро. Строго наказал бы вас за это дедушка. Седлай коней!

Колтун покивал головой, а затем побежал в конюшню. В обычных обстоятельствах он не был бы так проворен, особенно учитывая, что он, как и Бялоскурский, был весьма удивлён поистине дьявольским превращением Януша Гинтовта в Евфросинью. Однако, когда он вспомнил, как ловко девушка расправилась с Рытаровскими, он согнулся в поклоне и поспешил в конюшню.

– Дедушка говаривал, что кому в дорогу, тому пора, – Евфросинья приблизилась к Бялоскурскому. – А что ваше время, пан Бялоскурский, приближается, это верно. Уже там палач вас ждёт, да и горожане рады бы новое зрелище увидеть.

Разбойник сочно сплюнул. Но это, в сущности, было единственное, что он ещё мог сделать. Он всё ещё видел перед глазами расправу с Рытаровскими и на самом деле не мог поверить, что эта маленькая шляхтянка так быстро справилась с четырьмя рослыми сорвиголовами. Поистине намечалась интересная забава.

7. Яцек из Яцеков

Янко-музыкант влетел в корчму Янкеля, споткнулся о порог, чуть не ударился головой о стойку, затем схватился за край массивной доски и выпалил прямо в лицо Янкелю:

– Пан Дыдыньский приехал!

Еврей в очередной раз проклял тот момент, когда Бялоскурский переступил порог его корчмы. Он проклинал его регулярно с тех пор, как весть о поимке в Лютовисках одного из самых печально известных смутьянов Саноцкой земли разлетелась по всем окрестным деревням и усадьбам. С утра его корчма переживала настоящую осаду. Если бы к нему заглянули крестьяне, жаждущие послушать россказни Янко-музыканта, который надувался от важности и хвастался, будто это именно он в одиночку поймал опасного разбойника, еврей потирал бы руки от радости, предвкушая богатую выручку. Увы, в корчму вваливались лишь бездельники с большой дороги, прознавшие о награде, назначенной за Бялоскурского старостой Ежи Красицким, и рассчитывавшие отбить негодяя, чтобы самим доставить его в Красичин или Перемышль. Каждый из них покрикивал на бедного еврея, бряцал сабелькой, а когда Янкель уклонялся от ответов, на него сыпались брань и угрозы, его таскали за пейсы и бороду, грозили побоями, проливали вино, не платили за напитки, опрокидывали столы и лавки. Знай Янкель, какой оборот примет дело, он никогда бы не придумал план поимки Бялоскурского и не поделился бы им с Колтуном. А так у него теперь была одна лишь суматоха. И почти никакого гешефта!

На бледном рассвете, ещё затемно, в корчму ворвались братья Рытаровские со своим компаньоном Роникером, выдающим себя за самозваного графа из Рониславиц, что якобы лежат где-то между Пёсьими Кишками и Бердичевом. Прижав к стенке еврея и Янко, они помчались сломя голову в Чарну, хотя Янкель ловко солгал, будто Бялоскурского похитили неизвестные шляхтичи и увезли прямиком в Балигруд. После Рытаровских нагрянул старый казак Дытько с тремя сыновьями – все мошенники и негодяи, промышлявшие наймом к шляхте для налётов и экзекуций. Во время их визита еврей лишился зуба и половины бороды, а Янко обзавёлся подбитым глазом и надорванными ушами. Затем заскочил с коротким, но отнюдь не дружеским визитом пан Полицкий со своими людьми. Позже явились какие-то оборванцы, величавшие себя товарищами из хоругви кварцяного войска старосты Яна Потоцкого, хотя в глазах Янкеля они не тянули даже на обозных слуг. Однако жест и фантазию имели совсем как гусары – потребовали лучшей еды и напитков, палили из единственного бандолета, чуть не спалили корчму и, разумеется, не заплатили за пиршество. Потом, после полудня, прикатил грузный шляхтич с одним глазом и деревянной ногой; к счастью, он не буянил и никуда не рвался, но пил крепко вместе с компаньонами, горланил, задирал крестьян и девок, а от песен, выкрикиваемых пьяными, охрипшими голосами его людей, у Янкеля распухли уши.

Неудивительно поэтому, что когда Янко-музыкант выкрикнул новость о прибытии очередного гостя, Янкель почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Еврей схватился за бороду и пейсы и застыл воплощением нищеты и отчаяния, пока дверь в гостевую комнату не распахнулась настежь и в ней не появился тот, о ком возвестил музыкант.

Яцек Дыдыньский на вид не выглядел грозно. Он был среднего роста, смуглый, худощавый, гибкий как кот. По высоким, жёстким красным голенищам сафьяновых сапог было видно, что он богатый пан. Дыдыньский был одет в зеленоватый, расшитый жупан из отменного адамашка, застёгнутый на сверкающие пуговицы с петлицами. Поверх жупана он накинул ферезию, подбитую леопардовым мехом, с широким воротником, спускавшимся до середины плеч. На высоко выбритую голову он надвинул рысью шапку, украшенную цаплиным пером и трясенем. На правом предплечье красовался блестящий наруч, покрытый чёрной эмалью, украшенный листьями и звёздочками. Шляхтич был опоясан широким, тяжёлым кольчужным поясом, на котором висели пистолет, пороховница и сабля. Это была не обычная, тяжёлая баторовка или зигмунтовка с коротким, прямым эфесом, а чёрная гусарская сабля, только входившая в моду и поступавшая на вооружение. Её эфес изгибался на одном из концов в дужку, защищавшую тыльную сторону руки и доходившую почти до навершия, а изящные усы опускались на изогнутый клинок. Оправленная в чёрную кожу и серебро сабля имела ещё палюх – небольшую дужку у эфеса для большого пальца. Благодаря этому в руках опытного фехтовальщика она ходила как молния: когда пан Дыдыньский хотел подбрить противника, она наносила сильнейший удар, а если он выбивал саблю из рук гайдука или