Дмитрий Медведев - Тень над небесами Страница 10

Район выглядел удручающе. Трупы, почти неделю лежащие на дорогах, тротуарах и газонах, стали пищей для крыс и ворон, которые внезапно перестали пугаться людей — видимо, даже животные поняли, что господству хомо саписенса пришел конец и можно смело поднимать голову. Выпотрошенные, поеденные внутренности покоились рядом с останками, и трудно было поверить, что все это безобразие меньше недели назад принадлежало людям, у которых были свои заботы, тревоги, мечты. А теперь вот только быстро теряющие форму груды плоти и костей, лишенные жестокой волей судьбы всякого милосердия, свойственного нам при обращении с покойными.

Застывшие урбанистические инсталляции из столкнувшихся и покореженных машин встречались пугающе часто. Такие стихийные скопления необходимо учитывать при планировании маршрута, а именно то, что они частенько попадаются не только на широких улицах, но и на узких, и проследить логику водителей было просто — если на главной дороге все в панике удирают, сталкиваются и застревают, значит, можно проскочить дворами или по узким односторонним направлениям. Увы, к такому выводу пришло слишком много автомобилистов, и городские капилляры оказались закупорены стальными тромбами. На главных улицах такие вот проблемы хоть как-то можно объехать, обойти, а здесь — все, тупик.

До чего же изменились эти места, хорошо знакомые мне — я был здесь, неподалеку, каких-то пятнадцать дней назад, и всюду бурлила жизнь. Люди радовались весне, веселились и играли дети, гуляли за руки подростки, повылезли из своих берлог-гаражей отчаянные и невыносимо шумные мотоциклисты, добавляющие в уличный пейзаж особый колорит. Здорово было, тепло, зелено и солнечно. Хорошая погода стояла и сейчас, но кому придет в голову радоваться голубому небу и солнцу на похоронах?

Иногда хлесткие порывы приморского ветра доносили до нас призрачные отголоски невероятных песнопений. Они одновременно казались монотонными и каждый раз немного другими, никогда себя не повторяющими. Наверное, профессиональный музыкант пришел бы к экстаз от таких экзерсисов, но на нас они оказывали исключительно давящее воздействие.

— Быстро вы, — похвалил Гжегож. — Можете немного нам помочь? Все сэкономим время.

Барбара с Натальей постарались на славу — насобирали столько вещей, как будто собирались переезжать на другую планету, где нет ни ножей, ни вилок, ни, боже упаси, настольных ламп. Перед погрузкой в тойоту и мерседес недовольно бурчащему Гжегожу пришлось сортировать пожитки, отсеивая то, что явно больше никогда не пригодится.

Так, доверенная мне ноша уменьшилась в весе почти вдвое, лишившись миксера и нового, не распакованного набора посуды. Первое вряд ли еще доведется использовать, а второе совершенно точно есть у человека, к которому направляются Кошевские, если только он обретается не в пещере, где от скуки рисует на скале медведей и антилоп.

Сортируя вещи, я украдкой поглядывал на Леху. Мои подозрения подтверждались — он явно заинтересовался Натальей. Не знаю, насколько серьезно, ведь чуть меньше недели назад он беззаветно любил свою Олю. Как ни странно, об утраченной любви с момента катастрофы Леха вспоминал только один раз, на Ванькином огороде, когда мне казалось, что друг потерял рассудок. Но это как раз нормально. Ненормально вот это вот молчание, нежелание поделиться своей тоской. А ведь она никуда не делась.

В суматохе последующих дней я как-то не задумывался над тем, почему Леха ни слова больше не проронил о своей девушке, на которой хотел жениться. А ведь он и вправду не выглядел убивающимся горем, держался бодро и крепко. Значит, либо друг искусно прятал эмоции, либо всему виной какой-то защитный блок, призванный защитить хозяина от боли и тоски, законсервированных до наступления подходящего момента. Он просто «забыл» об этом, но, конечно, не навсегда. Вариант, что Олю Леха на самом деле не любил, я даже не рассматривал.

— Милая, ну на кой черт вы тащите это барахло? — Томаш ласково погладил Наталью по спине и кивком указал на пакет со своими детскими фотоальбомами, та ответила улыбкой. — Они ж тяжеленные, как кирпичи.

— Это ведь память, только она в скором времени и останется.

— Мы можем сюда хоть каждый день ездить и привозить что-то, в случае необходимости. А если вдруг все возьмет и наладится — отсидимся во Владиславово недельку-другую, и все снова будет наше.

Когда рука Томаша коснулась Натальи, Леха сразу отвел взгляд в сторону, внезапно заинтересовавшись большой картой Польши на стене. Я раздосадовано поморщился — точно, приплыли, еще этого не хватало. Наталья явно любит своего балбеса, и отбить ее не получится, даже если Леха поставит этому нацисту еще с десяток синяков. Надо будет при случае поговорить с ним, напомнить хотя бы, что он по-польски даже матом ругаться не умеет. Нашел, блин, когда за девками ухлестывать.

— Ну, с Богом, — торжественно подытожил Гжегож. — Выходим. Мы с Томашем первые, потом женщины, и наши новые друзья в арьергарде. И еще — Бася, Наталья, не глазейте особо по сторонам, поберегите свое здоровье. Просто выйдем из подъезда, сядем по машинам и в путь, договорились?

Гжегож расценил молчание как знак согласия. Довольно крякнув, он выпустил всех на площадку, запер дверь, а потом, неловко толкаясь, обогнал всех и возглавил шествие.

Наталья тут же сморщила нос и уткнулась в спускающегося перед ней Томаша. Смрад стоял крепкий. Это был не тот резкий запах, на раз-два выворачивающий желудок наизнанку, нет. Такой смрад будет долго преследовать меня в воспоминаниях, заставляя ежиться от душной и едкой могильной вони. Застоявшийся дух смерти с каждым днем крепчал, становился опаснее — минуя дыхательные пути и слизистые оболочки, он проникал глубоко внутрь и разъедал душу. В первый раз, когда мы с Лехой вихрем пронеслись через подъезд, зловоние не казалось настолько убийственным. Сейчас же оно сводило с ума. Причем меня даже не тошнило, мгновенно образовавшаяся внутри густая дурнота совсем не искала выхода наружу — напротив, внутри ей было милее.

Давненько улица не была такой желанной, и это при том, что тут и там разлагались под солнечными лучами десятки тел. После подъезда я уже перестал ощущать нотки мертвечины в окружающем воздухе, но не сомневался, что они присутствуют и там, на улице.

После быстрой заброски вещей все деловито расселись по машинам, и наша небольшая колонна, ведомая джипом Гжегожа, тронулась в путь. Мы выехали со двора, свернули налево, а потом направо, на старую добрую Грюнвальдскую Аллею. Уж эту улицу мне не забыть никогда. Как, кстати, и Томашу.

— Димыч, гляди, — Леха ткнул меня в бок, вытянув руку в сторону левого окна.

Он указывал на беззаботно прогуливающуюся пару. Парень и девушка лет двадцати шли в обнимку, весело болтая. На фоне окружающей разрухи, выгоревших окон и развороченного фургоном скорой помощи макдональдса это казалось неуместным, как, например, новенькие очки на разбитом в кровь лице. Хотя, не будь у парня на поясе двух пистолетов, вполне можно было представить себе, что это просто очередные безвинные жертвы амура, шагающие по своим влюбленным делам и наслаждающиеся каждой минутой вместе.

— Что ж, хороший знак, — я пожал плечами. — Все логично — зомби отстали, и испуганные люди полезли из нор.

Спустя несколько километров стало очевидно, что жители Трехградья основательно осмелели.

Компания молодых ребят в спортивной одежде споро орудовала на АЗС, по цепочке перекидывая все, что казалось им полезным, из мини-маркета в микроавтобус. На переходящих в плечи бритых затылках сверкали капли пота.

— Хм, а эти парни мне кого-то напоминают, — Леха с притворной задумчивостью потер подбородок.

— Удивительно, что наш друг Томаш не соизволил поприветствовать однополчан.

Парни изрядно насторожились при виде машин, их руки тут же легли на оружие — пистолеты и один автомат Калашникова. Леха тоже стиснул АК, состряпав грозную мину.

Гжегож прибавил скорости, давая хлопцам понять, что мы им не враги и вот-вот разойдемся, что в море корабли. Мародеры, в свою очередь, еще долго провожали взглядами удаляющиеся автомобили, словно бы взвешивая все возможные варианты. Лишь когда колонна почти исчезла в плавной дуге поворота, парни вернулись к своему занятию. Искушение напасть ушло, и с ним ушла и затруднительная для однозадачного разума ситуация.

Чем ближе мы подъезжали к Гдыне, тем яростнее стучало мое сердце. Даже когда наш фокус бодро протарахтел центр Сопота, куда я пять дней в неделю ходил на учебу, никаких особых чувств я не ощутил, городок показался совсем чужим. А вот знак с сине-белой эмблемой города и подписью «Улыбнись, ты в Гдыне» всколыхнул в моей душе теплую волну воспоминаний, еще недавно казавшихся обычными.

По левую сторону остался сперва один торговый центр — «Клиф» — а затем и другой, гигантский «Ривьера», который открыли только полтора года назад. Выезд из молла на дорогу был полностью забит автомобилями, в трагический момент водители бросились прочь из гигантской таящей смерть коробки, но двух выездов для гигантского паркинга оказалось маловато. В итоге люди побросали свои повозки и кинулись врассыпную, кто куда. Большинство в тот момент, наверное, убежало от опасности, но хватало и невезучих. Это их разлагающиеся тела с вырванными кусками мяса сейчас смердели впереди, прячась среди машин и одним своим видом подбрасывая все съеденное за всю жизнь вверх.