Макс Брукс - Мировая война Z Страница 2

Я все еще предавался про себя напыщенной критике, опускаясь на колени рядом с первой пациенткой. У нее была высокая температура, сорок градусов, больная сильно тряслась. Когда я попытался осмотреть ее, женщина едва слышно застонала. На правой руке обнаружилась рана, укус. Приглядевшись, я понял, что на больную напало не животное. Судя по радиусу укуса и следам от зубов — человек, возможно, ребенок. Я подумал, что укус и есть источник заражения, но сама рана была удивительно чистой. Я опять спросил у жителей деревни, кто ухаживал за больными. И они опять сказали, что никто. Я не поверил. Человеческий рот кишит бактериями, их там больше, чем у помойной собаки. Если никто не промывал рану, почему она не воспалилась?

Я осмотрел остальных пациентов. У всех похожие симптомы — раны одинакового типа на разных частях тела. Я спросил одного мужчину, который показался наиболее толковым, кто ранил людей. Он ответил, что это случилось, когда они пытались «его» утихомирить.

«Кого именно?» — спросил я.

«Нулевого пациента» я нашел в другом конце города запертым в пустом доме. Двенадцатилетний мальчик. Ему связали пластиковым шпагатом запястья и ноги. Он содрал себе кожу, пытаясь избавиться от пут, но крови не было, как не текла она и из открытых ран, язв на руках и ногах и большой сухой дыры на месте большого пальца. Парнишка корчился как животное, кляп заглушал рычание.

Вначале жители деревни не хотели меня к нему подпускать. Просили не дотрагиваться до него, потому что он «проклят». Я отмахнулся от них и достал перчатки и маску. Кожа мальчика была холодной и серой, как цемент, на котором он лежал. Я не обнаружил ни пульса, ни сердцебиения. Его безумные глаза были страшно выпучены. Он пристально следил за мной, словно хищник. Пока я его осматривал, мальчик вел себя с необъяснимой враждебностью, тянулся ко мне связанными руками и пытался укусить сквозь кляп.

Он так дергался, что пришлось позвать на помощь двоих крепких деревенских парней. Сначала они не двинулись с места, только жались у дверей как напуганные зайчата. Я объяснил, что нельзя заразиться, если надеть перчатки и маски. Когда они снова покачали головами, я сменил тон и приказал им подчиниться, хотя и не имел на то законного права.

Это подействовало. Один из парней схватил мальчика за ноги, второй прижал руки. Я решил взять кровь на анализ, но набрал лишь коричневую вязкую жидкость. Когда я вытаскивал иглу, мальчик опять забился.

Один из моих санитаров, тот, что держал руки пациента, Решил придавить их к полу коленями. Но мальчик неожиданно сильно дернулся, и я услышал, как захрустела его левая рука. Зазубренные края лучевой и локтевой костей проткнули серую плоть. Мальчик не вскрикнул и, похоже, даже ничего не заметил, но у обоих моих помощников не выдержали нервы. Они вскочили и выбежали из комнаты.

Я и сам невольно отскочил на несколько шагов. Мне стыдно это признать. Я работал врачом почти всю сознательную жизнь. Меня обучила — можно даже сказать, вскормила — Народно-Освободительная армия Китая. Я исцелил больше раненых бойцов, чем выпадало на чью-либо долю, столько раз смотрел смерти в лицо, а теперь испугайся, по-настоящему испугался хрупкого ребенка.

Мальчик начал дергаться в моем направлении, он совсем освободил руку. Плоть и мышцы рвались до тех пор, пока не осталась одна культя. Теперь, помогая себе правой рукой с привязанным к ней обрубком левой, он тащил себя по полу.

Я выскочил наружу, заперев за собой дверь. Попытался успокоиться, подавить страх и стыд. У меня еще дрожал голос, когда я спрашивал у жителей, как заразился ребенок. Никто не ответил. Послышались удары в дверь: мальчик: слабо стучал кулаком по тонкому дереву. Мне хватило выдержки не подскочить при этих жутких звуках. Я молился, чтобы деревенские не заметили, как я побледнел. Сорвавшись на крик от страха и отчаяния, я повторил, что должен знать, как ребенок заразился.

Вперед вышла молодая женщина — возможно, мать ребенка. По ее лицу было видно, что она много дней плакала: глаза сухие и красные. Женщина рассказала, что это произошло, когда мальчик с отцом «ловили луну», то есть ныряли за сокровищами в затопленные руины на дне водохранилища «Три ущелья». Там находилось почти одиннадцать сотен заброшенных деревень, поселков и даже городов: всегда можно отыскать что-нибудь стоящее. Тогда подобное было в порядке вещей, хоть и не считалось законным. Она объяснила, что это не воровство, ведь там была их собственная деревня, Старый Дачан, и они пытались достать фамильные ценности из оставшихся домов, которые не перенесли на новое место. Женщина начала повторяться, и мне пришлось прервать ее, пообещав, что я не стану никого выдавать полиции. Она немного успокоилась и рассказала, что мальчик вернулся со слезами и следом укуса на ноге. Он не знал, что случилось, вода была слишком темная и мутная. Его отца больше не видели.

Я взял мобильный телефон и набрал номер доктора Гу Вэнкуя, своего старого армейского друга, который теперь работал в Институте инфекционных заболеваний при Чунцинском университете.[4] Мы обменялись любезностями, обсудили собственное здоровье и здоровье внуков, как это принято. Потом я рассказал о вспышке странного заболевания и выслушал его шутливые замечания по поводу того, как деревенщина заботится о гигиене. Я натянуто рассмеялся, но сказал, что, по моему мнению, случай серьезный. Почти неохотно он спросил меня о симптомах. Я описал все: укусы, лихорадку, мальчика, руку… внезапно его лицо стало каменным. Улыбка пропала.

Гу Вэнкуй попросил показать ему зараженных. Я вернулся к пациентам и поводил камерой телефона над каждым из них. Он велел приблизить камеру к самим ранам. Я выполнил просьбу, а когда снова поглядел на экран, видеосигнал уже прервался, но аудиоканал был открыт.

«Оставайся там, — донесся до меня далекий голос. — Запиши имена всех, кто контактировал с больными. Свяжи тех, кто заражен. Если кто-то из них впал в кому, освободи помещение и надежно запри выходы».

Гу Вэнкуй говорил размеренно, как робот, словно заранее отрепетировал речь или читал с листа. Он спросил: «Ты вооружен?». «С какой стати?» — удивился я.

Вернувшись к деловому тону, Гу Вэнкуй обещал перезвонить. Сказал, что ему надо кое с кем связаться, а через несколько часов ко мне прибудет «помощь».

Они явились меньше чем через час, пятьдесят мужчин на больших армейских вертолетах, все в комбинезонах биологической защиты. Прибывшие представились работниками Министерства здравоохранения. Не знаю, кого они пытались обмануть. По их угрожающему чванству и презрительному высокомерию любая деревенщина признала бы Гуоанбу.[5]

Их первой целью были пациенты, которых вынесли на носилках, в наручниках и с кляпами во ртах. Потом они пошли за мальчиком. Его поместили в мешок для перевозки трупов. Мать ребенка выла, когда ее и остальных жителей деревни собрали для «обследования». У всех узнали имена и взяли кровь на анализ. Одного за другим людей раздевали и фотографировали. Последней была высохшая старуха. Тщедушное, сгорбленное тело, лицо с тысячью морщин и крошечные ноги, которые, должно быть, забинтовывали в детстве. Она грозила «врачам» костлявым кулаком.

«Это ваше возмездие! — кричала старуха. — Месть за Фэнду!».

Она имела в виду Город призраков, где поклонялись духам в храмах и гробницах. Как и Старому Дачану, ему не повезло: он оказался препятствием на пути к очередному Великому Шагу Вперед. Город эвакуировали, потом разрушили и практически полностью затопили. Я никогда не страдал суевериями и не позволял себе подсаживаться на опиум для народа. Я врач, ученый, верю только в то, что мог увидеть и пощупать. Я никогда не видел в Фэнду ничего кроме дешевой, вульгарной ловушки для туристов. Конечно, слова этой старой карги на меня не подействовали, но ее тон, ее гнев… Она повидала много несчастий на своем веку: военные диктаторы, японцы, безумный кошмар «культурно" революции»… Она чувствовала, что приближается очереди катастрофа, хоть и не обладала достаточными знаниями, чтобы понять ее суть.

А мой коллега, доктор Гу Вэнкуй, понимал все слишком хорошо. Он даже рискнул собственной головой, чтобы предупредить меня, дать время позвонить и передать сигнал тревоги своим, прежде чем явится «министерство здравоохранения». Гу Вэнкуй кое-что сказал… фразу, которую мы не использовали долгие годы, со времен тех «мелких» пограничных конфликтов с Советским Союзом. Это было в далеком 1969-м. Мы сидели в блиндаже на нашей стороне Уссури меньше чем в километре вниз по течению от Чен-Бао. Русские готовились отбить захваченный нами свой остров, их тяжелая артиллерия громила наши скопившиеся для переправы войска.

Мы с Гу Вэнкуем пытались удалить осколок из живота солдата, который по возрасту казался немногим младше нас. У парня вывалились кишки, наши халаты были сплошь в его крови и испражнениях. Каждые семь секунд рядом разрывался снаряд, нам приходилось закрывать рану от падающей земли своими телами, и мы все время слышали, как бедняга тихо стонет, зовя мать. Были и другие голоса, доносящиеся из непроглядной тьмы у входа в блиндаж, отчаянные, злые голоса, которым не полагалось раздаваться на нашей стороне реки. Снаружи стояли двое пехотинцев. Один крикнул: «Спецназ!», и тут же начал стрелять во тьму. Тут мы услышали и другие выстрелы: свои ли, чужие, не разберешь.