Ян Валетов - Ничья земля Страница 24

— Пошли, — сказала Плотникова. — Или поехали?

— Наверное — поехали. День хороший, посидим на воздухе. Тебе, красавица-девица, мороженое можно?

— Можно, наверное. Если мама не против.

— Мама не против, — ответила Вика.

Плотникова-младшая с удовольствием забралась на заднее сидение «Тойоты» и, поглядывая на нее в зеркало заднего вида, Михаил заметил, что девочка рассматривает его настороженно, как ему показалось, с недоверием.

Плотникова-старшая уселась впереди, рядом с ним, сдвинула красивые колени, оправила, в меру короткую, белую юбку и, скрестив руки на своей ярко-красной сумке от Валентино, вопросительно посмотрела на Сергеева. Можно сказать, даже с вызовом посмотрела. Мол, да, у меня дочь, взрослая девочка! Ну, и что?

— Кто ж тебя так обидел? — подумал Михаил, заводя машину. — Почему ты выставляешь иголки, ожидая нападения, подвоха там, где его не следует ожидать? Зачем ты прилагаешь столько усилий, чтобы держать дистанцию? Какая история стоит за всем этим? Что научило тебя так «не любить»? Даже испуганный еж разворачивается со временем, а ты, похоже, лишена умения раскрыться. Так и катишься по жизни колючим шаром, поверив, что иначе нельзя.

— Предлагаю целую программу, — сказал он, выворачивая на Крещатик, — обед — это раз. Парк — это два. Кино — это три.

— Мы с мамой хотели пойти на Сенку, — сказала Марина.

— Почему нет? — легко согласился Сергеев, — едем? Твоя машина где? — спросил он Вику.

— Оставила у дома. Надо хоть иногда ходить пешком.

— Тоже правильно. Можем оставить возле Сенного мою и пройтись немного.

— Давай не превращать все в спектакль, — сказала Вика сдержанно. — Делай, как тебе удобно. Мы ведь сломали твои планы?

— Если честно, — сказал Сергеев, — то все планов и было, что пройтись по Бессарабке и набить холодильник. Ты, как думаешь, что мне приятнее?

Она пожала плечами.

— Ну, так что, на Сенку?

Машину действительно удалось припарковать с трудом — в воскресные дни припарковаться рядом с блошиным рынком было проблемно.

Маринка шла впереди, рассматривая вещи, выставленные на тротуаре, заглядывая на лотки с разложенным по ним хламом, среди которого, еще несколько лет назад можно было найти поистине бесценные вещи. Судя по всему, это доставляло ей истинное удовольствие.

Михаил с Плотниковой шли сзади, не под руку, а просто рядом, как малознакомые люди.

— Она рисует? — спросил Сергеев.

— Да.

— Хорошо?

— Для ее девяти — прилично. Ее хвалят.

Она изо всех сил старалась не показать, что гордится талантом дочери — говорила со всем возможным равнодушием.

— Прекрасное увлечение для девочки. Покажешь, как-нибудь?

— Послушай, Сергеев, давай не будем…

— Что — не будем?

— У нее уже был один отец, зачем повторять?

— Родной отец?

Вика рассмеялась, то ли с горечью, то ли иронично — не разберешь.

— Нет, дополнительный. Родного, на ее счастье, она не знала.

— Так плохо?

— Гораздо хуже, чем ты можешь себе представить.

— Если мне позволено будет спросить…

— Зачем? Ты же бережешь свои тайны, Сергеев? Дай мне хранить мои.

— Представь на секунду, что я берегу не свои тайны?

— Чужие и опасные? — спросила она с издевкой.

— Гораздо более опасные, чем ты можешь себе представить. И уж точно — чужие.

— Ах, какие мы загадочные!

— Ты зря смеешься, — сказал он, — совершенно несмешная вещь хранить чужие секреты…

— Знаешь, Миша, — Вика поправила соскользнувший, было, с плеча ремешок сумки, — более всего в жизни не люблю чего-то не понимать. И позеров не люблю. До дрожи. Знаешь, тех, кто дует вокруг себя радужный шар — мыльный такой пузырь, весь в разводах. Они всем его демонстрируют, врут, что это размер их личности, а это, на самом деле, махонький кусочек мыла. Тоненькая такая плёночка вокруг абсолютной пустоты. Коснешься его, хлоп, а личности-то и нет, и пальцы в чем-то скользком. Так вот, с тобой у меня постоянное ощущение, что меня обводят вокруг пальца. Такое неприятное двойственное чувство. Знаешь, я ведь впервые в жизни сплю с мужчиной, которого не понимаю. Я не знаю, действительно ли ты хранитель чужих тайн, настолько порядочный, что трудно себе и представить в наше-то время. Или, все-таки, ты — тот самый мыльный пузырь?

— Попробуй, дотронься!

— А толку?

— Тогда поверь на слово.

— Вот уж чего делать не собираюсь.

— Иногда я думаю, чего в наших отношениях больше — любви или ненависти?

— Влечения.

— И все?

— Пока — все. И у меня нет желания превращать это во что-то большее. Мы оба получаем то, чего хотим. Причем тут любовь? Причем тут ненависть? Мы встречаемся, когда хотим, общаемся, когда хотим, занимаемся любовью, когда хотим. А не хотим — ничего этого не делаем. Все прекрасно, господин Хранитель! Зачем нам усложнять? Дети, семьи, родственники, проблемы. Потом — недовольства, ссоры и прочие радости.

— Знаешь, Вика, я думал, что все и так сложно.

— Ага, сейчас ты скажешь, что у тебя такое в первый раз! Сергеев, я очень удобная! Мне не надо врать. Меня не интересует, спишь ты с кем-то, кроме меня. Меня не интересует, какой у тебя бизнес. Меня не интересует, откуда ты. Если ты когда-нибудь исчезнешь из моей жизни, честное слово, я не буду интересоваться, куда ты пропал. Видишь, как все просто?

Сергеев посмотрел на нее с неподдельным удивлением.

— Тебе кто-нибудь говорил, что ты, все-таки, стерва?

Вика расхохоталась, и, ухватив Михаила под руку, прижалась к его плечу, сверкнув из-под ресниц своими медовыми глазами.

— Да, я стерва, дорогой, — произнесла она вкрадчиво, — еще и какая! Но я очень удобная стерва! Без претензий на твою свободу и личность. И очень мало прошу взамен? Догадался, чего прошу?

— Что бы я не претендовал на твою свободу и личность?

— Угадал, умничка! Я не очень многого прошу?

Сергеев покачал головой.

— И еще — я не хочу, чтобы Маришка мне задавала вопросы потом. Поэтому я не хотела вас знакомить. И сейчас не хочу, чтобы вы общались. Ты, наверное, хороший, но ребенок не должен пострадать, если вдруг я ошибусь.

— И это только потому, что в свое время ты один раз ошиблась? — спросил он.

Она молча подняла два пальца — словно сделала жест «victory» и сказала:

— Два! Это уже слишком много.

Она посмотрела на дочь, рассматривавшую коллекцию фарфоровых статуэток вековой давности с серьезностью и вниманием взрослого человека, потом подняла глаза на Сергеева.

— Я даю ей все, что могу. Думаю, что больше, чем могла бы дать, останься я, в свое время, с ее отцом. И не хочу, чтобы в один прекрасный день она ощутила чувство потери, только потому, что у меня и у тебя все кончилось.

— Ты хочешь, чтобы между нами всегда была стена?

Вика пожала плечами, словно поежилась.

— Что ты хочешь от меня?

— Я? — удивился Сергеев. — Вика, я хочу, чтобы ты не считала меня чужаком.

— Значит надо придумать определение. Временно родной. Устраивает?

— Ты хочешь, чтобы я разозлился, повернулся и ушел?

— А ты разозлишься, повернешься и уйдешь?

— Нет, — сказал Михаил, — но ты, кажется, ведешь к этому.

— Перестань, — сказала Плотникова, устало. — Хороший день, давай не будем его портить. Я такая, какая есть. Могу нравиться, могу не нравиться. Другой я уже не буду. Смотри, — она снова взяла его под руку, — светит солнышко. Мы гуляем. Маринке хорошо. Нам хорошо. Что нам будущее? Что будет, то будет! Есть сегодня. Может быть — будет завтра. Я не себя защищаю — её. Это ты можешь понять?

— От меня? — спросил Михаил, мягко.

— От всех, — сказала Вика. — Вы приходите и уходите. Я остаюсь. Мы остаемся, — поправилась она.

— И ты не хочешь ничего менять?

Она покачала головой.

— Пусть все идет, как идет, Сергеев. Пока нам хорошо вместе — все останется, как есть. Может быть, я даже люблю тебя. Пока не знаю. Я уже говорила тебе — ты мне интересен. Но говорить, что так будет всегда, я не буду, потому, что это не так. Я — кошка, которая гуляет сама по себе. Могу пообещать тебе одно — если я тебя разлюблю, ты узнаешь об этом первым.

— За это — спасибо, — сказал Сергеев.

— Да не за что, — Плотникова внимательно посмотрела на него и улыбнулась, чуть натянуто.

— И, все-таки, ответь, — спросил он, заранее догадываясь, каким будет ответ, — ты действительно не хочешь ничего менять?

— Там видно будет, — сказала Вика. — Жизнь — она длинная.

Глава 4

Внутри лагеря было тихо. Большинство обитателей все еще спало. Бодрствовала охрана внешняя и внутренняя, дежурные по лагерю суетились у походной кухни, готовя завтрак. Походные кухни были результатом того самого памятного Сергееву рейда на армейские склады, и он удовлетворенно улыбнулся. И палатки у Еврейской армии были — хоть куда, почти новые, маскировочных расцветок, с тамбурами, клапанами и противомоскитными сетками на молниях.