Елена Ершова - Царство медное Страница 30

— Возможно, ты прав, — согласился он. — Мне показалось, кроме тех двоих был кто-то еще…

Ледяные мурашки страха прошили тело Виктора от макушки до пяток.

«Кто-то в переулке? Ну конечно, Лиза!»

Ян тем временем нахмурился и покачал головой.

— Запах крови сбивает, — признался он. — Я не помню… Жаль. Свидетелей оставлять нельзя. А ты… ты меня не сдашь.

Теперь это был не просто страх. Это был панический ужас — за жизнь и здоровье Лизы. Что, если хищник доберется до нее? Если учует?

Виктор внутренне застонал от отчаяния. Что ж, пока в его силах — он постарается сделать все, чтобы пути Яна и Лизы никогда не пересеклись.

— Конечно, я тебя не сдам, — вместо этого сказал ученый таким ровным и спокойным тоном, что сам себе удивился. — Ты нашел сегодня, что искал?

— Нет, — ответил Ян. — Это оказалось труднее, чем я думал. Но ты поможешь.

— Помогу, — согласился Виктор. — Если ты скажешь, что искать.

Ян задумался снова. Он молчал некоторое время, словно взвешивая все «за» и «против». Наконец, решился.

— Хорошо, — сказал он. — Слушай.

17. Ретроспектива

…Им запретили разговаривать друг с другом.

В вертолетной кабине темно и почему-то пахнет больницей. Пол чистый, почти стерильный. Наверное, поэтому всем мальчишкам перед посадкой велели разуться и снять одежду. Так они и сидят на деревянных скамейках вдоль бортов: голые, съежившиеся, одинаково испуганные. И на выходе вальяжно развалилось чудовище в ржавом мундире. Он улыбается, ощупывает каждого колючим взглядом. Стылые глаза поблескивают, как у хищника в предвкушении добычи. Мальчику даже кажется, что на пол капает густая слюна. Как живая, подползает к его ногам, облизывает, липнет к худому голому телу. Мальчик дрожит и незаметно проводит ладонями по животу, коленям, груди, стряхивая невидимую гадость. Но она уже впиталась в кожу, ходит по обнаженным мышцам густыми волнами. Мальчик видит, что остальные ребята тоже дрожат от омерзения, но все видится, будто в тумане. Вместо позвоночника — раскаленный прут. Кажется, он сильно повредил спину. А, может, и ребра сломаны: внутри все горит.

Монстр не отводит гипнотических глаз. Это невыносимо.

Мальчик откидывается на сиденье и крепко зажмуривает глаза.

И открывает только тогда, когда вертолет снижается на широкой крытой площадке.

— На выход!

Ребята жмутся, неуклюже спрыгивают на землю. Мальчик прыгает тоже, но боль молнией прошивает тело, и он валится навзничь, хватает воздух широко открытым ртом.

Где-то в темной вышине слышится незнакомый голос:

— Хлипковат набор, Харт. А этот до первой тренировки загнется.

— Посмотрим, — шелестят в ответ. — Шустрый щенок. Видишь, как мне руку исполосовал? Сдается мне, он еще покажет свои способности.

Надвигается темнота. Она обволакивает тело, туго стягивает в узел. В ноздри бьет резкий запах грозы и карамели. А потом из непроглядного мрака всплывают жаркие золотые глаза.

В их глубине дрожит и переливается сгусток жидкого пламени. Оно кажется живым, будто распускающийся бутон невиданного цветка. Сердцевина пульсирует, и на лепестках потрескивают белые электрические сполохи.

И тогда мальчика настигает еще один, на этот раз смертельный удар.

Боль разрывается в голове вспышкой, превращающейся в сверхновую. Золотой жар поглощает его без остатка.

Тогда он просыпается обновленным…

— Как давно это произошло? — спросил Виктор.

После насыщенного событиями дня он чувствовал себя, будто на сумасшедшем аттракционе: его вагончик летел вниз по рельсам с головокружительной высоты, и мимо проносились деревья, люди, и непонятно было уже, где находится небо, а где земля. Именно поэтому Виктор решил снять стресс наиболее доступным и старым, как мир, способом.

— Клюква на коньяке, — прокомментировал он, демонстрируя выуженную из недр холодильника запотевшую бутыль. — Ты как, уважаешь?

— Не по Уставу, — коротко ответил Ян.

— Брось! — отмахнулся Виктор. — Не в строю уже.

С этим Ян не мог не согласиться, а потому молча пододвинул рюмку.

Иное существо или нет, но алкоголь действовал на него, как на любого обычного человека: вскоре язык у него развязался. Это было на руку ученому — незаметно от Яна он положил рядом включенный диктофон.

— Так как давно? — повторил свой вопрос ученый.

— Я не знаю…

Виктор удивился.

— Постой, постой, — сказал он. — Ты говоришь, что вы воруете детей, чтобы вырастить из них новых солдат, так?

— Неверно, — отрезал Ян. — Не воруем. Изымаем материал. Люди сырье. Мы перерабатываем их в новую форму.

Эти слова покоробили Виктора, но на этот раз спорить он не стал.

— Ну, хорошо, хорошо, — примирительно проговорил он. — Пусть так. В общем, вы берете детей…

— Мальчиков до полового созревания, — подтвердил Ян.

— А что ж девочки?

— Невозможно. Женская особь только одна.

— Королева?

— Да.

Виктор удовлетворенно кивнул. Это походило на организацию колоний многих социальных насекомых. За исключением, пожалуй, того, что в таких колониях роль рабочих и солдат выполняли бесплодные женские особи.

Но васпы не были насекомыми в чистом виде, разве нет?

— Значит, тебя похитили в детстве, — резюмировал Виктор. — И ты не помнишь, сколько тебе было лет? Десять? Двенадцать?

— Нет.

— Сколько тебе сейчас?

— Я не знаю.

Виктору снова показалось, что Ян издевается над ним. Ни по лицу, ни по тону не поймешь…

— Воспоминания о прошлой жизни неустойчивы, — сказал Ян, подливая себе еще настойки. — Я не могу быть абсолютно уверен. Иногда я вижу одно. Иногда — другое. Я видел много снов, пока пребывал в спячке.

Он осушил рюмку одним залпом, а потом улыбнулся той улыбкой, которую Виктор уже научился расценивать, как дружелюбную.

— В коконе время движется по-другому, — пояснил Ян. — У каждого это происходит по-своему. Я не знаю, как долго менялся сам. Знаю только, что с момента перерождения прошла двадцать одна зима.

— Ты искал в архиве сведения о последних тридцати годах, — вспомнил Виктор.

Ян кивнул, соглашаясь.

— Так. Не думаю, что больше.

— А тебе, предположительно, было от десяти до четырнадцати.

— Предположительно.

— Ну, так это же совсем меняет дело! — саркастично развел руками Виктор. — Очень сужает круг поисков! Я уже боюсь спрашивать, в каком месте это произошло.

— На севере.

— Неужто? — едко подхватил ученый. — Конкретнее ты, конечно, не вспомнишь.

— Нет.

Виктор фыркнул прямо в рюмку. Взвился фонтанчик розовых брызг. Он поперхнулся, закашлялся. Прочистив горло и утерев выступившие слезы, Виктор сказал:

— Ладно. Хорошо. Допустим. Рассказывай дальше.

— Однажды мы держали осаду Кочмы, — продолжил Ян. — Деревня недалеко от Выгжела. Меня подбили. Оставили в тайге…

…он не знал, сколько прошло времени с того момента, как утихли последние залпы. Лишь сквозь забытье иногда прорывался удаляющийся стрекот вертолетов. Будто снежные осы, они величаво плыли над могучими вершинами сосен, взрезая иззубренными лопастями сизую шкуру зимнего неба.

Они уходили дальше на север. Тащили добычу в цитадель.

Солдаты — расходный материал. Сегодня он выполнил свою миссию.

Ночь сомкнулись над ним, будто черный кокон. В мире больше не осталось красок: зима выпила их. Теперь его кровь — единственное яркое пятно в унылой пустыне одиночества и безысходной тоски. Ярко-красные капли крови на грязно-сером снегу.

Потом время просто перестало существовать. Разделилось на кусочки, вспышки, проникающие из реальности в его воспаленное сознание.

Балансируя на зыбкой грани реальности и бреда, ему казалось, что где-то рядом оседает наст под тяжестью исполинских шагов. Слышались мучительные шорохи, словно чье-то тело тащили по вмерзшей в землю хвое. Над ухом прозвучало голодное урчание, ноздри наполнил резкий запах аммиака, от которого сознание плыло, проваливалось в небытие…

Когда он очнулся снова, чьи-то заботливые руки подносили кружку к пересохшим губам. Он чувствовал влагу. Глотал, захлебываясь и кашляя. Вода стекала по горлу, но болевые спазмы выталкивали ее обратно.

— Ничего. Это ничего, — ласково говорил знакомый голос.

Теплые женские ладони заботливо вытирали рот. Он пробовал разлепить склеенные ресницы, но веки не слушались. Вместо этого левую половину лица пронзала боль. Он сжал кулаки, потому что его учили: кричать нельзя. Ласковый голос продолжал журчать в уши, но он не понимал слов. Все это было безразлично: боль ходила в теле стылыми волнами.