Елена Ершова - Царство медное Страница 34

— Боже! — донесся до Виктора возглас администратора.

Слова казались далекими и бессмысленными. Опустившись рядом с девушкой, Виктор первым же делом наклонился к ее груди. И едва не расплакался от облегчения, когда услышал глухое биение сердца. Лиза была жива, но без сознания. Виктор отметил бледную, влажную кожу, подрагивающие кисти рук. Приоткрыл ее веки пальцами — зрачки были расширенными и не реагировали на свет.

Краем уха он уловил, как администратор вызывает неотложную медицинскую помощь. И был благодарен ему за это. Все прошедшие события почему-то стали неважны. В памяти всплывали картины разбитой головы его жены и масляный, жирно поблескивающий след на дороге…

«Только не снова, — лихорадочно крутилось в голове. — Боже милостивый, только не …»

Он вдруг понял, что если Лиза сейчас умрет, он не простит себе этого. Однажды Виктор уже потерял дорогого ему человека. Не смог помочь. Как не смог помочь оседающей на землю Мириам. Почему-то отчетливо вспомнился запах крови. Паника захлестнула его с головой, тугой волной залила уши. В голове зазвенело, словно внутри церковного колокола, перед глазами все смазалось и поплыло. Виктору показалось, что он тоже теряет сознание. И он не мог сказать, сколько времени провел в этом состоянии. Не так много, наверное. Кажется, он тряс девушку за плечи, говорил что-то о том, что никогда не простит себе, и чьи-то руки оттаскивали его в сторону.

— Сделайте же что-нибудь, она умрет! — кричал Виктор. — Ее надо срочно с больницу! Почему вы не везете ее в больницу?

— Прошу вас, успокойтесь! — успокаивал его дежурный врач. — С ней все будет в порядке.

Ему насильно всучили пару каких-то таблеток, подтолкнули к губам кружку. Виктор отхлебнул и закашлялся. Но то ли подействовало лекарство, то ли отрезвила холодная вода — противная, заложившая уши вата постепенно пропала, а вместо запаха крови Виктор почувствовал разлившийся по комнате запах лекарств.

— Что с ней? — прошептал он непослушными губами.

Сознание теперь полностью вернулось к нему, и ученый заметил и медсестру, складывающую свой чемоданчик, и врача, который вытаскивал шприц из правой руки Лизы. И саму Лизу, которая теперь лежала на кровати, и хоть была слабой, но — живой и в сознании.

— Виктор, прости, — виновато прошелестела она и тихонько заплакала.

— А ну! Успокойтесь оба! — строго велел врач. — Что за истерики еще устроили? А вам вообще должно быть стыдно, молодой человек! — он обратился к Виктору. — Девушке помочь надо было, а вы сами расклеились. Нехорошо.

— Что с ней? — повторил ученый.

— Гипогликемия, — ответил тот. — Случается у диабетиков при передозировке инсулином или неправильном питании, или в результате стресса. Девушке надо всего лишь следить за собой. Мы ввели ей внутривенно раствор глюкозы. Теперь, думаю, все будет в порядке. Поправляйтесь.

Врачи уехали. Администратор, который все это время тоже присутствовал в номере, пролепетал что-то о том, что надеется на скорое выздоровление, начал говорить что-то про оплату, но тогда Виктор просто молча достал кошелек и, не глядя, сунул мужчине несколько купюр.

— Я побуду здесь, — сухо сказал ученый. — Если что-то понадобится, сообщу.

Администратор скосил глаза, оценил выданную наличку и испарился с ловкостью факира. Виктор подошел к кровати на трясущихся ногах, присел на краешек. Лиза попыталась отодвинуться, натянула покрывало на подбородок, глядя поверх него виноватыми глазами.

— Прости, я тебе не сказала…

— Все в порядке, — Виктор тепло улыбнулся. — Никто не виноват в своей болезни.

— Я не помню, как это случилось, — пожаловалась она. — Я так устала вчера…

— Ты просто переволновалась.

— Я еще вчера заметила слабость, — согласилась Лиза. — И много спала… А утром стало нехорошо, но голова была, как в тумане… Все эти события… ты слышал новости? Про тех убитых…

Она поежилась и жалобно поглядела на Виктора. Он ободряюще положил ладонь на ее колено.

— Не думай о них, — сказал он. — Тебе не о чем теперь волноваться. Отдыхай и ни о чем не думай.

— Ты сердишься на меня?

Виктор вздохнул.

— Ну что ты, — успокаивающе сказал он и усмехнулся. — Я сам хорош. Устроил истерику.

— Значит, ты волновался за меня?

Ясные зеленые глаза девушки смотрели настороженно, с надеждой. Ее пальцы подрагивали, нервно разглаживали ткань покрывала. Будто случайно, коснулись руки Виктора.

— Волновался, — признался он, и сжал ее пальцы.

Она пододвинулась к нему. Доверчиво, как домашний зверек. Он погладил ее по плечам, коснулся растрепанных волос.

— Все теперь будет хорошо, — пообещал он, привлекая ее к себе. — Ты мне веришь?

— Верю, — выдохнула она в самые его губы.

Виктор почувствовал сладкий привкус меда и, может, еще молока, а кожа оказалась теплой, шелковистой, податливой. Тогда нахлынула пьянящая и теплая волна, затопила комнату, отгородив от внешнего мира двоих людей. И, увязнув в тягучей любовной патоке, они не слышали ни приглушенного пиликанья телефона, ни жужжания осы, попавшей в ловушку между оконными рамами.

20. Западня

…Сколько их прошло, однообразных, темных дней, месяцев, лет? Время остановилось. Сжалось в комок, будто в неподвижности было избавление от боли.

Мальчик цепенел вместе с ним. Некогда огромный мир сначала уменьшился до размеров Улья, затем ограничился замкнутым пространством каземата, и, в конце концов, сомкнулся на мальчике, как защитная скорлупа. Она нарастала новыми слоями, костенела, но под ней еще шевелились не вытравленные до конца воспоминания прошлой, далекой жизни.

Они воплощались в рисунках. Это помогало мальчику выдержать окруживший его ужас бесконечных тренировок и пыток, слабым лучиком света вонзалось в непроглядный мрак, не давая сердцу окаменеть окончательно.

Но Дар не поощряет романтиков и мечтателей. Дар ненавидит любые проявления человеческих чувств. И когда наставник Харт обнаружил исчерканные карандашом наброски, Улей содрогнулся от подземных казематов до верхушек смотровых башен.

— Случай неслыханный, не достойный дарского воина, — жаловался Харт коллеге, в то время как неофит, подвешенный на дыбе, захлебывался собственной кровью. — Из-за этого упрямца мне самому приходится подвергаться наказанию. А ты знаешь, как рады господа преторианцы заполучить в когти нашего брата.

Харт указал на заплывший гематомой глаз. Он давно работал с молодежью, нахватался от них затейливых словечек, а потому мог себе позволить быть красноречивее прочих.

— Я предупреждал, — отвечал второй. — Силы потрачены впустую.

— Я прочил его в свои преемники, — вздыхал Харт, наблюдая за конвульсиями мальчика. — Не часто находишь идеального кандидата на должность наставника. Беда в том, что он еще цепляется за внешний мир. Однако я найду способ сделать из него васпу. Он готов. Надо только подтолкнуть.

И вот неофиты стоят на склоне холма, а хлесткий зимний ветер выжигает щеки и забирается под воротники коричневых гимнастерок. Внизу, у подножия, лежит деревенька в пять дворов, похожая на ту, оставшуюся в прошлой жизни. Мальчик видит ребятишек, играющих в чистом выпавшем снегу, лошадь, волочащую поклажу. Из печных труб валит дым, и до мальчика долетает запах свежеиспеченного хлеба.

Этот маленький кусочек прошлого зовет его, и мальчик начинает спускаться с холма. Но земля почему-то колеблется под тяжелыми башмаками, и непонятный груз давит на плечи. Мальчик глубоко увязает в снегу, останавливается, пытаясь совладать с невыносимой тяжестью собственного тела. Земля под ним дрожит и шевелится, будто старается избавиться от навалившегося на нее гнета. Будто каждое движение причиняет ей боль.

Тотчас до него долетает встревоженное ржание лошади. Дети прекращают свои игры и как один устремляют бледные лица в сторону холма. Кто-то начинает плакать, но выскочившая женщина сгребает малыша в охапку и уносит в дом. Становится тихо-тихо. Так тихо, что в голове у мальчика начинает звенеть. И слышно только, как стонет в черных ветвях ветер.

Тогда странные чувства захлестывают мальчика с головой. Этот мир больше не его. Он отталкивает, отвергает мальчика, боится, потому что знает: мальчик живет по своим, не зависящим от окружающей среды законам.

Тогда вдалеке нарастает стрекот вертолета. Небосвод лопается, горизонт расходится по шву, а от земли вздымается алое облако ревущего пламени. Рядом раздаются сухие, отрывистые слова приказа, и мальчик не может не подчиниться им.

Отныне он — чуждый и страшный пришелец, враждебный всему живому. Отныне его место — в Даре. И он возвращается туда, опустошенный и мертвый.