Владимир Бочкин - Последнее прикосновение (СИ) Страница 4

— Разумно, — кивнула Аня, — зря я тебе не дала закончить диссертацию. У тебя строго научный склад ума.

— На том стоим.

— Рано садиться. Ты абсолютно прав насчет оружия. Конечно, насиловать меня никто не станет, учитывая обстоятельства, но вот продукты отобрать могут или просто пристрелить ради интереса.

— Просто ради интереса, где ты думаешь взять оружие?

— У Гаврилова двумя этажами выше. Мы с его женой подружки. Ты же знаешь, он охотник. Кто с ним вместе пиво пил, ты или я? А жена мне сказала, что у него два охотничьих ружья и карабин. Пусть одолжит одно до лучших времен. Что ему жалко, что ли!

— Про карабин не знал. Но он помешан на своем оружии. Он мне скорее жену в аренду сдаст, чем ружьё. Он даже подержать их никому не дает, только показывает.

— Пусть не жмётся. Пойдем, поговорим с ним. Начальник хренов. Управляющий в магазине, а гонору как хрен знает у кого.

Аня вскочила. По упрямо сжатому рту, я понял, что спорить бесполезно. Уж если начала ругаться, чего в обычной жизни вообще себе не позволяет, значит, дошла до абсолютной точки кипения.

— А может, мы преувеличиваем? Может все обойдется? — как всегда в последний момент я начал сомневаться. Быстро зажигался и быстро сгорал. Зато Аня вскипала медленно, но верно.

— Ничего не обойдется. Беременность сама собой не рассасывается. Значит, будем делать аборт. Бери инструменты и пошли. А если обойдётся, — Аня остановилась в дверях, — если обойдётся, извинимся за беспокойство, вернем ружьё, угостим пивом и будет полный хэппи-энд. Конец фильма.

— Как бы он сейчас не настал, этот конец, вместе с Гитлер капут, — ворчал я, засовывая за пояс и прикрыв сверху рубашкой небольшой плотницкий топор.

Аня настаивала, чтобы я нес его в руках, но здесь я проявил твердость. Я и так чувствовал себя по дурацки. Не хватает только играть в “Пятницу 13”. Крадучись подниматься по лестнице с топором в руках, как какой-нибудь пошлый маньяк-убийца! Я представил, что взбираюсь по лестнице с топором наперевес, а все соседи застыли у глазков, и тихо смеются над этим придурком, крутят пальцем у виска.

Эта картина была так ярка, что я невольно остановился.

Аня отомкнула замок, повернулась ко мне и яростно сверкнула глазами.

— Если ты всё ещё думаешь, что это игра, пойди в кладовку и посмотри, что осталось от наших лучших друзей.

— Пошли.

Все же мы вступили в освещенный коридор с некоторой опаской. Не знаю, чего мы боялись, то ли кучи трупов на лестнице, то ли чертей с вилами, но коридор был абсолютно пуст и безмолвен. За дверьми тишина, никаких криков, музыки или чего-то еще. Просто ничего.

Только на следующем этаже в одной из квартир грохотала одинокая музыка. Мы переглянулись. Соседи ещё не знали о случившемся и предавались разгулу или праздновали конец света и тоже предавались разгулу.

Я пожал плечами. Хоть кому-то весело. Впрочем, возможно некому было выключить музыку, но об этом варианте очень не хотелось думать.

Мы поднялись на седьмой этаж и остановились перед нужной дверью.

После некоторых колебаний и ободряющего взгляда Ани, я нажал на звонок. Я поймал себя на том, что судорожно нащупываю под одеждой лезвие топора. Конечно, мы знали Гавриловых не первый год, но трудно представить, как поведут себя люди в такой ситуации. Может, двинут чем-нибудь по голове и засолят на чёрный день.

Я снова нажал на звонок и держал кнопку, не переставая, достаточно долго, чтобы разбудить даже мертвого. Шутка, о Боже, это просто шутка, не надо никаких мертвых.

За дверью раздались шаркающие шаги.

Мы напряглись.

По спине стекала струйка пота. Я вытер руки о рубашку. Они в этом очень нуждались.

— Кто там, мать вашу… всех…козлы!

Голос был вусмерть пьяный, но вполне узнаваемый.

— Костя, это мы Сорокины, с пятого — Аня взяла инициативу в свои руки. — Мы…

— Сорокины, мать вашу… всех вас…

За дверью послышался щелчок.

Аня удивленно взглянула на меня. А мне понадобилось две мучительно долгих секунды, чтобы понять природу происхождения этого звука.

Раздался второй щелчок.

Я чуть было не схватил Аню за руку, и от смерти, в этот момент, нас отделяло нечто более тонкое, чем дверь. В последний момент я спохватился и, не успев подумать, правильно ли я поступаю или рою нам могилу, с силой толкнул жену от себя ногой. Я не каратист, но пинок получился что надо. Аня врезалась в соседнюю дверь и сползла на пол, судорожно хватаясь за левый бок. Пользуясь силой толчка, я одновременно откинулся назад на ступеньки, ведущие вверх, в сторону от двери.

И очень вовремя. Потому что в следующую секунду в двери образовалась солидная дыра, а через долю секунды вторая. Остро запахло порохом. Мне оставалось благодарить бога, за то, что наш сосед оказался слишком пьян, чтобы быстро взвести курки.

— Летят утки, летят утки, а я их … бах, бах… стрелять так стрелять, я им откушу… б…, как пол качается, чуть отдачей не снесло.

На полу лежала и корчилась от боли Аня. Я поманил её к себе. Она довольно прытко подползла ко мне на ступеньки. Я вытащил из-за пояса топор и с холодной ясностью понял, что если Гаврилов, управляющий магазином, решит выйти на площадку, чтобы завершить начатое, я проломлю ему череп топором так же спокойно, как неоднократно рубил окорочка на кухне. Я понимал, что от убийства меня теперь отделяет только эта раскуроченная дверь, и если она откроется…

Аня бледна, по-прежнему держится за бок, но слабо улыбается в ответ на мой взгляд.

— Теперь ты можешь похвастаться перед друзьями, что держишь жену в ежовых рукавицах и даже избиваешь её ногами.

— Прости, родная, я не хотел, я…

Я видел, что ей трудно говорить, но всё же она выдавила.

— Ты поступил правильно.

К счастью толстая подошва ботинка послужила изолятором.

— Костя Гаврилов, Костя, это я, Серёга Сорокин.

Голос срывался от едва сдерживаемой ярости, но я пытался говорить как можно дружелюбнее.

Несколько мгновений царило молчание.

— Сергей, какой Сергей? А, такой Сергей, типа с пятого этажа. Ну да, Серега, как жизнь? Заходи, выпьем, вот только от стены отлипну.

— Подожди, выслушай меня. Мы все в одной лодке, мы все попали. Нам нужна твоя помощь. Одолжи одно из твоих ружей. Очень нужно. Костя, одолжи нам одно из твоих ружей.

— О-о-о, приятель, ружей, ну ты умный. А у тебя охотничий билет есть? Нет. Вот видишь, ни хрена у тебя нет, Сорокин, с б…пятого этажа. А вот у меня есть, у меня всё есть.

— Костя, будь человеком, ты ведь хороший человек. У тебя семья, у меня семья. Мне нужно защищать свою семью. Мне нужно оружие, чтобы защитить мою жену, ты же мужик, Костя, ты понимаешь.

Снова наступило молчание.

— Это я мужик, Сорокин, я Гаврилов Костя, а ты хрен собачий, а не мужик. У тебя нет ружья, а у меня есть. Вот такой вот расклад, Серёжа. Так уж упали карты, понимаешь? — голос стал такой усталый, что даже моя ярость немного улеглась, не то, чтобы уснула, а так, прилегла немного отдохнуть, может даже чутко подремать.

— Костя, — сказала Аня, — выслушай меня, твоя жена…

— Нет у меня никакой жены, нет никакой семьи, все умерли, все, вот и вся санитарная уборка, дезинфекторы хреновы.

Шаркающие шаги удалились. Наступила тишина.

Я взглянул на жену. В её глазах стояли слёзы, впервые за вечер.

— Не плачь, всё кончено, пошли назад. Жаль, я не могу тебе помочь, ты уж сама.

Аня слабо улыбнулась сквозь слёзы и, держась за перила, медленно поднялась.

Мы уже начали спускаться, когда в дыру, не предусмотренную производителями двери, вытолкнули ружье, а за ним несколько коробок патронов.

Я пригнулся, подполз к оружию, сгрёб всё в охапку и пополз обратно.

— Дезинфекция, — сказал голос из-за двери, — вот, что это такое, долбаная дезинфекция, вот и всё.

Мы без дальнейших приключений добрались до квартиры.

Аня прилегла на диван и прикрыла глаза.

— Очень больно?

— Кажется пара рёбер сломано, ерунда, пройдёт, ни о чём не беспокойся. Что с ружьём?

— Он и здесь пожадничал. Дал самое дешевое, но ничего, сойдет.

Я зарядил оружие и спрятал под белье в шкафу. Туда же сунул патроны.

Оставалось ждать утра.

И мы ждали.

Санитары пришли только на третий день. К этому времени, трупы стали разлагаться, и мы в который раз пожалели, что не завернули их во что-нибудь подходящее случаю. Саванов у нас не было, но одеяла подошли бы как нельзя кстати. Но теперь было поздно жалеть. Никто из нас не собирался притрагиваться к мертвым телам или открывать кладовку.

Не все так церемонились с покойниками. На помойке, а то и просто на снегу можно было найти образчики мертвой плоти всех полов и возрастов, и у меня было печальное ощущение, что не все из этих неприкаянных тел были гостями.

Аня всё больше лежала на диване, молча страдала от боли, и вставала только в случаях экстренной необходимости. А я все больше преисполнялся чувством вины, которое усугублялось тем, что ничем не мог помочь. Кроме как словом, но слова быстро закончились, а подержать её за руку или погладить по плечу было равносильно убийству и самоубийству одновременно. Так что я в основном пил пиво, нервно курил и смотрел на пустой экран телевизора.