Генри Каттнер - Сын несущего расходы [= Сын волынщика; Один из несущих расходы] Страница 6

Это было нечто большее, чем поцелуй.

Встреча разумов, волнующее чувство ожидания, усиливающееся вплоть до звука открывающейся двери и момента физического соприкосновения… Для этого стоило родиться Болди. И стоило терять миры.

За обедом состояние слитности распространилось и на сына, сделав еду более изысканной, а воде придав привкус вина. Понятие «дом» имело для телепатов смысл, необъяснимый для остальных людей. Слова останавливались перед ощущениями.

«…Зеленый Человек несся вниз по отрогам Красной Ледяной горы. Подлые волосатые гномы пытались загарпунить его».

— Эл, — сказала Этель, — ты опять думаешь о Зеленом Человеке?

Что-то холодное, полное ужаса и дрожащей ненависти мелькнуло между сидящими — словно крупный град ударил по еще зеленой траве. Букхалтер покачнулся и уронил салфетку. Он быстро коснулся разума жены, пытаясь успокоить и ободрить ее.

Мальчик, сидевший на другой стороне стола, понял свою ошибку и искал спасения в полной неподвижности. Молчаливый и настороженный, но слишком слабый для сопротивления. Он понимал это и ждал, пока эхо мыслей разобьется о молчание.

— Продолжай, Эл, — сказал Букхалтер, вставая.

Этель начала было что-то говорить, но он приказал ей замолчать и поставить барьер. Она не должна была вставать между ним и сыном.

Букхалтер взял Эла за руку и вывел во двор. Эл косил на отца испуганным глазом, и эксперт вспомнил детские проблемы Кейли. Нет, это не то, совсем не то…

Букхалтер посадил Эла на скамью рядом с собой и заговорил особенно отчетливо. Было неприятно убирать слабый заслон мальчика, все равно что отрывать от себя хрупкие руки, но ничего поделать он не мог.

— Странно думать так обо мне, — сказал он. — Тем более странно думать так о своей матери.

Он ожидал упрямства и замкнутости, но вместо них присутствовали холодность и злоба. «И это плоть от плоти моей», — подумал Букхалтер.

Эл молчал.

Букхалтер коснулся разума мальчика.

Эл попытался вырваться и убежать, но отец крепко держал его. Инстинкт, а не разум — ведь для телепата расстояние не играло почти никакой роли.

Как же ему не хотелось делать этого… Процесс насилия уносил с собой частицы чувствительности, так необходимой для Болди. Но сегодня жестокость была неизбежна. Он нес расходы.

Букхалтер искал. Иногда он бросал в Эла ключевое слово, и волна ассоциаций была ему ответом.

Наконец, больной и полный отвращения к самому себе, Букхалтер позволил сыну уйти и остался один, наблюдая за умирающим отблеском на снежных пиках.

Все еще можно было исправить. Обучение было только начато, и его можно, нужно оборвать. Но не сейчас, не теперь, пока гнев настоящего не уступит место спокойствию и пониманию. Какое тут, к черту, спокойствие!..

Не сейчас.

Букхалтер сосредоточился и переговорил сначала с Этель, а после с дюжиной Болди, так или иначе знакомых с ним. У всех были семьи, дела, но ни один не опоздал, когда через полчаса они собрались в задней комнате «Паден Таверн», в Нижнем Городе. Сэм Шейни первым поймал отрывок знания Букхалтера, а затем и остальные включились в его эмоции.

Собранные духовно в единое существо, они ожидали и слушали.

Разговор на уровне сознания не занял много времени. Букхалтер рассказал собравшимся о японском ювелирном дереве со сверкающим зеркальцем, о сияющем соблазне. Он рассказал им о рациональной паранойе, о сахарной оболочке любой пропаганды, и об изменении ее формы до такой степени, что истинные мотивы терялись под внешним блеском.

Безволосый Зеленый Человек, героический, всемогущий — символ Болди.

И дикие волнующие приключения, опутывающие гибкий юный разум и увлекающие его по дорогам опасного безумия.

Да, взрослые Болди также могли слушать рассказы о Зеленом Человеке, но зачем?.. Взрослые не читают книг своих детей, разве что обнаруживая явный вред. А какой вред в детских приключениях Зеленого Человека и подлых волосатых гномов. Волосатых… Мечты детства, и больше ничего.

— Я тоже так считал, — сказал Шейни. — Мои девочки…

— Оставьте, — ответил Букхалтер. — Я был ничуть не умнее вас.

Дюжина разумов растянула свою чувствительность, пытаясь нащупать мысли своих детей, — и нечто отпрянуло от них, тревожное и настороженное.

— Это он, — сказал Шейни.

Слова были не нужны. Тесной группой вышли они из «Паден Таверн» и направились к Центральному Универмагу. Дверь была заперта.

Двое мужчин подставили плечи, и створки распахнулись.

В дальней подсобке темного магазина стоял человек. Его непокрытая лысина ярко блестела под белым неоновым светом.

Губы человека шевелились беззвучно и беспомощно.

Умоляющая мысль столкнулась с беспощадным спокойствием вошедших и была отброшена в сторону.

Букхалтер вынул кинжал. Серебром засверкало оружие остальных.

Они несли расходы.

Давно смолк страшный крик мистера Беннинга, но его умирающая мысль продолжала биться в мозгу идущего домой Букхалтера. Болди, не носивший парика, не был безумцем. Но он был параноиком.

Тиранический эгоизм невероятных масштабов и яростная ненависть к нетелепатам. Возможно, самосуд и неправомочен с психической точки зрения, но… «Мы — будущее! Мы — Болди! Мы — дети Бога, созданные им для власти над низшими людьми! Мы — Болди!..»

Букхалтер снова вздрогнул, и вовсе не от ночной прохлады. Мутация не была удачной. С одной группой все было в порядке. В нее входили Болди, носившие парики и приспособившиеся к окружающему миру.

Другая группа состояла из душевнобольных, находящихся в психиатрических лечебницах, и ее можно было не принимать в расчет.

Но третья группа… Они не носили париков, но не это являлось главным. Они были параноиками.

Как Беннинг.

Как покойный Беннинг.

Он искал последователей. Он искал будущее.

Один Болди — параноик. Есть и другие.

Много других.

Букхалтер послал мысли домой, они коснулись жены и придали ей бодрости.

Потом он перенес их к маленькому мальчику, обиженному и несчастному, долго плакавшему и, наконец, уснувшему. Мысли текли немного беспорядочно, немного напряженно, но их можно было прояснить.

Их нужно было прояснить.

Он нес расходы.