Елена Ершова - Царство медное Страница 8

— Виктор, — шепнули из-за двери.

— Не открывай, — предупредил Ян.

Он по-прежнему не менял позы. Свесившиеся серые кисти болтались, будто дохлая рыба. Под глазами залегли глубокие черные тени. В лице — ни кровинки.

Виктор вдруг рассердился.

«Пугают, как мальчишку! — пришла в голову злая мысль. — Мне не десять лет, чтобы вестись на эти шутки!»

В два шага пересек кабину и отщелкнул засов. Дверь распахнулась широко, словно черный рот облизнулся ржавым языком, впустив вовнутрь болотное свечение зараженного леса. Деревья выступили из ночной черноты, будто зубы морского удильщика. Зеленоватые полосы причудливо ложились на снег, и казалось, что земля шевелится и дышит.

А еще прямо перед вездеходом стояла Мириам.

На ней был серый комбинезон, во многих местах покрытый грязью и инеем, в меховую оторочку набилась хвоя. Лицо девушки было бледным и жалобным, даже испуганным, мокрые волосы, тусклые и неживые (будто дождевые черви — отчего-то подумалось Виктору) в беспорядке падали на плечи.

— Мне холодно, — не сказала, скорее, выдохнула она.

Черный рот открылся, и зеленая жижа выплеснулась на подбородок. В воздухе начал разливаться запах болотной гнили.

Она сделала неуверенный шаг — словно кто-то с размаху ударил ее под колени, и ноги подломились, и вся фигура девушки сложилась вдвое, как детская поделка из бумаги.

Тогда Ян сорвался с места. В одно мгновение он подлетел к двери, хлопнув ею так, что затряслась кабина, задвинул засов. Его лицо, подсвеченное зеленью, было искажено в неживой гримасе, и от этого он сам казался ожившим трупом.

— Мириам… — растерянно произнес Виктор.

— Это не она.

— А кто?

В дверь что-то ударило. Не сильно, но достаточно для того, чтобы заставить ученого подпрыгнуть, а его желудок совершить небольшое сальто и сжаться, подобно бумажному пакету.

— Пусти, — вздохнуло рядом.

Холодея, Виктор осторожно приблизился к окну. В оттаявшее по краю стекло он увидел, что Мириам стоит совсем близко. То, что Виктор принимал за грязь на воротнике, оказалось засохшей кровью. Словно зная, что на нее смотрят, Мириам повернула голову. В основании ее шеи чернело отверстие — след от стека.

— Не смотри!

Предупреждение Яна отрезвило Виктора. Он откачнулся от окна, и в то же время снаружи по стеклу забарабанили ладони.

— Пусти! Пусти! Пусти! — визжало что-то голосом Мириам.

Виктор сполз по стене, зажал уши ладонями, чувствуя, что еще немного, и он сам провалится в тошнотворное и темное беспамятство. Визг существа рос, и поднимался, и звенел, и когда уже от звона и ужаса начала разламываться и плыть голова, вдруг оборвался каким-то икающим смешком.

— Гос. споди, — прошептал ученый. — Что же это такое?

Ян не ответил. Он сгорбился, вжал голову в плечи. Снаружи было тихо.

Так тихо, что Виктор слышал биение собственного пульса. Это успокаивало его, морок уходил, и когда Виктору все происшедшее уже стало казаться сном, под дверью снова кто-то вздохнул. Он подполз к окну и глянул в самый краешек стекла, страшась увидеть зеленое лицо покойницы с черной раной на шее, но вместо Мириам напротив окна маячила другая девушка.

Она была совсем юной, почти ребенком, и стояла босиком на стылой земле. Белоснежная сорочка, едва прикрывающая бедра, просвечивала насквозь, открывая все прелести молодого, едва сформировавшегося тела. Ладони девушки были прижаты к груди. Она мелко дрожала на ветру и казалась совсем тонкой, почти прозрачной — снегурочка из старинных сказок.

— Ян… — жалобно вздохнула она.

Виктор метнул взгляд на своего спутника. Меньше всего он был готов услышать его имя в прошитом морозной зеленью воздухе. Но Ян будто не слышал, и по-прежнему сидел тихо, вперив в пустоту неподвижный взгляд мертвеца.

Девушка между тем заплакала.

— За что ты так со мной, Ян? — всхлипывала она. — За что ты меня оставил одну, в темноте и холоде? Мне страшно. Мне душно. Давит на грудь…

Она скрюченными белыми пальцами потянула ворот сорочки. Ткань затрещала, начала расползаться туманом.

— Не прячься от меня, Ян, — продолжала шелестеть она. — Я знаю, что ты здесь. Я чувствую твой сладкий запах. Почему ты избегаешь меня? Разве я не любила тебя, не отдала тебе свою чистоту, свое тепло, свою сладость?

Ладони девушки скользнули вниз, между ног, под подол сорочки. Бедра затрепетали и сжались.

— Разве тебе не было сладко, Ян? Когда взрезал меня, как ножом, когда погружался в мою мягкую плоть? — она начала извиваться сладострастно. — Я часто тебя вспоминаю, когда лежу в глубине земных хлябей. Ряска укрывает меня одеялом, и болотная жижа втекает в меня мягко, сладко… Мы все вспоминаем тебя, мой хороший. И Званка, и Марция, и Зейнар… Все, все, кого ты любил, кого оставил лежать в тишине и темноте болот…

Она начала хихикать. Ладони гладили бедра, живот, груди. Ногти впивались в тело, оставляя кровоточащие раны. Голова запрокинулась к небу и дергалась, сотрясаемая хохотом.

— Возьми меня, Ян! — кричала она. — Возьми меня! Люби меня!

Виктор отполз от окна. Сердце колотилось с удвоенной силой, но Ян сидел тихо. Казалось, ничто из сказанного существом не достигло цели. Он молчал. Замолчали и крики снаружи.

Прошло много времени прежде, чем Виктор снова глянул в окно.

Морок ушел. Ночь летела над лесом, будто огромная птица лениво взмахивала громадными крыльями. В кронах деревьев протяжно стонал ветер, сосны стояли неподвижно и скорбно, будто поминальные свечи. Вдалеке, то тут, то там, вспыхивали и гасли болотные огоньки. Где-то раздавался хруст, будто чьи-то тяжелые лапы подминали многолетний бурелом.

Виктор поднялся тяжело и пошел к двери.

— Не ходи, — сказал Ян.

— Я по нужде.

— Терпи.

— Там же никого нет!

— Они вернутся.

Виктор махнул рукой. Сейчас все происшедшее казалось ему сном. Не было ни Мириам, ни призрачной девушки-снегурки.

«Может, я сплю, — подумал он. — Может, все это путешествие сон…»

Виктор вышел на воздух. На этот раз Ян не стал его останавливать, за что Виктор даже был ему благодарен. На всякий случай, далеко отходить он не стал и справлял малую нужду, просто зайдя за машину.

В том, что все ему привиделось, говорило и отсутствие следов возле вездехода. Воздух привычно пах хвоей и смолой. Застегнув штаны, Виктор повернулся.

Прямо перед ним стояла женщина.

Обычная женщина в обычной одежде, с меховыми наушниками в курчавых волосах, с почтальонкой через плечо. Женщина из далекого прошлого. Женщина, которую Виктор похоронил не более трех лет назад.

— Линда, — слово упало с его губ оледеневшим камнем.

В груди вдруг мучительно сжало, заныло, заворочалось сгустком памяти и боли.

Она приложила палец к его губам.

— Шш… Не говори ничего, — ее голос был теплый, знакомый.

— Это действительно ты? — все-таки сказал он.

— Конечно, глупый, — она улыбнулась, и сгусток боли в груди начал плавиться от теплоты и облегчения.

Это была его Линда. Линда, которая встречала Виктора в его рубашке, накинутой на голое тело. Та самая Линда, которая отчаянно боялась мышей. Которая готовила лучшие в мире котлеты по-киевски и которая хотела от него сына.

Линда, которую грузовик тянул за собой по асфальту несколько метров, пока ее голова не превратилась в разбитый сосуд…

— Ты похоронил не ту Линду, милый, — сказала она. — Врачи перепутали. Сначала я лежала в коме, потом меня заново учили ходить и говорить… а потом я поехала искать тебя.

Это было правдоподобно. Настолько правдоподобно, что просто не могло быть правдой.

— Как же ты меня нашла?

«Здесь. В тайге, — хотел добавить он. — После всех этих убийств, после взрыва…»

— В институте мне сказали, куда ты поехал, — объяснила она. — Все это время я шла по твоему следу.

«По запаху…»

Линда обняла его за плечи и потянулась губами. Он закрыл глаза, проваливаясь в тягучий водоворот, в запахи хвои, вымороженной земли, женских духов. Будто что-то теплое обхватило все его существо, прижало крепко, и целовало долго, сладко, жадно. Казалось, его погружают в плотную грязевую жижу, горячую и влажную, погружают с головой, не давая вздохнуть. Виктору стало не хватать воздуха, и он с трудом отстранился от губ Линды, чтобы сделать передышку.

«Я люблю тебя, — хотел сказать он. — Я всегда буду тебя любить».

Но не сказал ничего.

У Линды не было лица.

В памяти возникла картина разбитого глиняного кувшина, из которого вытекает сироп (как из разбитого черепа вытекала мозговая жидкость). А само лицо оплывало, будто воск, пузырилось, стекало болотной жижей. Руки превратились в корявые сучья, которые держали цепко и больно впивались в лопатки. Из вздувшегося горла исходила серия булькающих звуков. В ноздри ударил смрадный запах гнили.