Гидра - Максим Ахмадович Кабир Страница 13

Каменные дома были в центре – крепыши, приподнятые на коротких сваях. Но основу жилищного фонда составляли деревянные развалюхи, все кривые, перекосившиеся от проделок почвы, с волнистыми крышами и заборами и накренившимися калитками. Отдельные дома, судя по неэвклидовой геометрии углов, были порождением Сдвига. От прямого взгляда на них начинала болеть голова.

И никакого асфальта: в лучшем случае – брусчатка, чурки, уложенные торцом и знатно разболтанные.

Глеб снял номер в гостинице на Ленина, избавился от туристического рюкзака и пошел гулять. Широкий проспект со скудными ивовыми насаждениями упирался в черную десятиметровую глыбу, прорезавшуюся из земли как вампирский клык. Глеб рассматривал ее из окошка столовой, уплетая пирожки с ливером, пюре и отбивную. Раздатчица, цедящая березовый сок, носила такое лицо, словно у нее в роду были гробовые плиты, а лица парочки соседей по столикам-грибам драпировала дерюга, и словоохотливый Глеб не решился заводить разговор.

«Прав Гаврилыч, – размышлял он, блуждая по мощеным улицам. – Никого у меня нет, никто не ждет…»

Его личная жизнь сводилась к нескольким ярким, оставшимся в прошлом романам. Настоящих друзей не завел, одних собутыльников. Мама умерла в пятидесятом. Была работа, а что работа? Сегодня ишачишь, завтра – с бедолагой Черпаковым хлебаешь казенные щи.

«Какая, к черту, разница – Москва, Сибирь? Везде Яма…»

Пыль забивалась в ноздри. Редкие машины волокли за собой пышные пылевые шлейфы. Глеб чувствовал себя ссыльным, декабристом, народовольцем, участником польского восстания, братом тех, в честь кого были названы чумазые улицы: Чернышевского, Короленко, Орджоникидзе. Прочел полустертую надпись на горбатой избе: «Мерзлотовед».

«Тоже, что ли, податься в мерзлотоведы. Хорошее слово, емкое…»

Он собирался продолжить путь, но из-за кривого домишки вышел человек в рясе. Капюшон прикрывал волосы и хоронил в густой тени лицо. Пульс Глеба ускорился, он втянул в себя знойный воздух.

На улице больше никого не было. Священник шагал к застывшему чужаку, низко опустив голову. На рясе серебрились спирали и символы ядерного хаоса. Пыль клубилась вокруг, но одеяние священника было чистым, черным, как космос.

«Это он, – мелькнула абсурдная мысль. – Выбрался из-под обломков немецкого истребителя и нашел меня. Убийца Мишки, у него шпилька в рукаве…»

Душа ушла в пятки. Тень схлынет, и тварь явит трусливому мальчишке оплывшую морду, спекшиеся очи и бесконечную скважину глотки… Священник поднял голову.

Самое обычное лицо. Даже благородное. Очки, бородка…

Служитель Азатота прошел мимо, не обратив на Глеба никакого внимания.

«Дурак, – обругал себя Глеб, выдыхая. – Хорошо, деру не дал».

Сконфуженный, с горьковатым привкусом во рту – отбивная была отвратительной, – Глеб поплелся обратно к центру. Приметил краеведческий музей, зашел. Рассматривал пожелтевшие карты, гравюры, панцирь ми-го, убитого в Гражданскую. За ним по пятам следовал сотрудник музея, пыльный, как город, старичок. Руку старичок держал во внутреннем кармане пиджака, будто прятал там пистолет и готов был пальнуть в посетителя, если тот покусится украсть экспонаты.

– Уважаемый, – сказал Глеб. – А что на Ленина за обелиск стоит?

– Могильник, – пискнул дед. – Древнекаменного века. В восемнадцатом году вылез из земли, вот и стоит. Вы золото ищете?

– Нет. Лэповцев.

– А. Это вам в Яму надо.

– Знаю. Ну, спасибо. – Глеб направился к выходу, остановился у чучела мамонтенка. – Может, дерябнем?

– Хах! – Старик, словно того и ждал, выхватил из пиджака початую бутылку.

Утром Якутск выглядел еще гаже. Порт вонял лошадиной мочой, плавучие краны напоминали уродливых аистов, а теплоход, идущий в Яму, Глеб, кажется, видел на иллюстрациях к приключенческим книгам Хаггарда; он был настолько ветхим, что журналиста заранее замутило.

– Купи! – каркнули под руку. Глеб уставился на женщину с ведром раков. Половина ее лица исчезла под лиловатой опухолью. Единственный глаз сверлил чужака враждебным взглядом. – Рупь – ведро.

– Нет… благодарю… – Глеб поспешил к трапу. Изувеченная женщина смотрела вслед.

«И зачем бухал?» – Сквозь похмельную мглу всплывали байки музейного работника. Яма, Оймяконское чудовище, дракон, спящий под слоем мерзлого грунта…

Буксирный пароходик тронулся, утонул в удушливом мареве Якутск. Поплыли утыканные кривыми соснами песчаные бугры, холмы, стойбища плакучих ив, заброшенный поселок судоремонтников на пологом берегу, сожженная база «Цветметзолота».

«Завяжу, – думал Глеб. – Хотя бы до Москвы. В тайге – ни капли».

Ахерон нес корабль к Ледовитому океану, сужаясь в верховьях. Черепушками водяных поднимались из пены скалистые островки.

– А я в холодной воде паникую, – сказал Глеб загорелому речнику. За час до этого речник поведал, что ржавый пароход – американского производства и принимал участие в Первой мировой войне.

– Кранты тебе, – спокойно изрек речник, здешний Харон.

На уроках географии учили, что Ахерон многократно у́же и глубже Лены, которая текла тут раньше. Берега изменились вместе с новой рекой, подстроились под русло. Землепроходцы прошлого очумели бы. Глебу казалось, он угадывает в морщинах гранита, в природном рисунке пылеватого суглинка очертания чьих-то исполненных ненавистью харь.

– Вот мы и в Яме, – сказал речник.

Пароход не развалился в пути, доставил пассажира на пристань. Поселок Рубежка растянулся по береговому склону, занял террасы. Смуглые, скуластые автохтоны смотрели на гостя с любопытством, но без враждебности. В сельмаге слитками серебра лежала рыба: нельма и омуль. Глеб заикнулся про лэповцев, продавщица свистнула кладовщику-якуту.

– И откуда вы такой симпатичный? – спросила, выпячивая увесистый бюст.

– Из самой Москвы к вам командирован.

– Из Москвы, – посмаковала продавщица. – Да есть ли она – та Москва?

– А этого, уважаемая, никто не знает.

– Водочки?

– Да. Нет. Обойдусь.

Кладовщик подогнал «газельку», и они рванули в тайгу. Откинувшись на сиденье, Глеб любовался пейзажем. Тряская гравийная дорога пролегала параллельно Ахерону. Нежно-зеленая хвоя услаждала взор. Над заболоченными озерцами пикировали стрекозы. Сотни километров тайги – размах окрылял городского жителя.

Пересчитав колдобины, «газель» вырулила на лесную просеку. Следы шин большегруза были единственным признаком цивилизации. В зарослях щебетали птицы, вскарабкалась по стволу белка. Машина остановилась. Приехали.

Якут наотрез отказался от денег, салютовал гостю и был таков. Навьючив рюкзак, Глеб зашагал к веретенообразной поляне. Лагерь сезонников состоял из громадной брезентовой палатки и мобильного балка, какие перевозят с помощью полозьев. Тут же припарковались лесовоз и мотоцикл марки «Ковровец», громоздились ящики. Выбежавшая на запах пришлеца дворняжка звонко залаяла.

– Цыц, Блох! Стой, кто идет?

– Свои!

Из-за тягача вышел здоровяк с волосами и бородой цвета осенней листвы. Футболка облепила могучий торс. Рука Глеба утонула в дружелюбной лапище.

– Журналист, значит? Нам сообщали.

– Глеб Аникеев.

– Вася Слюсарев. Бугор.

– Кто?

– Бригадир. За командира сейчас – начальник подстанции до августа в Иркутске. Как добрался? Голодный?

– Есть немного…

– А у нас есть немного поесть. – Вася раскатисто захохотал и немедленно понравился Глебу. А пес, убедившись, что пришлец – не враг, замахал