Здесь, на знакомых тротуарах... (СИ) - Кащеев Денис Георгиевич Страница 14

– Бельская, – сверившись с какой-то бумагой, назвал тот фамилию Маши.

Девушка резво вскочила с места.

– Прошу, – без особого пыла пригласил ее к столу Комиссии Василий Рафаэлевич.

После всего случившегося у нее на глазах, заново сосредоточиться на собственном выступлении было, конечно, ох как непросто. Но необходимо. Как там сказал Чеширский: стрессоустойчивость? Вот это как раз она…

Безумно хотелось облизать внезапно пересохшие губы, но делать этого на глазах у Комиссии явно не стоило. Задержав дыхание, Маша медленно досчитала про себя до семи – дольше, пожалуй, уже выглядело бы медлительностью – и начала с приготовленного Рождественского:

Над головой созвездия мигают.

И руки сами тянутся к огню…

Как страшно мне, что люди привыкают,

Открыв глаза, не удивляться дню.

Существовать.

Не убегать за сказкой.

И уходить, как в монастырь, в стихи.

Ловить Жар-птицу для жаркого с кашей.

А Золотую рыбку — для ухи.[1]

– Ну, золотую рыбку для ухи, – это, пожалуй, действительно перебор! – добродушно рассмеялся Мастер, когда она закончила. – А вот Жар-Птицу для жаркого – почему бы и нет? – отлично: кажется, поднятая невзначай тема его искренне зацепила! – Вот скажите мне, сударыня, что такое, по-вашему, эта самая Птица Жар? – задал он внезапно вопрос.

– Любовь, – не задумываясь, выпалила Маша.

– Вы так считаете? – слегка скривился Чеширский – не иначе, этот ответ абитуриентки ему уже не слишком понравился. – Ну, может быть – в какой-то незначительной мере… Но главное – иное! Вот, автор стихотворения же верно подметил: что делают с Жар-Птицей?

– Гм… Ловят? – неуверенно полуспросила девушка – и на сей раз угадала.

– Бинго! Ее ловят! И в самом лучшем для нее случае – сажают в золотую клетку! А в худшем – да, прямиком в жаркое. Поэтому главное в образе Жар-Птицы – это то, что она изначально обречена! И знает об этом! Птица Жар – всегда чья-то законная добыча! – веско выговорил Василий Рафаэлевич. – Вам понятно?

– Да, – поспешила кивнуть Маша, хотя и не была с услышанным согласна.

– А если понятно – прочитайте-ка нам что-нибудь еще – не важно что, что угодно – но так, как это сделала бы Жар-Птица! – потребовал Мастер. – Давайте, вперед!

– Сейчас, секундочку… – начала лихорадочно соображать девушка. Ни одна из ее заготовок для поставленной задачи как-то не годилось … Вот разве что… Хотя это надо не читать, а петь, но тем не менее…

Рвусь из сил – и из всех сухожилий,

Но сегодня – опять как вчера:

Обложили меня, обложили –

Гонят весело на номера!.. [2]

– энергично начала Маша.

– Нет! – всплеснул руками Чеширский, не позволив ей толком разогнаться. – Не верю! Это никакая не обреченность – тут, наоборот, бунт в полный рост! Что в тексте – весьма талантливом, конечно – что в вашем исполнении – о котором, увы, подобного сказать уже не могу.

В груди у девушки защемило.

«Это просто еще одна проверка, – попыталась успокоить себя она. – На стрессоустойчивость, да. Проверка…»

– Что ж, сударыня, с вами все ясно, – зримо растеряв остатки энтузиазма, продолжил между тем Мастер. – Я уж было, грешным делом, подумал, что поймал… Но нет, дорогуша, вы – не Жар-Птица!

– А это обязательно для поступления? – попробовала изобразить невозмутимость Маша – ну, сила духа и все такое…

– Присаживайтесь, не задерживайте товарищей, – проигнорировал ее вопрос Василий Рафаэлевич. – Следующий, пожалуйста, – кивнул он ассистенту.

«Это такая проверка… – продолжала уговаривать себя она, уже сидя на стуле у стены. – Жестокая, но проверка… Мне же не сказали катиться отсюда колбаской – велели сидеть, ждать…»

Правда, как вскоре выяснилось, подобным образом поступали со всеми.

Проверка… Да, проверка! А то, что толком не выслушали программу – так говорят, настоящему профессионалу достаточно пяти слов, чтобы составить о чтеце исчерпывающее мнение! И пресловутую стрессоустойчивость она вроде как продемонстрировала! Получается, ничего еще не потеряно…

В итоге саму себя девушка почти убедила – и до поры держалась.

А вот когда в конце объявили фамилии успешно прошедших тур и Мáшину среди них не назвали – тут-то ее мир и рухнул в тартарары.

[1] Роберт Рождественский. Над головой созвездия мигают…

[2] Владимир Высоцкий. Охота на волков

Глава девятая

Иван

Бесстыдница-купальщица не обманула: заблудиться на втором этаже и впрямь было бы сложно: лестница вывела Ивана прямиком к двери с номером 13 – ну и буковками, куда же без них: «г» и «i», что бы они там ни означали. Юноша постучался. Прислушался: вроде тишина. Поискал глазами дверную ручку, но таковой не обнаружил. Нахмурившись, слегка толкнул саму дверь – почти даже не надавил, просто коснулся кончиками пальцев – и та поддалась, распахиваясь.

– Можно? – Иван шагнул внутрь.

За дверью – разом захлопнувшейся у него за спиной – царил полумрак, и после яркого света на лестнице сходу осмотреться юноше не удалось, поэтому он лишь снова обронил – по сути, в никуда:

– Извините, мне тут дали ваш адрес…

– Чудо чудное, диво дивное! – раздалось тут в ответ кряхтение откуда-то справа – Иван поспешил повернуться в ту сторону, но углядел лишь неровное движение каких-то теней. – Прежде человечий дух приходилось по опушкам лесным искать, по гатям болотным караулить, по лугам заливным ловить, а нынче он сам к тебе является, в нос бросается, на ложку садится, в рот катится!

– Э… Что, простите? – непонимающе переспросил юноша.

Мало-помалу его глаза привыкали к темноте, но говорившего – или, скорее, говорившую – он пока по-прежнему не видел. Зато рассмотрел – как раз справа от себя – крошечное окошко, мутное и уличный свет почти не пропускавшее, но хоть само по себе на общем темном фоне заметное. Затем в зыбких очертаниях – похоже, в дальнем в углу помещения – не без удивления угадал обводы огромной русской печи. Дальше – больше: сделался виден полупрогнивший деревянный пол под ногами – словно на чьей-то годами заброшенной даче. Почерневшие от времени толстые бревна стен, грубо сколоченный стол с двумя лавками… Широкая деревянная лопата у печи, какие-то сушеные травы, развешанные на веревке под низким потолком… Кожаные переплеты толстенных фолиантов на полке – подпертые сбоку оскалившимся в плотоядной улыбке человеческим черепом! Какие-то склянки, шкатулки, мешочки – уже на другой полочке, поуже…

Жесть какая!

Если давешний бассейн с голой проказницей у бортика образу элитного фитнес-клуба в понимании юноши не столь уж и противоречил – мало ли какие нравы у всех этих протухших сливок общества – то здесь уже, пожалуй, случился перебор!

Тем временем взору Ивана наконец показалась и хозяйка – как назвала обитательницу тринадцатого кабинета купальщица: из-за печи, шаркая тяжелыми башмаками, выбралась сгорбленная старушенция лет, наверное, ста – в застиранном домашнем халате и завязанном узлом на затылке линялом пестром платке. На удивление ловко подхватив обеими руками уже замеченную юношей лопату, она смерила гостя тяжелым взглядом из-под кустистых седых бровей.

– Здравствуйте, – счел за благо проявить воспитанность Иван.

– Экий вежливый обед пожаловал! – хохотнула на это старуха. – Нет уж, милок, чур, никаких разговоров – а то знаем мы этих молодцов-удальцов: ты им слово – они тебе дюжину, а там глядишь – уже заболтали да улизнули! – и с лопатой наперевес хозяйка двинулась на юношу.

Тот все же собирался что-то сказать – но, словно околдованный, не сумел раскрыть рта. Хотел было попятиться, однако ноги его будто приросли к полу. Непроизвольно дернулся вскинуть руки – и этого не вышло.