Замена (СИ) - Дормиенс Сергей Анатольевич Страница 19

— И как вы это себе представляете?

Редзи Кадзи с любопытством рассматривал пятно грязи у себя на манжете. Казалось, он вот-вот примется скоблить его ногтем, не отвлекаясь на присутствующих.

Я смотрела на инструменты, пыталась предсказать ответ Икари-куна, и мир казался — весь мир — всего лишь комнатой садовника, который далеко не так прост, как кажется.

«Резидент концерна „Соул“, — вспомнила я. — Чего-то ему не хватает».

Кадзи скучающе рассматривал Синдзи. Как-то не получалось представить перепачканного садовой грязью мужчину в деловом костюме. Например, на совещании. Или у демонстрационного стенда.

«Слайд третий. На нем мы видим крупный план тела…»

Нет, не то. Ему хорошо подходил десантный комплект Белой группы, весь покрытый шипастыми пластинами, увешанный странной формы магазинами и…

«А ведь Кадзи сейчас допрашивает своего спасителя».

Понимание было острым, как запах рассвета. Чем пристальнее я вглядывалась в инспектора под лучами этого озарения, тем яснее видела: он работает в полсилы. В треть — или какой там знаменатель у этой невероятной дроби? Редзи Кадзи — профессионал, он умеет разделять работу и благодарность, но что-то с ним там стряслось — там, где Ангел ломал своим микрокосмом законы нашего мира.

Как-то так он увидел Икари-куна, что сейчас подходит к допросу, словно…

«Словно садовник, играющий главу СБ».

— Вы уверены в этом?

— Нет, — сказал Икари-кун. Сказал тихо. Почти шепотом.

Я пропускаю. Кадзи подался немного вперед — и в прямом смысле, и в направлении к настоящему оперативнику.

— Тогда почему вы ответили, что не могли навредить ей?

— Потому что я так чувствую, разве не ясно?!

Злость. Это всего-навсего последние жуткие дни идут из него. Горлом.

— Вы не читали «Специальные процедуры…», а значит…

— Там описано, как гноящееся небо падает на голову? Описано синее марево? — спросил вдруг угасший Икари-кун.

«Синее марево»? Кадзи молчал, ожидая продолжения.

— Или, например, почему я иду по воздуху, а мир вокруг застывает?!

— Это описано. Так выглядит стазирование пространства микрокосма.

Он обернулся и увидел — меня.

— Аянами… Кто вас спрашивал?!

Досада. Боль. Разочарование.

Это… Это его чувства? Или мои? Я видела, как подрагивают очертания Икари-куна: он балансировал на нашей страшной грани, и я сама, кажется, тоже, потому что Кадзи переводил взгляд с Икари на меня, с меня на Икари, и его кисть сдвинулась — на сантиметр, не больше, — к большому карману на животе, из которого пахло термохимической смертью.

Просто большой пистолет с особыми патронами.

Просто-просто.

В каморке терпко пахло красным цветом, а потом все пропало.

— Убирайтесь, — сказал инспектор улыбаясь. — Оба.

— В смысле? — как-то тускло переспросил Икари-кун.

— В прямом.

Кадзи потер переносицу — средним и указательным пальцами, и секунды шуршали между его движениями. Неприятный взгляд, поняла я. Редзи Кадзи держал в поле зрения сразу нас обоих — цепко, уверенно, с привкусом металла, от которого меня сейчас стошнит.

— Аянами, проследите, чтобы Икари-сан уяснил себе рабочую терминологию проводника. Я не хочу вести допрос на языке ваших тарабарских метафор.

Который раз слова директора Икари возвращаются ко мне? Пожалуй, я не хочу на самом деле это знать. Я просто подготовлю замену. И буду поменьше об этом думать.

За дверью Икари-кун сел на пол. Взял и сел. Все нормально, если подумать.

В коридоре подсобного крыла было пусто, а прямо напротив каморки садовника по стене шла трещина. Она не намного младше, чем само здание лицея, и уж точно старше, чем я. Я стояла, смотрела в бездну змеистого раскола — простой прорехи в простой штукатурке, — и честно пыталась понять, как же мне поступить.

Я совершенно не представляла, что делать в таких ситуациях. Ну, а трещина… Трещина упорно не хотела подсказать идею.

Он молчал, и даже если бы заговорил — ни к чему хорошему это не привело. Можно попробовать решить эту задачу, как обычную психолого-педагогическую ситуацию. Можно, конечно. Только вот ни в одной предлагаемой ситуации мне не попадалось таких умопомрачительных условий. Я прикрыла глаза: трещина была и по эту сторону век.

Вина. Вопреки всему, он уверяет себя, что виновен в смерти Новак, хотя это не правда. «Это возможно не правда», — исправила я себя. Ведь может быть, что Икари-кун — фантастически невезучий и сильный проводник, и он ненароком применил что-то из тяжелого арсенала на Кэт.

Горечь. Он болен, он приехал на призыв присоединиться к делу матери — и убил сначала одного ребенка, а потом и второго — уже пытаясь помочь.

Я могу копаться в чужой боли долго. Иногда — слишком долго, так долго, что давно уже пора открыть глаза на несколько простых вещей.

Первое: Кэт умерла по вине Ангела — что бы там ни сделал Икари-кун, ему пришлось вторгаться в личность ученицы не просто так.

Второе: в лицее есть неидентифицированный Ангел, который ведет себя по-человечески. Я вспомнила слова Акаги. Вспомнила ее страх. Вспомнила свой страх. Да, мне тоже немного страшно. Не потому что «Я умру», а потому что «я даже не представляю, как так может быть».

Третье: завтра на уроках всем учителям прикажут усиливать эмпатический аспект, вводить много этически проблемных ситуаций, заострять изложение. И, как всегда: «словесники, вам нужно превзойти себя». Так уже было — пускай не совсем так, — и я помню лицо замдиректора, и не хочу его видеть вновь.

Висок трескался от боли. EVA не хотела думать о беде Икари-куна — маленького человечка, съежившегося у стены.

К сожалению, мне было интересно.

Майя жила над своим кабинетом.

Собственно, это краткое описание жизни медсестры Майи Ибуки.

Наверное, это удобно: по опускающейся лестнице попадать к себе на работу. Наверное. Ученики называют ее «Птичкой». Ее любят и дразнят. К ней приходят и в красках описывают выуженные из интернета симптомы гонореи, а она краснеет. Ей подбрасывают валентинки под двери кабинета — а она снова краснеет.

В голове затухал писк звонка-вызова, в ноздрях кололся запах медкабинета, а я тасовала колоду памяти. Слайд, тонированный сепией боли. Еще один. Еще. Портрет в профиль — сквозь муар обезболивающего. Группа. Портрет-репортаж, тонкая кисть Майи на моем запястье.

На редком снимке медсестра Ибуки обходилась без смущенного румянца.

— Рей, это ты? — спросили из люка под потолком. — Поднимешься?

Наверху было захламлено и уютно. А еще здесь не пахло лекарствами.

— Привет.

Она сидела за столом перед экраном компьютера. Свет небольшой настольной лампы отозвался уколом в голове, усилия при подъеме по крутой лестнице — нытьем в суставах, но в целом все было в порядке.

Достаточно, чтобы увидеть главное.

В окне выполняемого процесса красивыми облачками взрывались удаляемые файлы.

…Она собирала это примерно полтора года.

Статистика подростковых абортов — с точностью до населенного пункта. («Видишь, Рей? Там, где появлялся Ангел, молодые люди не хотят детей. Вообще, понимаешь?» — сокрушалась она, делая мне укол).

Полная копия «Малого хирургического атласа» в высоком разрешении. Его сканировал фанатик своего дела. («Знаешь, я придумала та-акой раздаточный материал!»).

Подборка о вреде курения. ООНовская статистика, кажется. Кажется, это ей достали в обход комитетов. Кажется, я даже помню, как она хвасталась ею, и что в кабинете пахло тогда пролитым нашатырем, а за окном цвело что-то розовое.

Материалы спецкурса по валеологии для третьего класса сейчас стирались с жесткого диска.

Shift+Delete.

— Садись, — сказала Майя и улыбнулась. Улыбка получилась тусклая, растерянная. Мертвая.

Я сняла со стула короткий халатик и повесила его на спинку. Под халатиком нашлась коробочка от столовских бутербродов. «Тема три, — вспомнила я, садясь. — „Быстрое питание: слово о пользе, слово о вреде“. Майя дивно убедительно все расписала».