Клуб космонавтики (СИ) - Звягин Андрей Юрьевич Страница 21

— А что на том краю карты — никто не знает, морские чудовища топят все корабли.

Ботаника и зоология — прекрасны! Особенно когда рассказывают, что раз в сто лет в джунглях распускается пятиметровый цветок, светится неземным огнем всю ночь, а к утру чернеет, будто сгорая, ссыхается, превращаясь в горсточку пепла, словно и не было ничего, только сон, короткий и ненастоящий. Или вот еще, весной проходили: на другом конце глобуса, посередине Южной Америки, в дуплах километровых деревьев обитают дикие индейские племена, которые никогда не спускаются на землю, но и на самый верх не лазят, потому что, по их поверьям, там живут создавшие Землю боги, и если их разгневать, наступит конец света. Ученые в этом засомневались и полезли, но тотчас передумали, ведь там действительно кто-то был, и в очень плохом настроении — что-то бурчал и ругался на непонятном языке. Махнули рукой ученые, вдруг и правда не все в легендах выдумка, поэтому не стали подвергать Землю опасности и принялись изучать что попроще — гигантских зубастых лягушек, которые нападают на огромных, переворачивающих лодки амазонских сомов.

Ну разве это не здорово?!

А вот история — не здорово. Особенно какая-нибудь история революции. Ее всю можно описать картинкой из учебника — захватывают солдаты-матросы Зимний дворец, врываются в центральный зал, а там министры из Временного правительства, во фраках и мундирах, злобно кривятся из-за того, что их время кончилось, и я не пойму — отчего художник лица буржуям нарисовал не человеческие, а будто рептильи? Не верю, что такие у них были в реальности. Пропаганда, понимаю. Плохие капиталисты и замечательные большевики. Но можно знать меру?! Зачем из людей дураков делать, тем более что дураков и так полно?

Литературу, которую я очень люблю, я не люблю совсем. Уроки литературы, я хотел сказать. То, что мы изучаем. Современные и полусовременные советские писатели, скорее всего, родственники и единомышленники того рисовальщика картинок в учебник истории, а классики… хорошо, но печально и безнадежно. Хоть "Война и мир", хоть "Петербург и Раскольников". Разве что Гоголь отстает от коллектива, но кто ж его далеко отпустит.

Ладно, победили мы в начале девятнадцатого века Наполеона. Дубина народной войны сломала вражескую шпагу и перемолола даже наполеоновскую гвардию — выструганных из дерева и обитых жестью военных человекообразных роботов в медвежьих шапках, расколошматила заменяющие им сердца паровые двигатели. Толстой об этом неплохо писал, грамотно, надо отдать должное. Но что потом? Счастье-то где? Нет его. Повозка едет в ночной метели, кругом ни души, одни засыпанные снегом леса и поля.

10

Со сверстниками мне тоже скучно. Не хочу об этом говорить. А то скажут, что высокомерничаю. Мне неинтересно с теми, кто не читает, и неважно, сколько им лет.

Иногда кажется, что я неправ и так нельзя, надо искать в людях хорошее. Ищу, но получается найти не всегда. Из-за этого порой чувствую себя виноватым.

Глава 11 Хоккей на чердаке

1

— Пойдемте, п-поиграем в хоккей, — сказал Глеб, когда мы вышли на улицу.

Мысль хорошая и очевидная. Сегодня последний день для хоккея. Потом ждать до осени, ведь в городе нас не будет.

И мы направились к дому Глеба.

Края облаков уже покрылись золотом, кое-где угадывались звезды. На улице стало больше прохожих — люди потихоньку возвращались с работы. Вечер был не за горами.

2

— Нажимай осторожно, — попросил меня Артем, когда зашли в лифт. — а то сам знаешь.

Знаю, конечно. Поэтому дотронулся до кнопки с цифрой "девять", как археолог до выкопанной из песка миллионолетней глиняной амфоры.

Двери закрылись, и кабина поехала вверх. Все выдохнули.

Случилось у нас однажды лифтоприключение. Незабываемое, хотя мы его и обещали забыть. Потом расскажу.

Доехали, вышли, молча осмотрелись. Никого! И за дверьми в квартирах ни шороха, ни голосов, никто наружу не собирается. Отлично. Видеть нас не должны.

Лифт замер на последнем этаже, но лестничным ступенькам позволено идти еще дальше, в направлении чердака. Мы неслышно одолели их и остановились около финальной части нашего восхождения — трехметровой вертикальной лесенки, сваренной из труб и железных перекладин. Над ней в потолке запертый квадратный люк.

Ключ у меня есть. Однажды слесарь забыл вытащить его из замка, мы в Клубе быстренько вырезали копию и чердак перешел к нам в неограниченное пользование. Взрослые там не появляются. За год не приходил никто.

Лезть надо осторожно, слева под ногами межлестничный проем. Свалишься — лететь до первого этажа. Поначалу было страшновато, потом привык. Не смотреть вниз и все будет хорошо. Ключ у меня, поэтому я и открываю. К тому же мне это проще, я самый высокий.

Поворот ключа — и маленький висячий замок перестал быть помехой. Затем я приподнял и сдвинул увесистую крышку люка.

Все, можно заходить.

3

Чердак похож на обычную комнату. Только вытянутую и невысокую, с двумя окошками.

Здесь некрашеный деревянный пол, сумрачно, таинственно, пусто, пахнет досками и почему-то нежарко, хотя крыша должна нагреваться от солнца, а еще слышно разгуливающих голубей.

И здесь легко. Школа, родители, да и вообще весь мир остался где-то там, за бортом. Друзья рядом, но они не мешают. Захочу — приду сюда один. Буду сидеть в кресле и бездельничать.

На уроке истории нам с восторгом рассказывали, что при коммунизме не будет своего, одно лишь общественное, доступное всем, но меня такое будущее пугает. Должно быть место, которое только для себя. Где уютно, спокойно. Куда никто не зайдет, потому что у него тоже есть право здесь находиться, так что подвиньтесь, а не нравится — уходите, вас никто не держит.

И чего люди так боятся одиночества, не понимаю. Когда человек не один, он разговаривает с кем-то, а когда в одиночестве, то как бы разговаривает с собой. Даже молча, прислушиваясь к тому, что внутри его души. Кто так не делает — тот робинзон с необитаемого острова, только наоборот.

В журнале "Работница" (я такую ерунду не читаю, но случайно попалась на глаза), однажды увидел фразу — "она никогда не бывает одна". Гордо так слова красовались. Означали, что успешная женщина никогда не находится в одиночестве. Кошмар! Неужели "успешная женщина" и "тупая дура" — синонимы? Как это вообще печатают в советских журналах, тем более в глянцевых, блестящих, предназначенных для всех? Куда смотрит коммунистическая партия, в конце концов? Настоящая партия, не та, что на портретах. Куда смотрят портреты, я знаю.

Получается, мне двенадцать лет, а я уже критикую советскую власть. Встал на скользкую дорожку и даже коньков не надел. Ничего, постараюсь держать равновесие.

…Раньше чердак был жутко захламлен. Чего тут только не валялось. Мы сложили все барахло в дальний угол, носить вниз побоялись, нас бы тогда точно заметили. Но на чердаке нашлось и много интересного, например, плетеные кресла-качалки. Разумеется, старые и поломанные, но мы в "Клубе космонавтики" не зря занимались, и отремонтировать их труда не составило. До этого никто из нас в таких креслах не сидел. Какие же они классные! Качаешься, и не падаешь. Невероятно. Артем, правда, упал, доказывая, что можно свалиться. Доказал, молодец. Зеленкой его потом родители мазали, не "художники". Ирония судьбы.

Из досок мы соорудили небольшой стол, на котором теперь играем в хоккей. Какой хоккей? Настольный!

Настольный хоккей — одно из величайших изобретений человечества, наряду с полетами в космос и пломбиром. Настояще-ледяной интересен не так, там толкотня и скучные раскатывания взад-вперед, а тут надо думать и рассчитывать свои действия.

Мы долго обходились без мороженого, копили деньги. Страдали безмерно, как персонажи Достоевского. Но затем настал великий день покупки и тайно-торжественного принесения на чердак. Играли все выходные с перерывом на обед (не есть было нельзя, родители могли что-то заподозрить).