На острие ножа - Блэкмен Мэлори Страница 27

Но они не смеялись. Они смотрели на меня. Молча.

— Что, настолько плохо? — спросила я, когда никто так ничего и не сказал.

— Вау! — выдохнул Сонни.

— По-моему, у нас есть солистка, — выдохнул Джексон.

И Сонни с Носорогом захлопали в ладоши и разразились приветственными возгласами, хотя их никто не просил. Точнее, Носорог застучал барабанными палочками друг о друга, но смысл был тот же.

— Неплохо, — сказал он.

— Спасибо!

В его устах это была наивысшая похвала. На меня накатила теплая волна удовольствия — и тут я ощутила, как из груди у меня течет теплая волна кое-чего другого.

— Черт! — завопила я.

— Что случилось? — спросил Джексон.

На футболке проступили пятна. У меня прибыло молоко.

— У вас тут салфеток не найдется? — спросила я.

— Зачем? — не понял Джексон.

— Джексон, бро, когда девушка просит салфетки, не надо задавать вопросов, — сказал Сонни. — Дай и помалкивай.

Я невольно хихикнула — на лице Джексона нарисовалась паника.

— Что, тебе правда интересно? — Мне вдруг захотелось над ним покуражиться.

— Если подумать, нет.

— А то смотри, я могу… — Меня так и подмывало подпустить ему шпильку-другую. Скажу — и его замутит так же, как любого другого парня, хоть Нуля, хоть Креста. Все они одинаковые.

— Нет-нет, не надо! — Джексон замахал руками, потом показал пальцем на верстак у дальней стены. — Вон салфетки. Когда разберешься… с чем там тебе надо разобраться, устроим настоящую репетицию, прогоним все песни, которые мы поем завтра, — затараторил он.

— Не все сразу. — Я направилась к верстаку. — Голос сорву.

— Значит, устроим настоящую репетицию, а до завтрашнего вечера будешь помалкивать — ни петь, ни говорить, — постановил Джексон. — Мы выступаем в «Росинке» в восемь.

— Ладно.

Я повернулась спиной ко всем, сложила несколько салфеток и подсунула в лифчик.

— Готовы?

Я повернулась — и расхохоталась: они старательно глядели куда угодно, только не на перед моей футболки. И собственный смех показался мне странным, незнакомым, будто смеялся кто-то другой, а я — настоящая я — просто стояла и смотрела. Но это ничего. Я так могу. Могу быть сразу двумя людьми, если нужно. Настоящая я глубоко-глубоко внутри — и фальшивая я, которая будет прятать настоящую ото всех на свете.

— Как она называется, ваша группа? — спросила я.

— «Тараканы», — ответил Сонни. По его серьезному лицу я поняла, что он меня не разыгрывает.

— Тьфу, гадость! — Я фыркнула. — Вы с ума сошли? Тараканов никто не любит!

— А ты бы что предложила? — спросил меня Сонни.

— Откуда я знаю? «Мошки» и то лучше, — легкомысленно отозвалась я.

К моему удивлению, Джексон, Носорог и Сонни всерьез обдумали мое предложение. Потом переглянулись и кивнули.

— Ну что, значит, «Мошки», — сказал Джексон.

И все было решено — вот так, в одну секунду.

— Кстати, я не хочу, чтобы в списке группы значилось мое настоящее имя, — сказала я.

— А чем тебе собственное имя не нравится? — поспешно спросил Джексон.

Слишком поспешно.

— Джексон, я не шучу, — воинственно нахмурилась я. — Если ты рассчитывал заработать на моем имени, даже и не думай.

— Тогда как ты хочешь, чтобы тебя называли? — спросил Сонни, не дав Джексону возразить.

Я подумала.

— Ридан. Если кто-то спросит. Но на самом деле никто не спросит.

— Ридан? А что это вообще значит? — спросил Джексон.

— Ничего, совсем ничего, — ответила я. — Имя как имя, последнего разбора.

— Чего?

— Самое заурядное и тупое имя на свете, — улыбну- лась я.

Джексон свирепо поглядел на меня — ему не нравилось, что нельзя будет объявить, что с ним на сцене дочка Камаля Хэдли.

— Ридан, или я ухожу, — прямо сказала ему я.

— Ладно, Ридан так Ридан, — поспешно встрял Сонни.

— Оно даже ничего не значит… — проворчал Джексон.

Я кивнула:

— Да, ничего. Так и задумано.

Глава 30 ∘ Джуд

Она по-прежнему в больнице. Она по-прежнему без сознания. Кара Имега. Она думала обо мне. Она думала обо всем, что я говорил, и обо всем, чего я не говорил. Она думала обо всем, что я показывал, и обо всем, что прятал в глубине. Какая сильная штука — условное наклонение. Если бы она была нулем, если бы я был Крестом… если бы мы жили в другом мире… если бы я не так сильно ненавидел Крестов…

Я сохранил ее фото, которое напечатали в газетах на следующий день после того, как ее нашли. Так, на память. Оно ничего для меня не значит. Я могу выбросить его в любой момент, если захочу. Просто я не видел раньше этой ее фотографии. У нее на ней такой вид, словно она молится. Интересно, о чем она думала, когда ее снимали. Хороший получился портрет, похожий. Она и правда была такая.

Спокойная.

Тихая.

Я обналичил ее чеки в разных банках по всему городу. Все в один день, прежде чем ее банк заблокирует ее счет. Часть денег сразу взял наличными, часть положил на депозитный счет и, как только перевод был подтвержден, снял деньги. Она попала в больницу, но не умерла, поэтому у банков не было причин отклонять переводы. А я предусмотрительно датировал все чеки задним числом. Один чек она подписала, так что мне было нетрудно подделать ее подпись на остальных. Да и в этом ее ящике было полно денег. К концу недели я разбогател на несколько тысяч фунтов.

У меня нет поводов унывать. Только дождь все не прекращается.

Особенно по ночам, когда я снова остаюсь один, когда я снова одинок, а на небе ни облачка.

И в глубине души у меня такое ощущение, что я больше никогда не увижу солнца.

Глава 31 × Сеффи

— Сеффи, когда мы об этом поговорим?

— О чем? — спросила я Мэгги.

Она хмуро посмотрела на меня:

— Сеффи, в этом письме сплошное вранье. Каллум тебя любил. Да ты и без меня это знаешь.

— Так что, это не Каллум написал?

— Почерк и правда похож на его, — неохотно согласилась Мэгги. — Но если это действительно писал он, значит, его заставили или у него была какая-то другая причина, просто мы еще не понимаем какая.

Я посмотрела на Мэгги, склонив голову к плечу. Она сама-то верит во всю эту ерунду? Заставили?! Еще чего.

— Сеффи, Каллум любил тебя. Ты должна в это поверить, даже если не веришь больше ни во что на свете, — не сдавалась Мэгги.

Но я ее едва слушала. Теперь, когда она знает, что между нами с Каллумом ничего не было, кроме сплошного вранья, может, она иначе относится к тому, что мы живем у нее.

— Вы, наверное, хотите, чтобы мы с Роуз от вас съехали. Я могу перебраться к маме, — добавила я, чтобы у Мэгги не складывалось впечатления, будто она выставляет нас на улицу.

— Нет, конечно, — сказала Мэгги. — Это твой дом, живи здесь сколько хочешь.

Я пожала плечами, уговаривая себя, что вообще-то мне все равно.

— Сеффи, ты любила моего сына?

— Конечно любила. Иначе я не позволила бы ему прикоснуться ко мне.

Эти слова вырвались у меня не из головы, а из сердца, и едва я их произнесла, как выругалась про себя. Щеки у меня полыхали. Я отвернулась от Мэгги — не хотела смотреть на нее, выдав такую тайну.

— Тогда почему ты так рвешься поверить, что он и правда думал так, как написал в письме? — спросила Мэгги.

Рвусь поверить? Все, что я знала, все, что жило в моей душе, вынуждало меня молиться, чтобы оказалось, что он этого не писал, — но молитва не помогала.

— Потому что Каллум его написал, — ответила я, совершенно измученная. Как же она не понимает? — Каллум написал это оскорбительное, полное ненависти письмо и сделал это нарочно. Неужели вы можете честно, положа руку на сердце, сказать, что он имел в виду что-то другое?

Мэгги открыла рот, чтобы возразить.

— Вы не знаете, о чем он думал, когда это писал, — перебила ее я. — Он был в тюрьме, ждал казни. Естественно, что он винил во всем меня. Вот и возненавидел.