Делириум - Оливер Лорен Страница 3

– Мы должны выехать меньше чем через час, – говорит она. – Так что давай пошевеливайся.

3

Господь, помоги нам крепко стоять на земле и видеть путь.

Не дай нам забыть о падших ангелах, которые решили воспарить в небо, а вместо этого упали в море с опаленными солнцем крыльями.

Господь, пусть мои глаза всегда смотрят вниз на дорогу, молю, не дай мне споткнуться.

Тетя настояла на том, чтобы мы пошли к лабораториям пешком. Лаборатории, как и все правительственные здания, расположились вдоль пристаней – цепочка ярких белых домов напоминает блестящие зубы по кромке хлюпающей пасти океана. Когда я была маленькой и меня только переселили к тете, она каждый день провожала меня в школу. Мы с мамой и сестрой жили ближе к границе, и меня одновременно пугали и завораживали эти темные петляющие улицы, пахнущие рыбой и отбросами. Мне всегда хотелось, чтобы тетя держала меня за руку, но она никогда так не делала. В результате я, сжав кулаки, шла за гипнотическим шорохом ее вельветовых брюк и с ужасом ждала того момента, когда над гребнем последнего холма появится школа Святой Анны для девочек – темное каменное здание, все в трещинах и вы-щербинах, словно обветренное лицо рыбака.

Поразительно, насколько все меняется. Тогда меня пугали улицы Портленда, и я не отходила от тети ни на шаг. Теперь я знаю их так хорошо, что могу с закрытыми глазами гулять по всем закоулкам. А сегодня больше всего на свете мне хочется быть одной. Океан скрыт за неровной стеной улиц, но я чувствую его запах, и он снимает напряжение. Морская соль делает воздух плотным и осязаемым.

– Помни, – говорит в тысячный раз тетя, – они хотят узнать тебя как конкретного человека, это – да, но, если ты будешь давать пространные ответы, для тебя откроется больше вариантов на будущее.

Тетя всегда говорит о замужестве словами из руководства «Ббс»: долг, ответственность, непоколебимость.

– Поняла, – отвечаю я.

Мимо нас проезжает автобус, на его борту красуется трафарет герба школы Святой Анны, и я втягиваю голову в плечи, мысленно представляя, как Кара Макнамара или Хилари Паркер смотрят в грязные окна, хихикают и тычут в меня пальцами. Все знают, что сегодня у меня день эвалуации. В год разрешено пройти процедуру только четырем девушкам, так что все места давно расписаны.

Тетя заставила меня накраситься, и теперь у меня такое чувство, будто мое лицо покрыто лоснящейся пленкой. Дома, в ванной комнате, глядя в зеркало, я подумала, что со всеми этими невидимками и заколками похожа на рыбу – рыба с кучей металлических крючков в голове.

Я не люблю краситься и наряжаться, меня не вдохновляет блеск для губ. Моя лучшая подруга, Хана, считает, что я ненормальная. А как иначе? Она-то просто великолепна. Даже когда Хана завязывает волосы в небрежный узел на затылке, это выглядит так, будто она только что сделала прическу в салоне красоты. Я не страшная, но и не красавица. Где-то посерединке. Глаза у меня не зеленые и не коричневые, а вперемешку. Я не худая и не толстая. Единственное, что можно сказать о моей внешности с полной определенностью, – я маленькая.

– Если, не дай Господь, тебя спросят о твоих кузенах, не забудь сказать, что плохо их знала.

– Угу.

Я слушаю тетю вполуха. День жаркий, слишком жаркий для июня, и, несмотря на то что утром я извела на себя уйму дезодоранта, пот начинает щипать мне поясницу и под мышками. Справа от нас залив Каско, по обе стороны его охраняют острова Пикс-айленд и Грейт-Диамонд-айленд с возвышающимися на них дозорными вышками. А дальше – открытый океан, а за океаном – уничтоженные болезнью города и страны.

– Лина? Ты меня слушаешь?

Кэрол берет меня за руку и поворачивает лицом к себе.

– Синий, – механически, как попугай, говорю я, – мой любимый цвет – синий. Или зеленый.

Черный – слишком нездорово; красный вызовет у них раздражение; розовый – как-то по-детски; оранжевый – для фриков.

– А чем ты любишь заниматься в свободное время? Я мягко выворачиваюсь от тети.

– Мы уже это повторяли.

– Это важно, Лина. Возможно, это самый важный день в твоей жизни.

Я вздыхаю. Впереди с жалобным механическим скрипом медленно открываются ворота, преграждающие путь к правительственным лабораториям. Уже успели образоваться две очереди – одна из девочек, у второго входа в пятидесяти футах вторая – из мальчиков. Я щурюсь от солнца и пытаюсь разглядеть знакомые лица, но океан ослепляет, и перед глазами мельтешат черные мушки.

– Лина? – напоминает о себе тетя Кэрол.

Я делаю глубокий вдох и начинаю спич, который мы репетировали уже миллион раз:

– Мне нравится работать в школьной газете. Меня увлекает фотография, потому что она позволяет поймать и сохранить отдельный момент жизни. Мне нравится ходить с друзьями на концерты в Диринг-Оак-парк. Я люблю бегать, два года я была вторым капитаном команды по кроссу. Я заняла первое место на дистанции пять километров. Еще я часто сижу с маленькими членами моей семьи, мне действительно нравятся дети.

– Ты ерничаешь, – говорит тетя.

– Я люблю детей, – повторяю я, предварительно приклеив на лицо улыбку.

На самом деле, если не считать Грейси, я не очень-то люблю детей. Они такие крикуны и непоседы, постоянно все хватают, пускают слюни и писаются. Но я понимаю, что когда-нибудь у меня появятся свои дети.

– Уже лучше, – говорит тетя Кэрол. – Продолжай.

– Мои любимые предметы – математика и история, – заканчиваю я.

Тетя удовлетворенно кивает.

– Лина!

Я оглядываюсь. Хана только-только выбралась из машины родителей и машет мне рукой. Легкая туника соскользнула с загорелого плеча, светлые локоны развевает ветер. Все мальчики и девочки, которые выстроились в очередь в лаборатории, поворачиваются в ее сторону. Появление Ханы всегда так действует на людей.

– Лина! Подожди!

Хана на бегу продолжает махать мне рукой. На узкой дороге у нее за спиной автомобиль начинает медленный маневр к развороту – вперед-назад, вперед-назад, пока не поворачивается на сто восемьдесят градусов. Машина родителей Ханы черная и гладкая, как пантера. Несколько раз мы катались на ней вместе с Ханой, и я чувствовала себя настоящей принцессой. Сейчас мало у кого остались машины, и еще меньше тех, кто пользуется ими по назначению. Бензин очень дорог и выдается строго по норме. Некоторые из представителей среднего класса установили свои машины перед домами, как статуи, – новенькие и безжизненные с чистенькими, девственными шинами.

– Привет, Кэрол, – говорит, поравнявшись с нами, запыхавшаяся Хана.

Из ее приоткрывшейся сумки выглядывает журнал, и она заталкивает его обратно. Это одно из правительственных изданий «Дом и семья». Заметив, что у меня от удивления ползут брови на лоб, Хана корчит кислую физиономию.

– Мама заставила взять с собой. Сказала, чтобы я читала в ожидании эвалуации. Что это произведет благоприятное впечатление.

Хана подносит пальцы к горлу и изображает, будто ее рвет.

– Хана! – зло шипит тетя.

Тревога в ее голосе заставляет меня вздрогнуть. Кэрол практически никогда не теряет самообладания, даже на одну минутку. Она быстро оглядывается по сторонам, как будто опасается, что на залитых утренним солнцем улицах притаились эвалуаторы и регуляторы.

– Не волнуйтесь. За нами не шпионят, – говорит Хана. Она поворачивается к тете спиной и одними губами говорит мне «пока», а потом улыбается.

Двойная очередь из мальчиков и девочек растет и выползает на улицу. Стеклянные двери лабораторий с шипением открываются, появляются медсестры, в руках у них планшеты с зажимами для бумаги. Медсестры начинают препровождать собравшихся в комнаты ожидания. Тетя легко и быстро, словно птичка лапкой, касается моего локтя.

– Тебе лучше занять место в очереди.