Замена (СИ) - Дормиенс Сергей Анатольевич Страница 4

Руки он сцепил на столе и слегка поигрывал кистями. Явно жалел, что не взял себе чего-то «для приличия». И кольца у него на пальце нет.

По лицу Маны было видно, что она прямо тут готова просветить новоприбывшего насчет меня и сдерживается только на честном слове и остатках совести.

— Ну, в общем, вы знаете, мне тут у вас даже понравилось, — смущенно рассмеялся Синдзи. — Первый урок так легко прошел…

Я молчала. Ему явно неудобно, но очень интересно. Он то ли никогда не был в школе, то ли… То ли. Я, словом, плохо разбираюсь в малознакомых людях.

— Да-да! — счастливо поддакнула Мана. — Замечательный первый урок! Мне так понравилось, что я вот даже попросила Аянами…

Мычание ей, значит, понравилось, подумала я, переводя взгляд на жизнерадостное лицо куратора Киришимы.

— Я по Гете учил немецкий. По текстам и аудиокнигам, — серьезно похвастался Икари. — Звук «л» в разговорном — это самое сложное. Ну, еще «р» у них другой. А вот читать — совсем просто.

— А долго учить пришлось? — спросила Мана. Она устроила щеку на ладони и смотрела на Икари сбоку и снизу вверх. Убийственная позиция для стрельбы глазами на малые дистанции.

— Около полугода, — улыбнулся Синдзи.

Ну, все ясно. Я подняла пустую тарелку и встала.

— Э, Аянами-сан?

Я обернулась. Из-за плеча Синдзи выглядывала недовольная Мана.

— Аянами-сан, я остаюсь, — глухо сказал Синдзи. — Вам, наверное, стоит знать.

— Почему?

— Но… Вам ведь нужна помощь?

Не нужна на самом деле. Хотелось бы, но не нужна. А вот тебе был нужен повод, чтобы заняться делом своей матери.

Мана сделала глазами «О-о-о!» и подскочила со счастливой улыбкой. Вопрос Икари был куда лучшей добычей, чем попытка увлечь его с первого взгляда.

— Ну, вы общайтесь, а я засиделась, — затараторила она. — Рей, заскочи заполни мне журнал, хорошо?

— Да.

В маленькой столовой становилось людно. Учителя, которым нужно было только на второй урок, сходились в поисках чашечки кофе, неоновые лампы становились все тусклее: за окнами разошелся наконец серый осенний день.

— Аянами-сан, с вами точно…

— Да, Икари-сан.

Мне расхотелось разговаривать с ним. Он не понимает почему, но остается, наверное, считая, что из-за меня. И это так благородно, что манной каше в желудке становится тесно.

— Вы считаете, что я не справлюсь?

Неожиданно. Мнительность? Пусть будет мнительность.

— Я вас не оцениваю.

«И дайте мне уже уйти».

— Я смог провести урок без подготовки, — вдруг твердо сказал Икари и тоже встал. — Не какой-то там доклад — урок, Аянами-сан. Если бы не один ученик, все было бы идеально.

Знакомое ощущение. Ужасное и знакомое, и этого быть не может, но это есть, потому что Икари-младший продолжал:

— …Он так смотрел на меня… Ну, то есть, так слушал, что иногда мне казалось, будто…

— Будто он один в классе, — закончила я, видя, что Синдзи сейчас смутится и замолчит.

Он кивнул. Медленно и удивленно — как при замедленной съемке, а у меня в голове дернулся якорь фантомной боли.

— Идите за мной, — сказала я.

Вопросы «как?», «почему он?..» и все на них похожие — это все потом.

— Зачем? И к-куда?

— В ученическую столовую. Покажите мне этого ученика.

— Но зачем?

Я обернулась:

— Вы знаете, как его зовут?

— Э, нет… Откуда?

— Значит, покажите.

— А если он уже поел? — с раздражением в голосе спросил он. — Мы что, будем его повсюду искать?

— Да.

— А когда найдем — съедим?

— Нет.

Кажется, со мной здоровались. Кажется, кто-то смотрел на новенького, идущего за мной. Я слышала неподражаемый запах столовой — запах, отбивающий напрочь даже самый сильный аппетит. Я слышала шум за дверями.

И лучше бы на том и остановиться.

— Аянами-сан… — неуверенно позвал Синдзи. Иронии в голосе не было, и это хорошо.

— Икари-сан, вы уже подписали документы?

— Нет, но…

— Тогда просто покажите мне его. И… Лучше уезжайте. Ничего не подписывая.

Икари Синдзи смотрел на меня искоса, и я понимала, что очень плохо разбираюсь в людях, потому что теперь он точно останется.

С другой стороны, может, как раз начинаю разбираться.

2: Лихорадка

Каждый вход в класс — это маленькая смерть. Я всегда оставляю что-то на пороге, перед гомоном голосов, на фоне которого обязательно выделяется один. Всегда — один. Там какой-то совсем другой мир, и туда надо попасть. К сожалению, надо. Хуже всего, когда кто-то заходит в класс по соседству, кто-то из коллег, и тогда ты умираешь у него на виду.

Наверное, для кого-то это рутина — вот так умирать. Умер — и не заметил.

— Добрый день. Садитесь.

Я всегда поворачиваюсь к классу на третьем шаге, за два шага до учительского стола, но только сегодня обратила на это внимание. Выглядело это открытие примерно так: «Оказывается, я дышу».

Класс — это пространство, и половину своей работы ты выполняешь, грамотно занимая его. Умение ходить между рядами на контрольной — всего лишь ничтожная часть настоящего умения. Важно уметь смотреть, уметь стоять, чувствовать освещение. Свет крадет часть стереометрии, свет меняет ее, и все выглядит иначе. Учитель, который не реагирует на игру светотени, — это как плохой фотограф. Результат есть, но лучше бы его не было.

Если бы я стала учить кого-то педмастерству, я бы начала со слов: «Класс — это пространство». Эти слова, наверное, ничуть не хуже других, ведь я помню свои учебники по педагогике. Их писали люди, ни разу не видевшие школы.

— Осень любили многие поэты, но не все умели видеть в ней руку высшего существа.

И — взять первую нить тени. Никакой переклички — я знаю их всех в лицо, и, в конце концов, первые минуты — всего лишь вступление. Или я погружу их сейчас в свое пространство, в свою тему, в свой урок, или они погрузят меня в свое пространство.

«Погружение…»

Очень иронично. Наверное, доктор Акаги именно сейчас рассказывает Икари-младшему о микрокосме, захвате и столкновении. Доктор вряд ли озаботилась аккордами и вступлениями, потому что ее сегодняшняя тема будет для слушателя апокалипсисом.

В любом случае. Но я сейчас не о том.

«Много лишних мыслей. Хватит, Рей».

— Осень — это то, что вы видите за окном.

Ни единого жеста: они все равно невольно повернут головы. Ни грамма внимания кому-то конкретному — это все потом, потом, когда настанет время обсудить, поделиться, проанализировать.

— Вы видите погоду, а поэт увидел там метафору вечности. Увидел возможность соединить невозможное. Рильке — это поэт почти неощутимого парадокса.

И пока они еще воспринимают последние слова, пока соединяют значения непростых — да, даже для них — слов, нужно идти дальше.

— Файл «Осень». Откройте его.

Мне легко. Экраны лэптопов сейчас подсвечивают почти потерявшиеся во вступлении лица. Значит, правильным было все: тон, настрой, перемещение.

«Вы мало жестикулируете, Аянами-сан».

Возможно, замдиректора. Я непременно учту ваше замечание. Как только моя техника перестанет работать.

— Первые три строки. Как вы понимаете эти образы? Какую картину видел поэт?

Тишина, шепоток. Мне интересно, что сейчас произойдет, кто откликнется первым, как дальше пойдет мой урок. Это самый непредсказуемый момент, потому что одна неудачная шутка, одна глупость — и всю атмосферу, всю игру света и тени придется строить заново. Или превращать урок по лирике в хороший урок по учебнику.

— Ну, он не видел, наверное, откуда падают листья, Аянами-сенсей.

Умная и тонкая девочка, прячущая себя за бойкостью. Обычное, в сущности, дело.

— Хорошо, Виктория. Прочитайте эти строки вслух.

Можно сделать замечание за вызывающее «ну». Можно, но не на первом ответе. Потому что это значит порвать рисунок. Грубо, наотмашь. Иногда нужно рвать, когда картина ведет сама себя, когда ход урока определяют ученики. Или когда именно твой урок выявляет одного из Ангелов.