Забытые богом - Кожин Олег Игоревич Страница 5

Гладкая металлическая ручка с лязгом упала, поднимая засов. Уже тогда Ваграм почувствовал неладное. Но руки привычно потянули тяжеленную створку, распахивая холодильник. За секунду до того, как в лицо пахнуло душным смрадом, одурманенный травой мозг наконец отыскал ту неладную деталь, что не давала ему покоя. Ручка. Она была теплой. А потом Ваграма скрутил резкий и болезненный приступ рвоты.

Кое-как усмирив бунтующий желудок, Ваграм отполз от дверей подальше. Содрав бандану, с силой прижал пахнущий потом и перхотью платок к носу. Рвало Ваграма обильно, в ноздрях застряли крохотные кусочки непереваренной гречки с тушенкой. Стараясь дышать неглубоко и ровно, Ваграм отер лицо. Такой чудовищной вони ему не доводилось ощущать даже у вольеров с мертвым зверьем. Неудивительно, холодильник вмещал сотни две свиных туш, не меньше. Удивительно другое – Ваграм был здесь полтора дня назад. За это время, даже отключись холодильник сразу после его отъезда, мясо никак не могло протухнуть до такого состояния.

Дыша через платок, сдавленно матерясь, Ваграм вытащил из лужи блевотины упавший фонарь, обтер о шорты. В желудке ворочались колючие спазмы. Придерживая фонарь над головой, он ногой подцепил дверь. Луч вытянулся, вонзаясь в темное нутро холодильника желтой спицей, и Ваграма затрясло по-настоящему.

Заледенел загривок, слипшиеся от пота волосы зашевелились. Ваграм до скрипа сжал зубы, чтобы не заорать. Из прикушенной губы потекло горячее, солоноватое. Под пальцами заскрипел пластиковый корпус фонарика. Ваграм остро пожалел, что оставил оружие в машине. Оно бы помогло избавиться от немощи, внезапно охватившей все тело. Помогло прогнать страх или хотя бы справиться с ним. Но чертов карабин в пикапе, на заднем сиденье, покрывался пылью уже второй месяц…

За спиной почудилось движение. Сквозняк? Или кто-то прячется там, в темноте, жмется вдоль стен, подбираясь на расстояние прыжка? Ваграм завертелся, полосуя тьму лучом фонаря. Он пластал ее на куски, она тут же срасталась, становясь гуще, чернее и опаснее. Никто не таился в складках ее бархата, никто не крался к Ваграму, припадая к холодному полу мягким брюхом. Взяв себя в руки, Ваграм снова ткнул фонарем в черный проем холодильника. Может, показалось?

Не показалось. Дверь распахнулась едва наполовину, но этого хватало. Вдоль тонкой светлой дорожки в темноту уходила бесконечная вереница железных крюков, и на каждом – человеческое тело. Ближе всех висела полная женщина с отвисшим животом и грудями. Бескровная кожа отливала алебастром, подбородок, из которого рос порыжевший крюк, задрался в потолок. Окоченевшие руки слегка разведены в стороны, и женщина еле заметно покачивалась, словно танцуя под неслышную музыку, купаясь в пылинках, вспыхивающих под рассеянным взглядом фонаря.

Запахи пота, блевотины и падали мутили сознание. Ваграм развернулся на ватных ногах и, цепляясь за стены, чтобы не упасть, поплелся к выходу. Фонарь бесполезно болтался в руке, высвечивая стоптанные сандалии, шаркающие по бетонному полу. Сил на большее не осталось. Казалось, их не осталось даже на страх, но, когда позади, в темноте, тихонько звякнула натянувшаяся цепь, Ваграм припустился с места испуганным зайцем.

На свежем воздухе в голове прояснилось. Снаружи пекло солнце, и ветер шуршал листьями акаций, наполняя легкие Ваграма йодистым морским воздухом. Где-то вдалеке визгливо горланили дерущиеся чайки. Никто не мчался следом, снедаемый жаждой свежей крови. Дрожащей рукой Ваграм вытащил из бардачка загодя свернутую самокрутку. Раскурил с третьего раза, но, бросив взгляд на полутемный склад, выронил косяк, так толком и не затянувшись. Сжав губы, Ваграм подозрительно всматривался в проем складских ворот. Может, и впрямь показалось? Столько курить, вот мозг и закипел… Но что-то ворочалось в голове, стучалось изнутри, не давало покоя.

Ваграм поднял оброненную самокрутку, аккуратно сдул пыль и взорвал по новой. Руки еще тряслись от пережитого ужаса, но теперь он смог обдумать все спокойно и взвешенно. Мысли-спутники полетели по черному космосу черепной коробки. Ваграм следил за их полетом, выхватывая те, что казались ему правильными. Склад обнаружился незадолго до появления Зверя. Единственный склад с рабочим холодильником. И это был Знак. Холодильник сломался, стоило Зверю отъесться, вернуть силы. Совпадение ли?

С каждой затяжкой замысел Всевышнего вырисовывался твердыми уверенными линиями, становясь понятным и простым. Бог давал Ваграму Цель и позаботился, чтобы все было по-честному. Вот только… Ваграм задумчиво отщелкнул хабарик в сторону… Вот только неужели все это время в холодильнике висели мертвые люди? Чем на самом деле он выкармливал умирающего Зверя? Чьи тела разделывал на деревянной колоде? Или это видение с потайным смыслом?

Ваграм сплюнул и полез в машину. Пусть некоторые догадки так и останутся всего лишь догадками, решил он. Ничто в мире не заставило бы его вернуться к холодильнику.

Зверь пронзительно взрыкнул, и Ваграм вывалился в реальный мир, ошалело моргая. Заснул? Или задумался, переживая давешний кошмар? Сложив ладони козырьком, он прищурился, глядя на небо. Оранжевый блин солнца, скрытый туманной дымкой, почти докатился до зенита. От утра не осталось и следа, день в самом разгаре. Получается, тигр разбудил его.

Ваграм вскочил, пораженный. С колен на землю с глухим стуком упал карабин. Карие глаза Ваграма поймали нетерпеливый тигриный взгляд. Зверь раскатисто зарычал во второй раз! Подал голос, и в голосе этом явственно слышался вопрос. Никогда прежде Зверь не разговаривал с Ваграмом. Никогда. И это был завершающий Знак. Щелкнул предохранитель. Взяв «Вепрь» наизготовку, Ваграм вплотную подошел к вольеру. Зверь бесстрашно рявкнул на медлительного двуногого, подгоняя: убей или отпусти. Ваграм решительно вскинул карабин и выстрелил.

Грохот лавиной прокатился по опустевшему санаторию. С платанов испуганно сорвалась воробьиная стайка. На побережье разорались потревоженные чайки. Тяжелый амбарный замок повис на ушке, зияя развороченным нутром. Зверь вжался в решетку, припав на передние лапы. Он готовился драться. Ваграм ухмыльнулся: такой противник нравился ему куда больше умирающего от голода и жажды.

Настороженно поглядывая на Зверя, он стволом карабина толкнул дверь вольера, оставляя узкий проход. Пятясь, отошел на несколько шагов и там застыл, держа Зверя на мушке. Тот не заставил себя долго ждать. Гибкой оранжево-черной тенью скользнул в проем и в несколько прыжков скрылся из виду, затерялся среди густых зарослей. Глядя ему вслед, Ваграм с облегчением выдохнул, опуская карабин.

– Беги, тезка [1], беги, – улыбаясь, напутствовал он. – Только совсем не убегай… Мы с тобой не договорили еще.

С карабином в руках Ваграм покидал санаторий. Здесь его больше ничего не держало. Всякий раз, когда путь его пролегал мимо густых кустов, сердце тревожно замирало, а глаза выискивали среди мясистой листвы готового к прыжку тигра. Мысль, что в городе больше не безопасно, пугала Ваграма и одновременно наполняла новыми силами. Он боялся предстоящей схватки и жаждал ее. Пришло время выяснить, кому принадлежит этот мир: Человеку или Зверю.

Выбравшись из «Октябрьского», Ваграм запрыгнул в машину и, окрыленный, помчался домой, готовиться. Божественная игра началась.

Искатель

Курган, июль

Продуктовая тележка наполнялась неспешно. Хрустя упаковкой, на дно падали пачки чипсов, соленые сухарики, крекеры, попкорн, шоколадные круассаны и консервированные ананасы, плитки молочного шоколада, кукурузные палочки, вяленые кальмары и печенье (опять же шоколадное). Сверху, основательно придавив набранное добро, Паша поставил упаковку двухлитровых бутылок «Пепси». Многозначительно поправил очки. Вот такую еду он любил!

Вредно, да, мама всегда говорила, что чипсы и сухарики для Паши – медленный яд. Но где теперь мама? Где теперь все эти люди, что заботливо порхали вокруг, оберегая его хрупкое здоровье? Мама, бабушка, тетя Зина, диетолог Семен Исаакович – больше никогда не станут ему указывать, что, когда и в каком количестве он должен есть. Стоило, конечно, признать, что резон в их словах был. За полгода, минувшие С-Тех-Пор-Как-Это-Случилось, Паша набрал десять кило, уверенно перевалив за сто двадцать. Одутловатое лицо его сплошь усеяли черные точки созревших угрей и алеющие бугорки свежих прыщей. Но сам себя не побалуешь – никто не побалует. Тем более теперь.