Чёрная кровь Трансильвании - Каганов Леонид Александрович Страница 6

— Да, нам пора уже. — Я протянул бумажку.

— И три доллара за два бокала, — напомнил Габи.

— Холера дери Матея, — пробурчал я, роясь в кошельке. — А чего три, на два не делится?

— Я ж по себестоимости! — обиделся дядюшка Габи.

Мы с Петрой смотрели из окошка обеденной залы, как Матей с огромным рюкзаком на спине подходит к двери черного хода и аккуратно стучит зонтом-тростью. Ровно за минуту до начала комендантского часа! Уже и деревня погрузилась в темноту, и по улице пронесся первый мотопатруль.

— Толкай, не заперто, — крикнула Петра.

— Войдешь — запри изнутри засовом, — напомнил я.

Матей глянул вверх и исчез в двери. Вскоре послышался цокот зонта и шаги — натужные, шаркающие.

Я помог ему снять рюкзак — рюкзак оказался тяжеленный.

— Ты приволок фамильный склеп графа Кавендиша? — пошутил я.

— Дошутишься, — прохладно ответил Матей и, не меняя интонации, продолжил: — Мне нужна келья.

Мы с Петрой переглянулись.

— Какая еще келья? — нахмурился я.

— Без окон. Со столом и розеткой, — терпеливо объяснил он. — Наша детская тайная келья. В которую ход через шкаф.

— Тю, братец… — протянул я. — Келья! Она давно не келья, а кладовка, забита дровами по самый потолок, а шкаф сожгли еще зимой.

— Что ж ты мне сразу не сказал? — расстроился Матей.

— А ты спрашивал?

Матей сел на рюкзак и обхватил голову руками.

— Мне нужна лаборатория, — глухо произнес он. — Куда ни одна сволочь не зайдет и не помешает.

Мы с Петрой снова переглянулись.

— Дружище, ты все-таки выбирай выражения… — попросил я.

— Да я не про вас! — отмахнулся Матей. — Кто теперь служит в замке?

— Все свои. Я и Петра водим экскурсии. На кухне стряпают Даина и Иоанна, ну еще Себестьян топит печи и следит за розарием.

Матей решительно потряс головой:

— Мне нужна лаборатория!

— Устрой у себя дома лабораторию.

— У меня мать больная и маленькие сестры всюду лазят, — покачал головой Матей. — Нельзя, чтоб кто-то лазил по лаборатории.

— Но в замке нет места для лаборатории, он же крохотный! — взорвался я и начал загибать пальцы. — Подвал с тремя комнатами музея. Обеденный зал на первом этаже. Кухня и каморка с дровами на втором. Может, тебе гроб Дракулы в подвале уступить?

— А башенка?

— Да пусть он действительно сделает себе лабораторию в башенке, — вмешалась Петра.

— Какая лаборатория? — опешил я. — Там же чердак, в окнах нет рам, и воронами все загажено.

— Я приберусь, — кивнула Петра. — А окна картоном забить — минутное дело.

— Главное, электричество подвести, — вставил Матей. — Я сам приберусь, вы идите себе по домам.

Мы с Петрой переглянулись в который раз.

— Послушай ты, Кавендиш! — произнес я. — Ты наверно не знаешь, что такое комендантский час? До утра никуда.

— Тем лучше, — спокойно кивнул Матей. — Поможете разложиться, соберем аппаратуру, и я покажу, как это работает. Электричество у вас в комендантский час не отключают, надеюсь?

Домик с табличкой «Евангелическая Лютеранская церковь Трансильвании» белел среди яблонь, внутри горел свет и доносилась торжественная фонограмма Баха. Я постучал в двери, и отец Адриан сразу открыл, словно ждал меня. Я видал разных священников, но наш отец Адриан был идеальным — высокий, стареющий, с седыми волосами и мудрым взглядом. Если бы не переломанный нос, отца Адриана можно было бы снимать в кино.

— Хочу исповедоваться, святой отец, — произнес я, потупившись.

— Проходи… — Отец Адриан никогда не удивлялся и задавал лишних вопросов.

Я зашел в исповедальню. Он сел за стенкой напротив. Некоторое время мы молчали. В исповедальне пахло теплой пылью и вощеным деревом. Отец Адриан как всегда тактично молчал — я знал, что он будет молчать столько, сколько понадобится явившемуся на исповедь, чтобы собраться и открыть душу. Когда-то давно, в далеком детстве, я пришел на очередную исповедь, но просидел молча полчаса. Сейчас уже не помню, что там был за пустяк, и почему я не решился об этом говорить. Просто буркнул какие-то извинения и ушел. И отец Адриан мне ничего не сказал в тот раз, только благословил на прощанье. И потом он меня тоже ни о чем не спросил. Я глубоко вздохнул.

— Отец Адриан, а среди натовцев есть лютеране? Они ходят к вам исповедоваться? Ну, туристы из отеля, или эти, с базы…

— Нет, сын мой. Я думаю, у каждого свой пастор, с которым они говорят на своем языке.

— Скажите, отец Адриан… — я запнулся. — А пастор может отпустить любой грех? Если натовец приходит к своему пастору, и говорит ему: «Святой отец, я сегодня убил троих человек… Мы сегодня запустили еще одиннадцать кобальтовых ракет… Мы решили завтра начать бомбить еще один город повстанцев…» Разве можно отпустить такие грехи?

— Не пастор, а Господь отпускает грехи, сын мой, — произнес отец Адриан. — Ты разве об этом пришел со мной поговорить?

— Об этом, — кивнул я. — Отец, Адриан, что мне делать? Я чувствую, что мне хочется убивать натовцев. Да! Я хочу разрушить их страну, как они разрушили нашу!

И замолчал.

— Продолжай, сын мой, — произнес отец Адриан.

— Я знаю, что Господь велел прощать врагов своих… Знаю… Но почему, почему он сказал это именно нам? Почему Господь не сказал это им? Ведь они тоже христиане! Почему они не сидят дома за океаном, почему всегда лезут бомбить? Почему они всегда, всегда только и делают, что бомбят? Разве так им завещал Господь, спрятаться за океаном и бомбить оттуда весь мир? Для чего они прилетели ровнять с землей фашистскую Германию в конце Большой войны? Разве Германия их трогала, разве это была их война? Зачем кидали атомные бомбы на мирных жителей в японских городах? Для чего выжгли напалмом Вьетнам? Для чего разбомбили Ирак, Югославию, Афганистан, Иран, Украину? Почему их не остановит Господь? Почему их никто не остановит? Почему они безнаказанные, почему?

— Продолжай… — повторил он.

— Отец Адриан, это правда, что они бомбят нашу страну из-за трансильванской нефти? Неужели такое может быть, чтобы из-за какой-то там нефти бомбили всю страну? Ведь нам сказали, что это миротворцы, которые пришли на помощь из-за того, что правительство плохо относится к протестантам. Разве оно плохо к нам относится?