Ответные санкции (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич Страница 6

Математика давалась легко, когда внутри звучал голос, доходчиво рассказывающий про самые сложные формулы, уравнения и правила.

«Деда, ты же никогда математику не знал, мама говорит — таблицу умножения путал».

«Точно! У меня появились отличные учителя».

На том свете?! Витя не задавал лишних вопросов. Ему повязали пионерский галстук, объяснили, что религия — опиум для народа, а истинное бессмертие заключается в совершении подвигов во имя построения коммунистического общества. Дед не вписывался в схему, хоть плачь, поэтому существовал в ином измерении.

Витя учил наизусть «Стихи о советском паспорте», читал сказку про Мальчиша-Кибальчиша и рисовал праздничную демонстрацию у Мавзолея Ленина в день Великой Октябрьской Социалистической Революции. В тайне от всех разучивал премудрости интегрального исчисления, периодически вгоняя в шок учителя алгебры.

В четырнадцать он пробрался вечером в учительскую и одним пальцем настучал на пишущей машинке доказательство теоремы, тянувшее если не на Нобелевскую, то на Ленинскую премию точно. Статью послал в научный журнал и в Академию наук СССР. Реакция последовала, но довольно неожиданная.

— Это квартира Булкиных? Товарищ Булкин?

Молодой человек лет двадцати пяти — тридцати в строгих роговых очках и модном плаще-болонье вошёл в их квартиру, благоухая дорогим столичным одеколоном «Красная Москва».

— Да… Я — инженер Арсений Булкин, — отозвался витин отец, только вернувшийся с профсоюзного собрания, потому трезвый и при галстуке. Чем могу быть полезен?

— Надо же! Обычный инженер и такие идеи…

Москвич представился аспирантом из Академии Наук. Он разливался соловьём по поводу перспективности дела, но только для публикации требуется доработка, рецензирование кем-то из докторов-академиков… В общем, он предложил Булкину-старшему соавторство.

«Скользкий хлыщ. Помню таких по шарашкам. Зэки изобретали, а эти, гладкорожие, присваивали. Хорошо хоть — соавторство. Спёр бы и присвоил вчистую, а там доказывай».

«Ладно, деда. Посмотрим на его физию, когда папа скажет, кто это написал».

«Сомневаюсь».

Дед и при жизни зятя не жаловал. Выходит — за дело. Инженер Булкин гордо приписал себе интеллектуальный труд отпрыска и его странных консультантов.

— Конечно-конечно! Пишите всё что нужно. Если от нас чо требуется — нам пишите. По почте быстренько. Мы тоже быстренько. А с дороги не устали? Пивка, водочки? Маша! Накрывай на стол! Что ж ты копаешься…

«Обскакал нас зятёк, а, Первая Конная?»

Витя повесил голову. Отец поступил не более порядочно, чем уличные гопники, вытрясающие копейки у мелюзги.

Через три года аспирант блестяще защитил кандидатскую и тут же был приглашён в докторантуру. Булкин-старший как соавтор получил честную половину от публикаций, пропил гонорар и тихо помер от инфаркта. Виктор поступил на мехмат, с отчаянием ощущая, как бездарно уходят годы. По уровню знаний он превосходил большинство преподавателей, не считая, конечно, педагогов по ключевым математическим дисциплинам: политэкономии, марксистско-ленинской философии и научному коммунизму.

Глава третья,

в которой герой мечется между «надо» и «хочется», либо между «надо» и «очень надо»

Во всём виноваты евреи — это их Бог нас создал.

Григорий, увидев мой нарочито радостный «иессс!» с резким движением руки вниз, будто дёргаю за цепочку старинного бачка над унитазом, должен догадаться, что операция «внедрение» развивается. Соответственно, засвечивать меня своей сомнительной близостью нежелательно.

Служебные инструкции выше здравого смысла. Вечером в отеле бесцеремонно подсаживается ко мне. Молвит, глядя в упор честными ясными глазами:

— Добрый вечер, земляк. Похоже, тебе повезло. А мне — нет. Поеду в Банги. Если в Корпорацию не взяли, вдруг где попроще пристроюсь. Может, свидимся?

Ну не скотина ли? Если завтра спросят, имел ли я контакт между собеседованиями с представителем российской спецслужбы, что отвечать? Ну, промычу: никто меня в этот период не вербовал. Но если интервьюер окажется въедливее сегодняшнего памятника самому себе и задаст несколько прямых вопросов, то выбор — сдавать или не сдавать мою связь с СВР — придётся сделать немедленно. Хоть я и в еврейской стране, где отвечать вопросом на вопрос считается правилом хорошего тона, не отверчусь.

— Не знаю. Ещё ничего не решено. Спокойной ночи.

Оставляю недоеденным кошерный ужин, будто перехотелось. Врать можно Отечеству и детектору лжи, но не собственному желудку, он-то правду знает.

Долго ворочаюсь, перебираю доводы за, против и сбоку.

Есть железный аргумент. Он в пользу преданности нанимателю. Дома двести долларов и пятьдесят тысяч рублей. Точнее — было, пока домашняя касса не перешла в полное ведение жены при дельных советах тёщи, мамыдорогой. В ЦАР обещают на старте восемь тысяч дукатов. Это примерно десять тысяч евро, в рубли и пересчитывать страшно. Если верить Интернету (а кто ему верит? ну, почти все верят!), монетарная политика республики, начиная с времён Самбы-Панзы, строится на устойчивости дуката относительно покупательной способности золота. То есть, если золото вырастет в цене к основным валютам, дукат ждёт ревальвация. Не понимаю, какими экономическими механизмами обеспечивается эта уникальная стабильность, особенно — в африканской глубинке, но мне, наёмному работнику, дукат греет душу. Как бы ни закончилось задание, зарплату разведчики у меня не отберут.

Есть стальной аргумент. Допустим, завтра провозглашу: дал клятву верности и расписался кровью в Ясенево, поэтому на предательство пойтить не могу. Тогда меня ждёт развлекательный вояж с омовением ног в Иордане, потом возвращение в Никосию.

Что остаётся? Ради выполнения задания Фёдора Степановича нужно демонстративно забить и на самого Степаныча, и на его спецслужбу, но хранить преданность в душе. То есть стать двойным агентом, ни черта не смысля в методах агентурной деятельности. Криво, но в какой-то мере работоспособно.

Наверное, так себя оправдывали многие предатели, согласившиеся впахивать на потенциального или даже реального противника. Особенно если не представился случай выкопать из глубины души ту самую тайную преданность. Или не возникло желания.

Переспав с проблемой без единого признака эротики, прихожу к очевидному выводу. Надо внедряться дальше, любая альтернатива этому означает поражение. И, честно говоря, на меня повлиял Израиль. Евреи тысячи лет предпочитали выбор в сторону выживания и развития. Вон чего достигли. Как и многие русские, я внутри чуть-чуть антисемит, что не мешает пользоваться мудростью богоизбранного народа.

В общем, еду на Рамат-Ган с двумя пересадками на автобусе, с заготовленным чистосердечным признанием. Но оно никому не нужно.

Теперь меня ощупывает взглядом весьма симпатичная женщина моих лет, чернявая и с жгучими карими глазами, и всё это великолепие венчает стройную фигуру, не обременённую ничем лишним. Короткое обтягивающее платье в леопардовых пятнах, тонкий блеск чулок, бриллианты в ушах, шпильки… В общем, не откажусь ощупать её не только взглядом. На этом, оказывается, и построен расчёт.

Мы сидим в другом здании, более пафосном. Сюда допущены единичные счастливчики, прошедшие первый фильтр. Если прогрессия не прервётся, следующий этап должен состояться в раю, среди толпы сладкоголосых гурий. Сейчас гурия одна, зато какая!

Она придвигает пепельницу. Мусульманская сказка сбывается — райские девы обязаны предугадывать мужские желания. Я нигде не упоминал, что курю! Но и отрицать пристрастие к хорошей сигарете не буду, рекрутёры однозначно предупреждают: не лгать. Поддаюсь искушению и щёлкаю зажигалкой.