Недруг - Рейд Иэн Страница 7

Фокус разговора явно сместился на Грету. Я как будто вдруг исчез из комнаты.

– На словах-то все хорошо, Терренс, – говорит Грета. – «Лучшей версией себя».

Мы ни о чем таком не просили, говорю я.

– Да, вы правы, не просили. Вам представилась редкая возможность, хоть и пока только потенциальная. Но почему вы считаете неизвестность бременем? Взгляните с другой стороны. Для вас это шанс пробудиться. И я сейчас говорю не только о путешествии в космос. Уже сейчас у вас есть шанс вырваться из своей ежедневной, еженедельной, ежемесячной, ежегодной рутины, независимо от того, что случится дальше. Это… – Он смотрит на Грету. Почему, почему он так зациклился на ней? – Своего рода пробуждение. Для вас обоих. Большая часть людей живет на автомате день за днем, как в тумане, переходя от одного дела к другому и ничего не чувствуя. Они постоянно заняты, но в то же время ничем не увлечены, ничто их не вдохновляет и не меняет. Большинство людей никогда не задумываются, каковы же пределы их возможностей, им и в голову это не приходит. Вот над чем мы работаем в OuterMore. Можно сказать, это наша философия. Основа наших принципов – идея о том, что истинное, праведное существование всегда достижимо. Для каждого.

Существование достижимо? Спрашиваю я.

– Именно так, Джуниор. Мы формируем свое существование решениями, восприятием и поведением. Такова философия OuterMore. Привычная, спокойная обыденность – худшая тюрьма. Решетки-то не видно. Живя такой жизнью, многому не научишься. А мы хотим, чтобы люди познавали не только новые миры, но и самих себя. Современный человек должен менять статус-кво. Освоение – лишь малая часть всего. Вы понимаете, о чем я? Я предлагаю вам Просветление.

– Вас заставляют это все говорить? – спрашивает Грета. – Можешь не утруждаться.

Я понимаю, что она это серьезно. Грета не из тех, кто дает отпор. Происходящее ей совсем не по нраву.

– Никто меня не заставляет. Знайте, что я обдумывал все гораздо дольше, чем вы. Вы мне нравитесь. Оба. Правда. Я не хочу, чтобы вы чувствовали, будто не контролируете ситуацию. Мне кажется, вам нужно взглянуть на все под другим углом. И я пытаюсь вам в этом помочь. Это моя работа. Я занимаюсь этим дольше, чем вы думаете. Даже не просто работа, а одержимость, миссия, в которую я верю всем сердцем.

Но на вашу жизнь она никак не влияет, ведь так? Спрашиваю я. Не так, как на нашу. Это мы под колпаком.

Грета удивленно поворачивается ко мне и что-то ищет в моих глазах.

– Да, правда, на мою жизнь это, конечно, такого влияния не имеет. Но этот проект… Он – огромная часть моей жизни, как и вашей. Он определит мою карьеру. И да, вы под колпаком. Но и я тоже! Мы вместе через все это пройдем.

– И что дальше? – спрашивает Грета. – Мы сегодня что-нибудь еще узнаем? Ты нам что-нибудь еще расскажешь?

Нервозность, которая исходила от Греты во время первого визита Терренса и которая ощущалась в доме в течение нескольких недель после его отъезда, исчезла. Судя по ее позе – сгорбленные плечи и скрещенные лодыжки, – на этот раз она, судя по всему, смирилась.

– Мне о многом нужно будет поговорить с каждым из вас. Будет несколько этапов, которые нам надо пройти.

Этапы? Какие такие этапы? Спрашиваю я.

– Давайте назовем их «интервью», – говорит Терренс. – Они помогут нам – и вам лично – подготовиться ко всем возможным последствиям.

– Когда? – резко требует Грета.

– Мы начнем завтра, – отвечает Терренс. – Не хочу вас перегружать. На сегодня хороших новостей достаточно. И вас не затруднит принести мне стакан воды перед отъездом, если можно?

Мы с Гретой переглядываемся. Она встает и выходит из комнаты.

Как только она уходит, Терренс достает экран из дипломата. Начинает делать заметки или писать кому-то сообщение. Затем он поднимает экран, направляет его на разные части комнаты.

Он фотографирует. Я уверен, он фотографирует.

– Не обращай внимания, – замечает он. – Просто собираю кое-какую информацию. Не беспокойся. Такова процедура. Можешь посмотреть на меня на секунду?

Я смотрю ему прямо в лицо. Он направляет экран на меня.

Щелк.

Я даже не успеваю возразить.

– Спасибо. А теперь, пока она не вернулась, я хочу с тобой поговорить. Понимаешь, да? Как мужчина с мужчиной. Что Грета тебе рассказала, Джуниор? Только давай честно. Будет лучше, если ты скажешь правду.

Что он имеет в виду? Я не понимаю, на что он намекает. У нас с Гретой нет секретов друг от друга.

Что она мне рассказала? А что она должна была мне рассказать? Спрашиваю я. О чем вы?

Прежде, чем я успеваю что-то еще добавить, Грета возвращается со стаканом и ставит его перед Терренсом.

– Ах да, отлично. Спасибо, Генриетта. С прошлого раза помню, какая из вашего колодца вкусная и холодная вода.

Он выпивает стакан за раз.

– Мне вот что интересно, – говорит он и поворачивается ко мне. – Мне интересно, Джуниор, вспоминаешь ли ты свою жизнь до.

До чего? Спрашиваю я.

– До того, как встретил Грету.

До того, как встретил Грету. До Греты.

Трудно вспомнить, что было до нее. Да я и не хочу.

То, что было до, не имеет значения.

Важно то, что у меня есть сейчас. Грета – вот, что важно. Она – моя жизнь, мое все. Юность моя была непримечательной, заурядной. Мы все играем какие-то социальные роли, и у меня была своя: посредственная, невыдающаяся, малозначительная. Человеческий аналог ноля.

Я всегда это понимал, но только недавно осознал, что всякий раз, когда размышляю о прошлом, то чувствую, как сильно хочу все забыть. Не хочу к нему возвращаться. Не могу. И думать не могу о тех годах. Только идти вперед. Я равнодушно переносил дни одиночества. Грета все изменила. Благодаря ей моя жизнь обрела цель. Я нашел причину для существования.

Так что я отказываюсь оглядываться назад. Мне и не нужно. Я не собираюсь вспоминать то время только потому, что Терренсу интересно. Я не его питомец, не его игрушка. В тех годах нет ничего, что вызывало бы у меня желание погрузиться в воспоминания и держаться за них. Нам и так достается не слишком-то много места для воспоминаний, так что нет причин тратить его на то, что происходило давным-давно. Тогда я и собою-то не был. Я был кем-то другим – меньше, ничтожней того человека, которым являюсь ныне.

Нельзя утолить отчаяние. Отчаяние не любит одиночества. Отчаяние всегда ищет компанию. Но я отчаяния не чувствую. Не сейчас. Я двигаюсь вперед.

На самом деле, с того времени, до Греты, у меня нет ни одного яркого воспоминания. Все они сливаются в размытый туман.

Наверное, человек вроде меня легко забывает.

Нас будит громкий стук в дверь. Бум-бум-бум-бум-бум. Я просыпаюсь первым. Сажусь в кровати. Сначала не понимаю, что происходит.

Стук становится легче, нежнее. Вчера мы попрощались с Терренсом в гостиной. Даже не проводили его до двери. Я смотрю на Грету. Она растянулась на животе. Под тонкой простыней мы оба обнажены. Она вздыхает и открывает глаза.

– Который час? – спрашивает она, не поднимая щеки с матраса.

Я всегда считал, что в определенные моменты красота Греты просто сияет, – например, когда она после душа сидит за столом, насытившись ужином, или же с утра, когда я вижу ее с растрепанными волосами и припухшими глазами. Я снова это отмечаю, наблюдая, как она отходит ото сна.

– Еще темно, – говорит она. – Твою мать. Он даже кофе не дал нам выпить.

В дверь снова легонько стучат. Уже не так агрессивно, не так настойчиво. Теперь стук едва слышно.

Да, должно быть, это он, соглашаюсь я. Он разве говорил, что приедет рано?

– Не помню. Но как видишь.

Она перекатывается на спину, подносит руки к лицу, трет припухшие глаза.

Я открою, говорю я.

Встаю, надеваю нижнее белье, шорты. Подхожу к входной двери, и снова раздается стук.

– Я вас разбудил? – спрашивает он.

Да. Который час?

– Половина шестого. Нам сегодня многое предстоит. Я предупреждал.