Питер Уоттс - Целакант

Питер Уоттс

Целакант

Пять лет — вот и всё, что у нас оставалось.

В самом сердце Орегонской пустыни Дэниел Брукс, безумный, как и все пророки, открыл глаза, внимая обычной литании вестников смерти.

Этой ночью улов был скуден. Полдюжины ловушек выпали из сети (чёртов бустер[1] снова вырубился), а оставшиеся по большей части оказались пусты. В 18-ой он обнаружил большую змею. В линзы 13-ой нервно заглядывала куропатка. Видеозапись в 4-ой не работала, но, судя по весу и температурным показателям добычи, туда, скорее всего, угодила и теперь бешено извивалась молоденькая ящерка. В 23-ю попался заяц.

Он вздохнул и очертил полукруг указательным пальцем. Ленты уведомлений свернулись и исчезли с покрова палатки. Следующим жестом он вызвал на ткань тактические оверлеи, нацелив их на анализ температуры, и получил изображение Прайнвилльской заповедной территории[2] в режиме реального времени, доступное всем желающим. Его палатка слабо колыхалась в центре дисплея, представленная расплывчатым жёлтым пятном: холодная резко очерченная внешняя оболочка и словно изжёванный, более тёплый центр. Никаких других источников тепла в поле зрения не обнаружилось. Брукс довольно кивнул своим мыслям.

Мир по-прежнему оставлял его наедине с собой.

Снаружи, невидимое в бесцветных предрассветных сумерках, какое-то маленькое существо шныряло там и сям вокруг палатки, немедля спрятавшись за камни при его появлении.

Пар от дыхания конденсировался перед ним и выпадал росой, изморозь, покрывавшая пустыню слабо поблёскивавшим налётом, похрустывала под сапогами. Его горный мотоцикл был прислонён к одному из срубленных лиственничных стволов, обозначавших границу лагеря. Шины казались мягкими и вялыми, точно зефир

Он извлёк кружку и фильтр для воды из тайника и вышел на открытое пространство, спустившись с осыпи. Остатки жалких пустынных ручейков позволяли ему утолить жажду. Тонкие и слабые, они едва влекли свои воды и были обречены на вымирание менее чем через месяц. Впрочем, одному большому млекопитающему их воды на этот срок должно было хватить.

На другой стороне долины искусственный торнадо Двукамерников корчился и дрожал, затмевая всю восточную сторону серого неба, но звёзды всё ещё виднелись сквозь этот вихрь — их свет был льдистым, немигающим и с горькой очевидностью бессмысленным. Ничего там сегодня не было, кроме энтропии и тех же вымышленных форм, какие люди приписывали природе с тех самых пор, как впервые глянули в небеса и стали им дивиться.

Пять лет назад пустыня была иной. И ночь тоже. Но ощущения у него были ровно те же, что и сейчас — тогда, в то мгновение, когда он сам взглянул вверх и с содроганием понял, что небо изменилось, стало хаотичным, обессмысленным. Небо, в котором каждая звезда сияла одинаково ярким алмазным светом, где каждое созвездие имело одну и ту же форму идеального квадрата, как бы ни изощрялась людская фантазия.

13 февраля 2082 года, ночь Первого Контакта. Шестьдесят две тысячи объектов неизвестного происхождения заключили мир в узлы огромной сетки, заглушив весь радиодиапазон воплем своей огненной гибели. Брукс ещё помнил чувство, обуявшее его в ту ночь: как если бы он стал невольным свидетелем какого-то переворота в небесных сферах, свержения капризного божества-узурпатора и восстановления привычного миропорядка.

Революция заняла всего лишь несколько секунд. Созвездия возвращались на привычные места, пока следы сгоравших от трения соглядатаев таяли в верхних слоях атмосферы. Но Брукс понимал, что ущерб уже нанесён и стал необратимым. Небо никогда не станет прежним.

Правда, он не думал тогда этими словами. Он думал о другом. Весь его чёртов биологический вид сгрудился в кучку, поражённый ужасом этого нежданного пробуждения, даже если кто-то и не понимал, что в точности произошло, даже если ничто в действительности не пострадало, за исключением человеческого самомнения. Мир отбросил накопившиеся противоречия и различия, поклялся не постоять за ценой и выдал на-гора лучший корабль, какой только можно было смастерить в двадцать первом веке. Они собрали команду, состоявшую из баснословно дорогих специалистов с переднего края науки и техники. В чью-то светлую головушку даже пришла мысль вручить им разговорник, где одна и та же фраза ОТВЕДИТЕ МЕНЯ К ВАШЕМУ ВОЖДЮ повторялась на нескольких сотнях языков.

Теперь мир затаил дыхание — на пять лет, в ожидании Второго Пришествия. Но с тех пор ни малейшего продолжения, никакого второго акта, ни даже выхода на бис не последовало. Пять лет — большой срок для существ, которые привыкли, что им во всём потворствуют. Брукс никогда не считал себя сторонником теории о благородстве человеческого духа, но даже он был поражён тем, сколь мало времени понадобилось, чтобы небо снова обрело прежний вид, а человеческие разногласия и дрязги — прежний накал. Из этого он сделал вывод о сходстве людей и жаб. Убери движущийся предмет из поля зрения, и они о нём тут же позабудут.

Тезей должен был сейчас находиться за орбитой Плутона. Если он что-то и обнаружил, Брукс об этом ничего не слышал. Сам он просто устал ждать. Он устал жить в постоянном напряжении, в ожидании чудовищ или спасителей. Он устал убивать и умирать изнутри.

Пять лет.

Ему больше всего хотелось, чтобы в кои-то веки настал конец света.

Он провёл это утро так же, как и все остальные в эти два месяца с момента прибытия сюда: обходя ловушки и тычась в пойманные ими существа в тщетной надежде, что хоть какое-то осталось неискажённым.

Облака успели закрыть восходящее солнце, прежде чем мотоцикл достаточно зарядился, поэтому он оставил его в лагере и побрёл на своих двоих. Было уже около полудня, когда он добрался до зайца и обнаружил, что его уже кто-то успел сожрать. Ловушка была распахнута и дочиста опустошена каким-то хищником, который даже не удосужился оставить пятнышко крови на анализ.

В 18-й всё ещё извивался подвязочный уж: особь мужского пола, судя по характерному коричневому-на-коричневом окрасу, позволявшему им сливаться с грязью. Он корчился в руках Брукса, обвиваясь вокруг его предплечья, будто чешуйчатое щупальце; из желёз текла вонючая жидкость, оставлявшая следы на коже. Брукс отобрал несколько микролитров крови без особой надежды на успех и перенёс их в сканер, висевший у него на поясе. Ферменты и энтальпия творили свои чудеса, пока он прихлёбывал из своей фляжки.

Далеко в пустыне монастырский вихрь раздулся втрое против своей предрассветной величины, подзуживаемый полуденным жаром. На расстоянии он казался коричневой ниточкой, безобидным дымчатым разводом, но стоило подойти к этой воронке поближе, и ты рисковал быть разорванным на ошмётки. Всего годом раньше прислужники какой-то мстительной угандийской теократии взломали систему управления трансатлантическим лайнером, следовавшим из Дартмута, и направили его в такую ветряную мельницу в пригороде Йоханнесбурга. Из воронки удалось извлечь не так много, да и то по большей части зубы и заклёпки.

Сканер испустил жалобный писк бессилия: слишком много генетических примесей для проведения анализа. Брукс вздохнул. Он даже не удивился. Маленький прибор мог обнаружить любого кишечного паразита в крупинке подсохшего дерьма или идентифицировать любых подселенцев в тончайшем срезе чистой ткани. Но чистая ткань в эти дни стала величайшей редкостью. Всегда находилось что-то постороннее. Вирусная ДНК, например, специально разработанная в благих целях, но слишком неразборчивая в их выборе. Специальные генетические маркеры, предназначавшиеся для того, чтобы сделать животное светящимся в темноте при соприкосновении с токсином, интерес к которому Агентство по охране окружающей среды утратило лет двадцать назад. Даже ДНК-компьютеры, разрабатывавшиеся под конкретную задачу и впоследствии бездумно запакованные в дикие геномы, где они и остались, подобно грязным отпечаткам подошв на тщательно навоскованном полу. Это не учитывая, что примерно половину всех технических данных на планете в эти дни хранили в генетическом виде, и что-то из этого богатства то и дело терялось. Даже секвенирование[3] лёгочной трематоды[4] могло оправдать затраченные средства, если последовательность её нуклеотидных пар кодировала какой-нибудь хитрый белок или технические спецификации денверской канализационной системы.

Ну ладно, пусть так. Он был уже старик, отщепенец, пришедший из тех дней, когда люди могли сказать, на что они смотрят, просто посмотрев на эту вещь. Проверив форму щитовидных пластинок под змеиной пастью. Сосчитав число плавников или крючков у ленточного червя. Во всяком случае, если вы что-то делали не так, то это была только ваша вина, а не какой-то там безмозглой машины, которая сама не в состоянии отличить цитохромоксидазу от сонета Шекспира. И если так получилось, что существа, которых вы пытаетесь идентифицировать, обитают внутри других существ — ну так что ж, придётся вскрыть хозяина, чтобы до них добраться.