Андрей Щупов - Сонник Инверсанта Страница 10

Шелестел легкий ветерок, и цвиркали над головой незнакомые пичуги. Кажется, война действительно кончилась, и, пачкая руки в пыли, я торопливо взобрался по крутому откосу, дрожащими ногами ступил на асфальт. Если бы не распоротая ладонь и не ноющее тело, с какой готовностью я забыл бы все случившееся! Но бинт по-прежнему стягивал ладонь, а ребра продолжали болезненно ныть. Увы, забыть случившееся представлялось нереальным.

Загудела приближающаяся машина. Утерев со лба пот, я шагнул на середину дороги и помахал свободной рукой. Чудо произошло. Пропыленный по самую крышу грузовичок-полуторка послушно тормознул. Фары грузовичка были заплеваны дорожными ошметками, грязевые коросты густо украшали капот и дверцы, но мне ли было выбирать?

Не мешкая, я взобрался в кабину, чумазого водителя одарил столь благодарной гримасой, что он даже чуточку испугался.

— Ты это… Далеко, на-ко?

— Близко, на-ко, — успокоил я его. — Яровой, о кей?

Несколько озадаченно шофер кивнул, и мы поехали. Пользуясь комфортной паузой, я откинул голову на обшитую дермантином спинку сидения и прикрыл глаза. Это не было сном, — спать я уже откровенно боялся. Скорее, это можно было назвать блаженным бездумьем.

Глава 7 Город из Сна…

Так уж история разыграла карты, что все великие тираны выходили из инородцев: Иосиф Сталин заявился из Грузии, Наполеон приплыл с Корсики, а австрийцу Гитлеру пришлось принять германское гражданство, чтобы выставить свою кандидатуру против престарелого Гинденбурга. И так далее, и тому подобное.

Великие и Тираны. Жутковатое сочетание, не правда ли? Впрочем, к великим я себя не относил, как не относил и к категории тиранов, но что такое быть инородцем — на протяжении последних нескольких часов я вкусил в полной мере.

По улицам родного города мне приходилось двигаться шагом инопланетянина. Я по-прежнему ничего не понимал, шарахался от вооруженных людей и боялся сказать лишнее слово, пребывая все в том же состоянии затянувшегося шока. Подобно взбунтовавшемуся цирковому льву действительность не желала мне подчиняться. Хлыст моего разума ее совершенно не пугал, и безумие съедало меня, как огонек — тлеющий пороховой шнур.

На первый взгляд все было как всегда, и тем не менее чем-то этот город существенно отличался от моей стародавней родины. Какой-то пустячной малостью, сводившей на нет все внешнее сходство. Поменялись названия улиц и их уклон, неведомо откуда возникли пирамидальные тополя, коих в Яровом отродясь не водилось, и даже походка — да, да! — походка людей тоже стала казаться мне абсолютно иной. Точно левое вдруг стало правым, а правое — левым.

Нечто похожее я испытал однажды на работе, зайдя в кабинет начальника. С юных лет его звали Плюгавиным, — Плюгавиным он был и в нашем оздоровительном центре. Но в один прекрасный день этот хитрец посетил паспортный стол и сменил фамилию, став Орловым, чем немедленно навлек на свою голову град насмешек. Но самое главное, люди, привыкшие к фамилии Плюгавин, отчаянно путались. Ведомости, заявления, приказы — все приходилось теперь переписывать. Одно дело — привыкать к сменившим фамилию одноклассницам, и совсем другое — к своему родному вечно въедливому начальству. И когда в очередной раз меня вызвали на ковер, я испытывал обморочное головокружение. Глупость, конечно, но так оно все и было. Я видел, что передо мной сидит Плюгавин, но называть его почему-то следовало Орловым. То есть, и заходил я вроде бы к Орлову, но взирал на меня из начальнического кресла самый настоящий Плюгавин. Так или иначе, но мне стоило большого труда заговорить с ним. По счастью, после первых же фраз головокружение прошло, и я сызнова обрел почву под ногами.

Увы, сейчас я был лишен и этой пустяковой возможности. Я отчаянно боялся с кем-либо заговорить. Действительность, в которую я угодил, ратовала за жестокое правило: «язык твой — враг твой». Окружающее постигалось на ощупь и практически заново. Здесь все было непривычным: люди не так гримасничали и не так смотрели. Даже самые привычные фразы они шинковали, как капусту, превращая в нечто немыслимое. Кроме того, я уже отметил, что и одевались жители Ярового в нечто бутафорское. На головах тех же милиционеров я видел теперь папахи, а на поясах — громоздкие маузеры. Тут и там по улицам величаво разгуливали темнокожие индусы, а возле винных киосков толкались белозубые негры. Однако самое чудовищное открытие поджидало меня возле моего родного дома — то есть там, где я когда-то жил, где по сию пору обитала одна из моих теток. Вернее, ДОЛЖНА была обитать.

Еще издали родная пятиэтажка показалась мне чуточку укороченной, а, подойдя ближе, я, разом обезножел. Белый кирпич, шифер, дворик со знакомой полуразбитой песочницей — все узнавалось без особого труда, однако исчезла одна существенная деталь — а именно подъезд, в котором я когда-то жил. В доме, где еще полгода назад во время последнего моего приезда располагалось пять подъездов, теперь я видел всего четыре…

На случайную скамеечку я даже не присел, а самым натуральным образом рухнул.

Четыре вместо пяти! Три плюс один и два плюс два — пересчитывай с какого угодно конца, все равно не собьешься. Хоть щипай себя, хоть зажмуривайся. И даже на землетрясение уже не свалишь. Все-таки не Курилы, не Турция и даже не Армения. И все равно подъезд исчез и испарился. Словно некий добросовестный хирург провел в мое отсутствие операцию, вырезав из здания добрый кусок и даже успев наложить искусный косметический шов.

Справившись с первым онемением, я задрал голову, силясь угадать в балконах соседей что-либо знакомое. Увы, ничего обнадеживающего я не разглядел. Вон там должна была жить тетя Галя, вдовушка в неуклюжем парике пегой расцветки, а рядом — балкон в балкон — яростно боролась со старостью седенькая баба Клава, добровольно и бескорыстно очищающая наш подъезд от семечной шелухи и окурков. Глядя на нее, брались иной раз за швабры и наши соседи. Жить с бабой Клавой было хорошо и надежно. Теперь же означенных балконов я совершенно не узнавал. Тот, что должен был принадлежать тете Гале, укрывался под мощным стеклянным панцирем, на балконе же бабы Клавы роскошно и бесстыдно колыхались чьи-то белоснежные лифчики пятого размера.

Впрочем, имелся еще один приметный балкончик — этажом ниже, принадлежавший нашему отважному дяде Вове, пчеловоду-любителю, пытавшемуся завести улей прямо у себя под окном. Ничего из его революционной затеи не вышло. Пчел коварно траванул кто-то из соседей, а опустевший улей так и остался торчать на балконе. Вернее — должен был остаться, поскольку сейчас никакого улья я также не увидел. Что ребятам о зверятах, что зверятам о ребятах — все едино, потому как снова реалии переворачивали все с ног на голову.

Вконец огорошенный, я, наверное, в десятый раз пересчитал подъезды, соразмерил длину дома с размерами двора, но все сходилось за исключением одного-единственного — моего отсутствующего подъезда. Те же скрипучие качели с визжащей ребятней, те же яблоневые деревца и сооруженные из автомобильных покрышек клумбы, а вот моего подъезда не было!

Ностальгическим взором я огладил знакомую бетонную урну. Без сомнения она была той же самой. Вон и знакомые сколы на боку. Их сделала топором мать моего приятеля. Лет этак двадцать назад. Эту самую урну мы частенько переворачивали, катали по двору, а однажды во время пряток Димка Павловский заполз в нее и подогнул ноги. Получилось здорово, никто его так и не нашел. Когда же ловкача все-таки обнаружили, Димка уже тихо поскуливал, не в силах даже вытереть слез. Выбраться из своего случайного убежища он не мог.

Вдоволь посмеявшись над ним, мы все-таки уразумели, что дело пахнет керосином, и побежали звать взрослых. Тогда-то во дворе и возникла его мамаша с топором. В истерике она принялась молотить топором по бетонной ловушке, силясь ее расколоть, но конструкция оказалась добротной и плотницкому инструменту не поддалась. В конце концов, кто-то вызвал «Скорую помощь», и дюжие санитары, почесав в затылках, с кряхтеньем подняли урну вверх дном и закачали, тщетно пытаясь вытряхнуть Димку. Смотреть на это зрелище сбежалось полдвора, однако бетонная отливка держала добычу крепко. Вконец обессилев, санитары закатили урну в фургон и уехали. Видимо, понадеялись на искусство хирургов.

В каком-то смысле надежды их оправдались. На одной из колдобин машину основательно колыхнуло, и приятель мой обрел желанную свободу. Но дело тем не закончилось. «Скорая» остановилась на перекрестке, мальчишка выскочил, а медики, чуть посовещавшись, на глазах у остолбеневших прохожих стали выкатывать из машины бетонную урну. Разумеется, как чертик из коробочки, рядом вынырнул постовой. Пригрозив медбратьям крупным штрафом, он велел закатить урну обратно в машину и отвезти на свое законное место, что и было исполнено в точности. Вряд ли случившееся понравилось медбратьям, но сам Павловский неожиданным приключением очень гордился.