Александр Етоев - Спикосрак капитана Немова Страница 10

В коридоре что-то звякнуло и затихло. Мелкие крадущиеся шаги прошелестели в направление кухни. Ждать уже не имело смысла. И теряться в догадках тоже. Вдруг, пока мы здесь слушаем, в квартиру проник грабитель. Я вынул из-за печки топор, потрогал его ржавое лезвие и решительно передал Щелчкову. Сам взял железную кочергу и в уме сосчитал до трех. Потом резко распахнул дверь и кивнул Щелчкову: давай! Щелчков, наверно, меня не понял, он стоял с топором в руке и улыбался идиотской улыбкой. «Ну же!» – подбадривал я его и показывал кочергой за дверь. Кот Василий смотрел на нас, ожидая приказа выступить.

Пока Щелчков соображал, что да как, времени прошло минут десять. Любой грабитель за это время уже вынес бы из кухни все чайники и мусорное ведро в придачу. Наконец, мы рванулись в бой. Бой был короткий и без потерь, если не считать раненных: зацепившись за мою кочергу, Щелчков упал и расшиб коленку. Поле боя было удивительно мирным, как будто боя никакого и не было. Хотя, если говорить честно, когда мы с топотом ворвались на кухню, картина, которую мы застали, была привычная и обыденная до скуки. Все чайники стояли на месте, мусорное ведро тем более. Не будь здесь кота Василия, мы бы со Щелчковым решили, что вся эта суета с шагами – продукт нашего расстроенного воображения. Еще бы – после сцены на рынке любая заоконная тень покажется опасной и жуткой. Но не такой кот Василий был человек, чтобы сразу вот так расслабиться. Он обнюхал каждую половицу, выскреб грязь из щели возле плиты и осторожно взял ее на язык. Отдельно осмотрел веник и мусорное ведро без крышки. Веник оставил кота Василия равнодушным, зато к ведру он долго принюхивался и сосредоточенно заглядывал внутрь, кладя лапы на скользкий край. Ведро стояло в промежутке между дверьми, ведущими на черную лестницу. Пользовались лестницей редко, раз в день, когда выносили мусор. Вдруг Василий отошел от ведра и уткнулся мордой в порог. Торжествующе поднял голову и хвостом позвал нас к себе. Я и раненый Щелчков подошли.

Видите, показал Василий, и мы увидели на пороге след.

След был слабенький, но читался ясно. Земляной отметиной каблука он глядел от дверей на кухню, круглым носом, отпечатавшимся с изъяном, след показывал на черную лестницу. Я прошелся взглядом по двери и увидел сдвинутую щеколду. Дверь была не заперта, лишь прикрыта.

Ладонь моя с кочергой взмокла. В изумрудных глазах Василия вспыхнули недобрые огоньки. Щелчков схватился за раненое колено; колено ныло, предвещая опасность.

Я занес над головой кочергу и слабо толкнул дверь от себя. С ржавым железным скрипом дверь уехала в полутьму лестницы. Тени съежились, ослепленные светом нашей кухонной лампы-сороковаттки.

Мы перевели дух. За дверью нас не ждали с кастетом. Я даже опустил кочергу и, чтобы приободрить Василия, почесал ему кочергой за ухом. Щелчков опустил топор и хотел проделать то же самое топором, но кот на всякий случай не дал.

За порогом след продолжался. Он вел по ступенькам вверх, исчезая в полумраке площадки. Я послал Щелчкова в комнату за фонариком. Когда он его принес, мы, припав глазами к ступенькам, пустились по горячему следу.

След привел нас к чердачной двери, но о том, что приключилось за ней, вы узнаете из следующей главы.

Глава следующая, десятая. Приключения за чердачной дверью

Если вы никогда в жизни не бывали на городских чердаках, считайте, что ваша жизнь прошла наполовину впустую. Чердаки – это целый мир, полный удивительных тайн и населенный необыкновенными существами. Другое дело, чтобы все это разглядеть, требуется особый глаз, или даже особый угол, под которым нужно смотреть на вещи. Дана же эта способность не каждому, только самым наблюдательным и упрямым, а кто на свете сравнится в этих прекрасных качествах с десятилетними ленинградскими школьниками, какими были мои герои в те годы.

В те далекие времена, о которых ведется речь, чердаки были не такие, как нынешние. На чердаках вывешивали белье, здесь держали всякую всячину, необязательную в повседневном быту, – массивные чугунные рамы от дореволюционных швейных машинок «Зингер», детские коляски с плетеным верхом, спинки от кроватей с зеркальными навинчивающимися шарами или толстыми зелеными шишками и так далее и тому подобное. Чердаки запирались на ключ, ключ был общий, в каждой квартире свой, и хранился у ответственного лица, пользующегося особым доверием населения коммунальной квартиры. У нас в коммуналке таким лицом считалась Сопелкина, хотя какое может быть к ней доверие, когда я собственными глазами видел, как Сопелкина у соседа Клюквина воровала на кухне спички.

Мы стояли возле обитой железом двери, ведущей на наш чердак. Одна половинка следа была по эту сторону двери, другая была по ту. Легонький луч фонарика прыгал по облупившемуся железу, натыкаясь то на сонного паука, склонившегося над мертвой мухой, то на странные уродливые каракули, нацарапанные на железе гвоздем. «Режу и пилю по живому», – прочитали мы с трудом одну надпись. «Дети и инвалиды без очереди», – нацарапано было ниже. И подписано: «Доктор С».

Мы со Щелчковым переглянулись. Сразу захотелось назад – к шашкам, к «Человеку-амфибии», к свету, к маминому теплу. Василий, должно быть, понял, что настроения в отряде упаднические – пораженческие, можно сказать, настроения. В глазах его читалось презрение. «Ну что еще можно ждать от этих слабовольных существ, считающих себя вершиной творения! – говорили его глаза. – Чуть запахло пустяковой опасностью, и они уже – фьюить – и в кусты! „К шашкам, к маминому теплу“! А подвиги? А доблесть? А слава? Эх, вы, а еще друзья!»

Я схватился за ручку двери. В уголке моего сознания все же теплилась слабенькая надежда, что дверь на чердак заперта, но надежда не оправдалась. Дверь легко пошла на меня, я даже сил почти не прикладывал.

На чердаке было довольно светло. Полосы вечернего света, проникающего сквозь маленькие окошки, разгораживали чердак на части: темное, перемежаясь со светлым, придавало пространству строгость. Словно снасти флибустьерского корабля, воздух оплетали веревки; на них дремали, свесив хвостики вниз, разнокалиберные стайки прищепок. Белье, по случаю вечерней поры, было снято до последних подштанников – чтоб не сперли и чтобы не пересохло.

Привидениями здесь вроде не пахло – только пылью и деревом от стропил. Наши страхи понемножечку успокоились. Щелчков уже насвистывал песенку, а я, для пущего поднятия настроения, сорвал с веревки бельевую прищепку и незаметно нацепил ему на нос. Щелчков заметил, но не обиделся. Прищепку однако снял.

Кот Василий, как попал на чердак, так сразу же куда-то запропастился. Лишь порой из неожиданных мест доносились его воспитанное ворчанье или мелкий сентиментальный хруст то ли птичьих, то ли мышиных косточек. Зря времени он, видимо, не терял.

Я даже поначалу забыл, зачем мы сюда явились, охваченный печальным очарованием полутемного вечернего чердака. Из состояния отрешенности и покоя меня вывел практичный кот.

Пусто, сказал он просто. Как какой-нибудь взъерошенный воробей, кот сидел верхом на веревке и легонько на ней раскачивался, равновесие поддерживая хвостом. Интересно, как это у него получалось?

– А следы? – наконец я вспомнил, что нас привело на чердак.

Следы? Он хитро посмотрел на меня, так же хитро посмотрел на Шелчкова, потом выгнул свою гладкую спину и прошелся взад-вперед по веревке. Со следами самое интересное. Впрочем, судите сами. Он лапой показал нам под ноги. В пыли не то чтоб отчетливо, но все же вполне заметно виднелся знакомый след. Где четче, где послабее, где вообще проглоченный темнотой, след вел замысловатыми петлями, словно человек, здесь прошедший, был слеп или неуверен в себе. В одном месте было сильно натоптано – возле старой кирпичной кладки чернобурой печной трубы. Я внимательно осмотрел кирпичи, но они сидели надежно, щелей между ними не было и надписей на кирпичах тоже. На веревке, что тянулась поблизости, был какой-то подозрительный узелок; может, тот, кто здесь проходил, завязал этот узелок на память? Я сказал об этом Щелчкову, но тот, нет чтобы меня похвалить, так он вылупил на меня глаза и почему-то отскочил в сторону.

Кот, как профессиональный гид, пока мы продвигались по следу, шел по веревке рядом, оживляя наше молчаливое путешествие рассказами из истории чердака.

…Вон там, вон под той стропилиной, как раз тот попугай и сидел. Но колечка нет, я проверил, и кости попугая отсутствуют. Ну, кости, допустим, и мыши могли погрызть, а вот кольцо – пожалуй что человек; в смысле – не погрыз, а поднял. Очень даже возможно, особенно если учесть мои долгие наблюдения над двуногими существами, называющими себя людьми, над их привычками и противоречивыми действиями…

Ага, сказал кот у окна, где след обрывался. Начинается самое интересное. Он спрыгнул с веревки на пол. Видите, все окна как окна и решетки у них на месте, как полагается, а на этом решетка снята. А теперь посмотрите сюда. Он взлетел на узенький подоконник и одним движением лапы открыл левую створку окна. Мы робко выглянули на крышу и увидели продолжение следа. Он шел от оконного фонаря, заканчиваясь у самой кромки, за которой уже не было ничего, кроме сумрачной пустоты двора.