Михаил Тырин - Дети ржавчины Страница 11

Но смотреть на степь быстро надоело. Что, если попробовать повернуться? Там, кажется, должен быть такой длинный прямой пруд, похожий больше на канал с песчаными берегами. Мы вечно бегали туда купаться и нырять с пушки. Да, именно с пушки!

Стоп! Боже праведный, откуда я все это знаю? Откуда это взялось в моей бедной голове?!!

Ответа не было. Одна половинка моего существа была сейчас там, другая же ощущала спиной складки горячей простыни.

Итак, пушка. Огромная, ржавая, она наклонно торчит, нависая над водой. Вероятно, когда‑то это был не пруд, а ее ложе, в которое она пряталась после ратной работы. Может, это и не пушка вовсе, а просто какая‑то труба… Теперь механизм забился землей и камнями. А мы соревновались – кто выше заберется по темному шершавому стволу и прыгнет в воду…

Откуда это? А ведь можно повернуть голову еще дальше – и увидеть город!

Беспорядочное, на первый взгляд, скопление невысоких зданий с круглыми крышами. Можно войти в него и побродить…

Едва лишь я попытался это сделать, все кончилось. Словно выдернули шнур из розетки.

В эту ночь мне удалось уснуть с большим трудом.

ОТКРОВЕНИЯ

На следующий день я был на работе едва ли не раньше всех. О законном праве на отдых после экспедиции нечего было и думать. Необходимо повидаться с Петром, прежде чем нас начнут крутить аналитики.

Но, придя в кабинет, я час или полтора простоял у окна, не в силах оторваться от воспоминаний о своих ночных видениях. Их стало значительно больше, хотя по‑прежнему они были непонятны и беспорядочны.

Я видел угловатые серебристые машины, что со свистом взлетали и садились где‑то на окраине города. Мелькали какие‑то лица – то радостные, то искаженные ужасом. Разливалось на горизонте море синего огня, закрывая горную гряду. Разверзались трещины, в которые уходили целые улицы. Много было и других непонятных и необъяснимых образов.

Я так и не смог себе ответить – что это было? Сны? Но сны после пробуждения забываются и ускользают. А тут все наоборот – я стою у окна и вспоминаю все новые и новые детали, подробности, лица, даже голоса.

Воспоминания? В моей жизни не было ничего этого, даже пруда с огромной ржавой пушкой. Я хорошо помнил свое детство. В нем была старинная школа из красного кирпича с залитыми водой подвалами. Была скамеечка во дворе, где старшие ребята делились с нами, малышней, своими хулиганскими мыслями и историями. Много чего я мог вспомнить, но не было в моем прошлом стальных машин, уносящихся вдаль стремительными стаями. Не было огня, клубящегося над горами.

В конце концов, до предела измотав себя размышлениями, я повернул ключ и вышел из кабинета.

И почти немедленно был схвачен за рукав какой‑то малознакомой особой из Сектора классификаций. Оказалось, Гришаня проигнорировал правило о протоколировании исследований и записи вчерашних событий на лугу не существует. Теперь эксперты надеялись восстановить хоть что‑то по нашим рассказам. С одной лишь целью: сопоставить признаки и дать ответ – чем было вчерашнее Нечто. Или зафиксировать его как вновь открытое Явление.

Интересно, как они его назовут. Мнемозавр? Или Гипнодок? Скорее всего просто – Ершовский феномен. Как бы там ни было, меня это мало волнует. Собственные проблемы куда важнее.

Я пообещал зайти, как освобожусь, и отправился искать Петра. Пользоваться телефоном не хотелось – такие разговоры следует вести с глазу на глаз.

Дверь в петькин кабинет оказалась заперта, я постучал. Мне открыли не сразу. Мы встретились взглядами – и сразу все друг про друга поняли. Поговорить нам, без сомнения, стоило.

–  Выйдем на крышу? – предложил Петр. Вертолетная площадка была пуста. Гигантская буква Н в белом круге блестела, как новая – позавчерашний дождь смыл с нее всю пыль, а новая еще не залетела на высоту в шесть этажей. Мы подошли к краю крыши, облокотились о перила. Очень удобно разговаривать на краю крыши, если не хочется смотреть собеседнику в глаза. Всегда можно сделать вид, что глядишь вниз, ведь там столько всего.

–  Кто первый рассказывает? – проговорил Петя, словно предлагал выбирать водящего в детской игре.

– Ты.

–  Хорошо. Ну, что… До дома вчера добрался нормально. Лег спать. Начала сниться какая‑то ерунда, а потом…

–  Какая ерунда? – прервал я его.

–  Да ну… Полная чушь. Не хочу и рассказывать.

–  Петя, это важно.

–  Ну хорошо, хорошо, – он сделал мученическое. лицо и закатил глаза, словно бы с трудом вспоминая. – Снилось, будто идем мы с тобой… или не с тобой – не помню. Одним словом, идем по траве, по полю. Впереди – деревня. Красивая такая, домики уютные, крепенькие – как игрушки. Идем, а сзади семенит какой‑то… Мне почему‑то показалось, японец. Маленький, чернявенький, в белом халате. Бежит, хватает за руки, норовит что‑то сказать. Я отмахиваюсь, прибавляю шагу, а он не отстает. Наконец забегает вперед, руки расставляет, и мы, так и быть, останавливаемся. И тут… Я не очень понял, как это получилось… Он, этот японец, как будто бы берет за край деревни – и отодвигает в сторону. Словно шторы отдернул, представляешь? А там – за этими «шторами» – рычаги, пружины, шестеренки – чего только нет! Ну… собственно, и все.

–  М‑да… – только и сказал я.

–  Я же говорил – чушь, – виновато развел руками Петька. – Но это только цветочки. Я после такого дела проснулся, минут пять провалялся, удивленный, – и опять уснул. Самое‑то жуткое утром началось. Помнишь, у меня дома целая стенка фотографий? Еще от бабки с дедом остались. Я просыпаюсь, смотрю на одну. Там мой дед с тремя офицерами. Они тогда в Праге были, после войны. Всю жизнь смотрел на эту карточку, привык к ней, как к обоям. А тут вдруг что‑то во мне дрогнуло. Зову свою маманю с кухни и спрашиваю: вот этого майора, слева от деда, Николаем зовут? Она говорит, да, дядя Коля. Она ведь тоже с дедом в Праге жила, он там долго был и всю семью туда перевез. Матери моей тогда лет четырнадцать исполнилось, она всех дедовых друзей помнит.

–  Петя, – не выдержал я, – все‑таки что странного в том, что дедушкиного товарища звали дядей Колей?

–  Да странно то, что я об этом знаю! Я ведь вживую не видел его никогда. Ты дальше слушай. Я с матерью утром полчаса перед этими фотографиями стоял. Там масса людей, про которых я никогда ничего не знал, не спрашивал, потому что они мне были неинтересны. И вдруг выясняется, что я про каждого что‑то знаю! У одного дочка завмагом стала, другого машиной задавило, третий дом какой‑то продал… Скажи, откуда это взялось? А ведь это еще не все. Отошел я от фотографий, двинул на работу, а в голове – то одно, то другое. Столько всякого мусора в мыслях, ты себе не представишь…

–  Мусора, говоришь? Ну почему же? Представлю.

Петька пристально посмотрел на меня.

–  А ну, выкладывай, – велел он.

–  Может, сначала ты договоришь?

–  Собственно, я уже договорил…

Я кратко поведал Петьке о своих видениях. Рассказал все честно, ничего не утаивая. Даже про ночные слезы не умолчал. Он слушал меня, и было видно, что надежд разобраться по горячим следам остается все меньше. Все только запуталось.

–  Мы серьезно влипли, Олег, – сказал он.

–  Это неизвестно, – я покачал головой. – Надо еще разбираться.

–  Все известно! Ты хоть понимаешь, что мы немедленно должны обо всем доложить начальству?

–  Доложим. Не первый раз. Сделают нам тесты, экспертизы – на амнезию, на шизофрению, на еще какую‑нибудь дрянь, разберутся, что опасности мы не представляем. Лично я никаких других изменений в себе не чувствую.

–  Нет, Олег, ты так ничего и не понял. Скажи, ты согласен, что после того, как это ершовское чудище ударило нам по мозгам, у нас открылось какое‑то шестое чувство? Ну посуди сам – раз я по фотоснимкам могу определять имена и биографии…

–  Ты – да. А что со мной – еще неясно.

–  Да все тут ясно, Олег! Знаешь, кто теперь мы с тобой? – он даже понизил голос. – Мы – аномалы! Дошло?

–  Аномалы… – я словно бы попробовал это слово на вкус. Вкус показался горьковатым.

–  Именно! Мы не можем оставаться штатными экспертами Ведомства. В лучшем случае – консультантами, внештатниками, – продолжал Петя. – Отныне мы с тобой – все равно что следователь с тремя судимостями.

–  Нет, подожди, не торопись, – попытался протестовать я. – Может, это временно. Может, оно как‑то…

Петя фыркнул.

–  Не веди себя, как чуть‑чуть беременная девушка. «Может быть, оно рассосется» – ты это хотел сказать?

–  Петя, – я попытался его успокоить, – давай не будем пока ничего докладывать. Давай сами попробуем разобраться.

–  Да? И как ты думаешь разбираться?

–  Не знаю еще. Надо думать. Ты сам‑то как считаешь, что это? Гиперзрение, сенсорная память… что?

–  Нет, Олег, – Петя вдруг стал сосредоточенным и спокойным. – Это не сенсорная память. Это остаточная структурная память.

–  Структурная… – начал было я, и тут же екнуло сердце. – Как ты сказал?!