Сергей Волков - Анабиоз. Марш мародеров Страница 11

Слухи разные ходят — как будто бы есть в Дербышках, где-то за Компрессорным заводом, старик, который не уснул. Говорят, что он жил все эти тридцать лет один, ходил по городу и пытался пожары тушить, зверье отгонял от спящих, хотя звери вроде и не жрали людей почему-то… Старика называют Хранителем. Не знаю, правда это или вранье. Ник вот не верит.

Еще говорят про спасательный вертолет с МЧСовскими эмблемами — вроде видели, летал за Волгой. Про военных в бункерах под городом говорят, про людей, которые в метро живут. Это точно вранье, мы на три станции заходили — там затоплено все. Когда электричество отключилось, насосы перестали работать, и вода все залила. В метро нельзя жить.

Ну, и страшилки всякие рассказывают. Даже думать про это не хочется. Людоеды там, беглые зеки, сумасшедшие, не такие, как наши, а настоящие, из психбольницы. Про бандитов и мародеров, которые у слабых одежду и еду отнимают и всех убивают, тоже говорят. Наверное, это так и есть, мы же сегодня видели убитого. Аркадий Иванович сказал, что мародеры — это те, кто незаконно присваивает себе чужое имущество в атмосфере безнаказанности, обычно в бедственных ситуациях — например, во время природных катастроф или боевых действий.

Я тогда подумала — а мы кто? Ведь мы тоже присваиваем…

Еще есть страшилки про радиацию и химию. Я Казань плохо знаю, а местные все время про какой-то Химический институт рассказывают, где взрыв был, и вся отрава вокруг рассеялась. Там теперь вообще ходить нельзя. Вдохнешь — и сразу труп.

Вторая тема — это ожидание. Все ждут спасателей, ждут, когда нормальная власть в городе появится. Поэтому в вертолет очень верят. Женщины, так они вообще готовы разорвать любого, кто скажет, что никаких спасателей не будет, что везде, по всей стране, по всему миру — так же, как у нас. Я их хорошо понимаю. Думать, что всё вот это навсегда — страшно.

Мамочка, как же мне страшно!

А третья тема — ее обсуждают в основном те, кто реально на вещи смотрит. И тема эта — как жить дальше? Бабай сразу сказал: проблемы надо решать по мере их поступления. Вот сейчас с едой проблема — ее и решаем. С водой, одеждой, обувью вроде разобрались. Топлива для костров полным-полно, город же весь деревьями зарос. Но скоро осень, за ней — зима. В Казани не так холодно, как у нас в Иркутске, но все равно минус постоянно, и снега много выпадает. Коростылев предлагает дизельные генераторы искать — без электричества нам не выжить. Другие, Цапко например, думают, что как раз без тока обойдемся, а вот без лекарств, без витаминов зиму переживут не все.

Детей очень жалко. Они, бедные, ничего не понимают, грудные плачут все время. У одной женщины молоко от стресса пропало, так ее младенец орал от голода так, что хоть уши затыкай. Хорошо, его другая женщина взяла, стала кормилицей.

А девочка одна, лет трех, все время ходит по Цирку, подходит ко всем женщинам, дергает за руку и говорит: «Мама, пойдем домой». Где ее мама — никто не знает. Анна Петровна за этой девочкой присматривает, имя ей придумала — Светланка. Девочка и правда светленькая очень, глазки голубые. Что с ней будет?

Что с нами со всеми будет?

— Оружие нужно! — решительно заявляет Ник. — Ружья. А лучше — автоматы. И патронов побольше.

— Едрит-архимандрит, может, сразу пулеметы? — скептически смотрит на него Бабай.

Ник злится.

— Можно и пулеметы! — говорит он с вызовом.

— Иди, ищи. — Бабай зевает. — Только учти, ходили уже. Семен и Коростылев вот. По отделениям полиции смотрели. По охотничьим магазинам. Ржавое все, негодное. И главное — патроны.

— А чё, они тоже ржавеют? — влезает в разговор любопытный Хал.

— Порох разлагается при контакте с воздухом. Поэтому на всех коробках с патронами написано — я уже наизусть выучил: «срок хранения охотничьих патронов для гладкоствольного оружия — восемнадцать месяцев, охотничьих для нарезного — десять лет на складах в заводской герметичной упаковке и два года в негерметичной». Понял? Но это охотничьи, гражданские патроны. Армейские, наверное, не так. Семен вон сказал, что у цинка запаянного гарантийный срок хранения — пятьдесят лет. Только где их взять, цинки эти? У вас в Казани военных частей-то не осталось…

— Да есть, есть, блин! — едва не подпрыгивает от возбуждения Хал. — Я знаю…

— Баню надо сделать, — неожиданно говорит Бабай. — Воды натаскать, нагреть, ребятишек помыть, и самим тоже… Головы брить надо, а то вши заведутся.

Хал осекается, непонимающе смотрит на Бабая, а Ник вдруг понимает: сам он, Никита Проскурин, и Хал, и Эн — все они воспринимают происходящее, несмотря на весь его невозможный ужас, всё же как приключение, страшное, жуткое, но приключение, а вот для Бабая это беда. Большая, настоящая беда. И он действительно решает вопросы по мере их поступления. Оружие, лигры, медведи — это все где-то далеко, а сейчас главное: еда, одежда. Не зря Бабай на второй же день собрал всех, кого смог и отправил потрошить ЦУМовские склады. Теперь пришла очередь гигиены.

Нику становится стыдно, но отступать он не любит и поэтому упрямо нагибает голову:

— Ну, ладно, профессор прав: лигры там, тайгоны эти, их мало. Может, сюда и не придут. А медведи? Волки? Собаки дикие?

— Не зови беду по имени, — сурово сверкает глазами Анна Петровна.

Ник разводит руками. Вновь наступает тишина. Общинники затихают, даже дети перестают переговариваться.

— Ого-го! — неожиданно гремит на весь Цирк чей-то сильный голос. — Встречай, Родина, героев!

— Семен с мужиками пришел! — обрадовано вскакивает с ящика Анна Петровна. — Вернулись!

Из прохода, ведущего на арену, выходят усталые, но донельзя довольные рыбаки. Они сгибаются под тяжестью мешков, многие дополнительно несут в руках вырезанные из ивовых ветвей куканы, унизанные рыбой. Топорщатся во все стороны антенны удочек и спиннингов, волочатся по полу мокрые капроновые сети.

— Уф! — тяжело выдыхает Семен, опускаясь возле Бабая прямо на пол. — Ну и рыбалка… С утра как закинули — так до темна и таскали. Рыбы там — во!

И он грязной ладонью рубит себя по красной от свежего загара шее.

Остальные рыбаки, подойдя, располагаются вокруг костра. У всех у них усталые, но счастливые глаза, лица, как и у Семена, сильно загорели. Анна Петровна уже суетится возле «кухни», поднимая свою поварскую команду.

— Кушать, мальчики? Мяса вам оставили, свининки…

— Да мы там, на реке… — вяло отзывается кто-то. — Рыбки пожарили.

— Попить бы горяченького и в люлю, — поддерживают его остальные.

— Докладываю. — Семен смотрит снизу вверх на Бабая. — Волга действительно вся ушла под правый берег, узкая стала. Течение сильное. Утром сразу две сетки поставили — вечером еле вытащили — потом поднялись выше по течению, малька наловили в заводи для живца. Резинки закинули, спиннинги — и пошло! Судаки — по три килограмма, жерех метровый, стерлядь берет, сом, щука, окунь, горбатый, под кило. Вот это рыбалка, я понимаю!

— Я всю жизнь рыбалю, но никогда такого не видел, — поддерживает своего бригадира один из рыбаков.

— Ух ты! — восхщается Ник, сам неравнодушный к рыбалке. — Здорово!

— Алла берса[16], — спокойно говорит Бабай. — Анна Петровна, собери женщин — всю рыбу выпотрошить, присолить и на продув развесить. Завтра тузлук[17] сварим, в бочки положим.

Снежана и Фания разносят разомлевшим у костра рыбакам чай. Ник придвигается вплотную к Бабаю, тихо спрашивает:

— Ну, а всё же — на счет оружия? Звери ведь… тигрольвы, медведи…

Бабай упирается короткими руками в колени, с кряхтением поднимается со стула и говорит, ни на кого не глядя:

— Зоопарк потом смотреть будем. Сейчас людей кормить надо. Мыть надо. Завтра будем много рыбы ловить. Солить, коптить, вялить. Все пойдут. А вы, — он поворачивает голову к Нику, Эн и Халу, — соль поищите. Много соли — в запас. Всё, спать давайте. Ночь уже.

По Цирку плывет сладковатый запах свежей рыбы — это мобилизованные Анной Петровной женщины дружно берутся за работу. Вытряхивая из полиэтиленовых пакетов рыбу, они взрезают тугие животы, вычищая внутренности. Анна Петровна лично солит каждую — чтобы не испортилась до завтрашнего дня — и развешивает на натянутый поперек служебного прохода трос.

— Ой, батюшки, она живая! — заполошно взвизгивает кто-то.

Слышится мокрое хлопанье рыбьего хвоста о пакет, женский смех.

Рыбаки, допивая на ходу смородиновый чай, расходятся с арены. Их окликают, спрашивают подробности, но у мужиков совсем не осталось сил.

На ночлег общинники устраиваются на уцелевших креслах, в проходах, на полу, на ступеньках — кто где. Верхние ярусы амфитеатра, скрытые мраком, остаются пустыми: никто не хочет удаляться от костра. Люди инстинктивно чувствуют в огне защитника.