Элджернон Блэквуд - Кентавр Страница 11

И он окончательно — так ему, во всяком случае, казалось — оставил мысль об убийстве.

Теперь же нужно было подумать о будущем. Как зарабатывать на жизнь? Решением этой проблемы он и занялся. Перебирал в уме все возможные виды деятельности: сцена, журналистика, страховое дело, торговля автомобилями — еще только зарождавшаяся, — но неизменно с сожалением констатировал, что ничего из этого ему не подходит. Не очень привлекала его и эмиграция. Как одержимый, он лихорадочно пытался найти такую работу, которая бы его устроила. Да, людям открыты сотни тысяч путей, и все-таки он никак не мог сделать выбор. В жизни каждому из нас предоставляется множество возможностей; как правило, мы используем лишь одну, но выбор есть всегда.

Некоторое время он прогуливался, не обращая внимания на то, куда идет, как вдруг осознал, что находится у причала старого порта. Шел уже седьмой час летнего субботнего вечера. Извилистые пустынные улочки были перечеркнуты косыми лучами солнца. Пахло морем, рыбой, смолеными канатами и оснасткой, и все это вновь возродило мысль об эмиграции. Он вспомнил о своем двоюродном брате, который нашел себе какую-то работу в Китае.

В голове у Адама теснились дикие замыслы, отравленные сильной горечью. Внезапно, подняв глаза, он прочитал три коротких слова, написанных блеклыми черными буквами на озаренной заходящим солнцем табличке, что висела на мрачной кирпичной стене. Была в этих словах какая-то потаенная романтика, пробудившая отклик в его душе. Он стоял и смотрел как зачарованный. Само собой, на табличке значилось лишь название переулка, но мысли Адама были уже далеко.

Как сказал бы поэт, слова, ненароком попавшиеся ему на глаза, расхаживали туда-сюда по его сердцу…

В воображении возникли картины давно забытых дней, когда старый порт вел торговлю с южными островами, когда по узким улочкам сновали темнобородые моряки, говорившие на разных иноземных языках, а у причала и в море красовались, как символы высокой романтики, стройные силуэты парусных кораблей. Эти три коротких слова походили на цитату из какого-то стихотворения.

Страна Зеленого Имбиря!

Тот прежний мистер Адам, на тридцать лет моложе, остановился, устремил взгляд на, казалось бы, ничем не примечательную надпись, сиявшую в солнечных лучах ярче золота. А затем пошел вдоль по извилистой улочке, где за высокими стенами домов скрывались самые неромантические конторы (там можно было найти судовых маклеров, нотариусов, машинисток, упаковщиков, комиссионеров), пока не наткнулся на единственное исключение — старую мебельную лавочку, многочисленные товары которой были выставлены даже на узком тротуаре. Здесь имелись вещи на любой вкус. Неторопливо пройдя несколько шагов, Адам увидел свое отражение в круглом зеркале, водруженном на шестифутовом треножнике. Он оглядел себя не без удовлетворения: добротный фланелевый костюм, монокль, соломенная шляпа, какие носят выпускники Оксфорда. И тут же в сумрачном грязном проходе за открытой дверью появился сутулый худой старичок в ермолке.

Человечек медленно двинулся навстречу возможному покупателю.

— Чудесная вещь! — прохрипел он, превозмогая одышку. — Настоящее произведение искусства, мой господин! И недорого! — Старик потирал руки, кивая головой в сторону зеркала. — Мы получили его из Китая, лет тридцать назад.

Адам вдруг понял, что вот уже несколько минут рассматривает свое отражение. Пытаясь избавиться от беспокойных мыслей, он вошел в лавку. Кланяясь и шаркая ногами, старичок попятился от него. Внутри оказалось темно и гораздо просторнее, чем можно было предположить по узкому входу. Одна-единственная керосиновая лампа освещала целую анфиладу длинных тесных комнат, забитых всякими антикварными вещицами, среди которых сутулый хозяин осторожно поставил и прихваченное с улицы зеркало. В царившем здесь полумраке собственное отражение показалось молодому человеку еще привлекательнее. Оно словно смягчилось, стало более выразительным. Хриплый голос вновь проскрипел цену — и в самом деле пустячную, всего несколько шиллингов. Адаму вовсе не хотелось ничего покупать, но еще меньше хотелось ему остаться наедине со своими мучительными мыслями, он прошел вперед и принялся осматривать зеркало. Нагнувшись, он увидел, что черное дерево рамы украшает глубоко вырезанная надпись. Она была сделана китайскими иероглифами. Адам провел по иероглифам пальцем и вопросительно взглянул на хозяина.

— «Кто посмотрится в меня, — перевел скрипучий голос, — убьет и будет сам убит».

Унося зеркало с собой, старик семенящими шагами отступил в тень другой комнаты.

Молодой человек был ошеломлен. Невольная, еле уловимая дрожь пробежала по его телу. Что-то дрогнуло и в его душе. Трудно сказать, был ли он сильно встревожен. Но сильно удивлен — несомненно; испытывая странное притяжение, он почти машинально последовал за удаляющейся фигуркой с зеркалом, которая остановилась на пороге следующей — третьей по счету — длинной комнаты, гораздо более темной, чем две предыдущие. Воздух здесь был прохладным, но затхлым. Адам вдруг остро ощутил свое одиночество.

Подавляя слабый трепет, он заговорил грубо, почти вызывающим тоном.

— И что означает этот вздор? — резко спросил он.

— Только то, что сказано, мой господин, — еще тише, чем прежде, прохрипел старик.

В его приглушенном голосе сквозило что-то неприятное, а выражение изборожденного морщинами лица отнюдь не приглашало к веселью. Вероятно, именно поэтому молодой человек громко рассмеялся. И лишь потом осознал, что смех выдал его. Адам нервничал — и смех выявил это, как лакмусовая бумажка. Да к тому же он походил на кудахтанье и звучал очень неестественно среди груд чужеземного хлама, не будил ни единого отголоска. Это был неживой смех.

— Ну и как, надпись оправдывается? — с вызовом спросил Адам, чувствуя, что опять выдает себя своим тоном. Неизвестно, заметил ли это старик, но сам он заметил: трепет, который он тщетно пытался подавить, охватил и его голос. — Вы хотите сказать, что, купив это зеркало, я… как и вы до меня…

Он так и не смог договорить. У него перехватило дыхание, голос осекся. Произнося эти слова, он смотрел не на старика, а в зеркало, где видел себя. Однако не собственное отражение помешало ему закончить фразу и заморозило кровь в жилах: одной морщинистой рукой старый лавочник все еще держал треножник, а в другой его руке сверкал обнаженный кинжал.

— Разумеется, оправдывается, мой господин, — послышался шепот из темноты комнаты.

Говоря это, старик слегка изменил угол, под которым стояло зеркало. Молодой человек по-прежнему видел себя, но видел и еще что-то, за своей спиной. Это «что-то» лежало на полу — неподвижное, ужасно сморщенное, в неестественной позе. Чье-то жалкое, отталкивающее на вид тело. Выйти из узкой длинной комнаты можно было, только перешагнув через него.

— Это ты… сделал?.. — почти беззвучно выдохнул Адам.

— Он посмотрелся в зеркало, — раздался в ответ шелестящий шепот. — Вот и случилось то, что должно было случиться.

— А еще раньше… он… в свою очередь…

— Да, таков закон.

Лавочник уставился на Адама с ужасающей ухмылкой.

Адам почувствовал напряжение в мышцах; застывшая было кровь бурно запульсировала. Кулаки крепко сжались. Ни на миг не отводил он глаз от лавочника: отставив зеркало, тот неотвратимо продвигался вперед. Несмотря на возраст, старик обладал легкой поступью и поразительным проворством; его конвульсивные движения выдавали молниеносную реакцию. Словно тень, витал он вокруг покупателя, который, не в силах пошевелиться, зачарованно наблюдал за его вселяющим ужас танцем. Кинжал то мерцал, то ярко вспыхивал.

Наконец, с невероятным трудом собрав воедино остатки воли, молодой человек сумел взять себя в руки, вновь обретя контроль над своим телом. Проснулся инстинкт самосохранения. Судорожно оглядевшись, Адам схватил со стоявшего рядом тикового столика массивную палицу. Сил едва хватало, чтобы поднять ее.

— Теперь, значит, моя очередь? — угрожающе крикнул он, шагнув навстречу старику.

— Я могу постоять за себя! — прохрипел лавочник, с удивительной быстротой перемещаясь из стороны в сторону. — Не знаю только, легче ли вам от этого? — добавил он, размахивая кинжалом.

Ощутив в себе необъяснимый прилив сил, Адам одним прыжком приблизился к Танцующему Ужасу. Взмах тяжелой палицей. И в следующий миг сокрушительный удар обрушился на голову противника, вогнав ермолку глубоко в расщелину треснувшего черепа. Лавочник пронзительно взвизгнул, повалился бесформенной тушей на пол и лежал, похожий на большое изувеченное насекомое. Больше он не шевелился.

«Кто убьет, будет и сам убит! — попытался выкрикнуть Адам, но, как бывает в кошмарном сне, не смог произнести ни звука. — Тебя-то, я, во всяком случае, прикончил. Теперь, стало быть, мой черед?..»