Андрей Кокоулин - Герои из-под пера Страница 11

Революция-с.

Елохину почему-то вспомнился Чехов с его рассказом по гайку. Крестьянин там тоже был с понятием и искренне недоумевал, зачем в его отношении ведется следствие.

Прокудин закончил стучать по клавишам пишущей машинки.

— Погоди еще, — сказал ему Елохин.

Устав от унылой физиономии Кублинцева, он вышел в коридор. На подоконнике сидел Марышев и курил, выдыхая дым в приоткрытую форточку.

— Колется, урод?

Марышев был небрит. Под глазами темнели круги.

— Выражает деятельное участие, — сказал Елохин. — Ограбления на Воздвиженской и на Успения, где Фрол все семью зарезал, случились, оказывается, с его помощью.

— И что думаешь, Семен?

Елохин потер щеку.

— Ничего не думаю. Устал, с ног валюсь.

— А если Фролу от него весточку послать? Мол, есть квартирка на примете? Промышленника Боргозена, который любовницу содержал, а по случаю смутного времени все свое богатое барахло к ней и перевез…"

Солнце светом обмакнуло исписанные страницы.

О-хо-хо. Виктор разогнулся, как дед в сто лет, чувствуя, как отзываются ноющей болью все кости и мышцы.

Почти прирос. Мхом зарос.

За окном было желто от вечернего солнца и мокро, снег таял, в размякшей земле подрагивали лужицы, сосулька, прилепившаяся под крышей, звонко капала на подоконник.

Виктор закрыл распухшую буквами тетрадь.

Итак, осталась последняя глава, берем Фрола живым или мертвым, и все. Все! Он потер усталые глаза, смешок колыхнулся в горле.

Сделал! Виктор Павлович, сука, наконец-то написал то, за что ему не стыдно. Почти написал.

— Ура! — крикнул он, пугая мышей и домовых.

Ну а кого еще пугать в доме с одним-то жильцом?

Ах, товарищи вы мои! — мысленно обратился он к объективно существующим мышам и необъективно обитающим домовым. Знали бы вы, как жизнь играет в человеке после хорошего дела! Скидывал я вам в подпол ерунду, может, вы меня и за хорошего-то человека поэтому не считаете, но скажу вам: ошибаетесь вы, звери и существа. Новый я человек, другой. И мир я менять буду, как могу.

— Ми-ра-жи! — запел Виктор. — Это наша жизнь!

Радость рвалась наружу немузыкальным ревом. Спасайся, кто может.

Он походил по комнатам, вспомнив, что ему надо в магазин, напялил на себя брюки, рубашку и пиджак. Пригладил волосы. К людям все-таки идем, не дикие. А впереди нам светит целая культурно-банная программа, граждане. Виктор достал из утятницы остатки снятой в прошлый раз суммы. Тридцать… сорок тысяч.

На хлеб-макароны хватит.

Чего еще душа желает? Он задумался. Сосиски не хочу. Сервелат финский тоже. Конфеты? Барышня я что ли, чтобы себя шоколадом баловать? Водка сразу нет. Еще есть в собственных закормах. Да и куда сейчас водка? Вот после Фрола горло промочить… Тогда что? Килька-сардины? Кстати, сахара пакет, это да. И чая.

Виктор прикинул: хлеб — две тысячи буханка, чай — где-то три, сахар, наверное, уже пять стоит. Ох, отстал от жизни, отстал. Килограмм макарон, лапши — еще пять. Масло сливочное… На брикетик в полкило хватит. Ладно.

Он вышел на веранду, натянул шерстяные носки, обул резиновые высокие галоши. К полету готов! На крыльце покрутился, глядя на зарево в полнеба. Разошлось солнышко. Не греет только, зараза. Где весна-то? Где весна, я вас спрашиваю?

Нет у природы ответа. Был бы пришвин, примечал всякие особенности, почки березовые там, следы заячьи, мох с южной стороны, глядишь, природа и поделилась бы информацией. А так…

Закрыв дверь, Виктор вбил в петлю щепку. Он уже направился к калитке, как уловил в грядках странное движение.

Сердце вздрогнуло.

Что-то большое ползло по границе участка, все больше забирая к нему, мимо смородины, мимо яблони, вороша ветки и выламывая ограждающие кусты кирпичи. Крокодил не крокодил, человек не человек. Существо хрипело, дышало, трясло большими лохматыми ушами.

Виктор сглотнул. Подумалось: здравствуй, прибавление в штанах.

— Кто здесь? — сипло поинтересовался он, на всякий случай отступая на ватных ногах к дому.

Существо захихикало и отняло лицо от земли, превращаясь в чумазого, в шапке-ушанке, безногого Егорку Соболева.

— Ну ты, дядя Витя, и струхнул!

— Струхнешь тут, — Виктор, испытав сладкое облегчение, шагнул ползуну навстречу. — А ты чего?

— От мамки сбег.

Егорка снова захихикал. Он пьян, понял Виктор. С Елохой набрался. Или еще с кем.

— А коляска?

— А на хрена мне коляска? — ожесточился лицом парень. — Я, видишь, и так… Как к своим мимо "чехов", на локтях, по-пластунски.

— Куда к своим-то?

— Да куда-нибудь.

Виктор подхватил Егора за рукава фуфайки, подтащил, хихикающего, к лавке. В глине, в стебельках молодой травы, он действительно походил на какое-то непонятное существо. На лихо. На лешего. Укороченные ноги глядели вверх обмотками из поролона.

— Дай-ка я тебя…

— Хрен! — отмахнулся от Виктора, попытавшего его подсадить, Егор. — Я и сам могу.

Он ловко закинул обрубки ног на доску, но тут же качнулся и едва не сверзился, как недавно Елоха. Виктор не без душевной боли смотрел на него, шмыгающего носом и сбивающего вверх падающий на глаза меховой козырек. Ему вдруг стало понятно, что ни в какой магазин он сегодня не попадет. И с баней, скорее всего, выйдет пшик.

— Дядь Витя, у тебя водка есть? — выглянул из-под козырька Егор.

— Не дам, Егор, извини, — сказал Виктор.

— Бойца не уважаешь? — мгновенно вызверился Соболев. — Мне ноги!.. Я за тебя, за страну — в Чечне подыхал!

Он задергался, будто в припадке.

Виктор почти увидел, как, пристыженный, семенит в дом, как торопливо достает остатки водки, как накладывает на тарелку закуси, и мотнул головой.

Это раньше. До повести.

Он вдруг понял, что нет в нем прежнего чувства к Егору, как к убогому, есть только желание помочь, придать смысл его жизни.

— Что смотришь? — спросил Егор. — Жалко меня, да?

— Нет, — сказал Виктор. — Накапливаю рабочий материал. А вообще думаю, как мне тебя от тебя же самого спасти.

Соболев неожиданно посмотрел серьезно.

— Я пьяный очень. Меня спасти нельзя.

— Значит, будем отпиваться горячим чаем, — сказал Виктор и присел перед парнем. — Хватайся.

Егор криво усмехнулся.

— Лошадка, да?

— Старая, сорокадевятилетняя. Ну же!

Парень, помедлив, закинул руки Виктору на плечи.

— Готово, товарищ конь.

Виктор, наклонившись, подхватил Егоркины ноги под коленями, слегка подбил непрошеный груз вверх. Егор оказался не особенно тяжелым. Не тяжелее мешка с цементом или мукой.

— И-эх!

Соболев интимно дохнул в ухо:

— Вези меня, олень…

— Сам ты олень!

Виктор поднялся на крыльцо, выдернул щепку и открыл дверь.

— Так, — сказал он, опуская Егора на табурет на веранде, — грязного я тебя в дом не понесу. Снимай фуфайку к чертям. Зараза, и меня-то измазал.

— Это ты сам, — парень принялся выковыривать непослушными пальцами пуговицы из петель. — Мне слова не дал, сразу в седло…

Подсохшая глина крошилась на доски пола.

Виктор вооружился щеткой и прошелся жестким волосом сначала по себе, затем по штанинам Егора, приводя их в более-менее божеский вид.

— Ну, это… по коням?

Лишившись верхней одежды, Егор остался в синем, грубой вязки свитере. Тонкая шея по-цыплячьи торчала из ворота. Меховая шапка сидела косматой короной. Другого сравнения Виктор не нашел.

— Я ведь могу и к матери отнести, — пригрозил он.

— Зачем? Прибьет ведь мамка.

— И правильно прибьет, — сказал, приседая, Виктор.

Егор сцепил руки замком под шеей.

— Поехали?

— Шапку еще сними.

— Снял.

Взмахнув ушами, корона шлепнулась в угол.

В большой комнате Виктор посадил Егора за стол, сам быстро сбегал за дровами, разжег огонь в печи, долил и поставил к огню чайник.

— Что ты суетишься? — сонно спросил Егор, уронив голову на руки. — Все вы бежите куда-то, ноги есть, вот и бежите…

Он пьяно вздохнул.

— Не спи, — сказал Виктор, — сейчас чай будет.

— А водка?

— Каша, рисовая.

— Сдохнуть хочется, — признался Егор. — Раза три или четыре примерялся уже. Мамка только следит. Лютая! Нет, она добрая, дядь Вить, но знаешь… Обуза я, зачем я ей? Надо бы, конечно, с силами собраться…

Подойдя, Виктор ладонью зарядил ему по уху, по макушке.

— Дурак!

Егор вытаращил мутные глаза.

— Ты чего, дядь Витя?

— Да я тебя, паршивца… — Виктор сжал пальцы в кулак, но, посмотрев, отступился. — Жить нужно, парень, жить.

— Куда, дядь Витя? Зачем? — тоскливо произнес Егор.

— Погоди…

Виктор знал, Виктор на собственной шкуре убедился, что в жизни случаются моменты, которые могут служить поворотными, но не для тебя, а для человека, который находится рядом. И если достанет душевных сил, честности, чистоты, искренности, ты сможешь подтолкнуть его в нужном направлении, чтобы он взлетел и парил, чтобы он жил, чтобы одумался, понял, выстоял.