Александр Дыбин - Маятник веков Страница 11

– Хорошо, что я не женщина двадцатого столетия, – думалось ему частенько, – уж та бы не стерпела, да дала бы сдачи! А потом ее или забили бы до смерти, или, в лучшем случае, надолго б заперли в домашнюю тюрьму! – Впрочем, надо еще разобраться – кому из них хуже: этим забитым, бесправным, изруганным бабам или моим "вьючно – сумчатым" современницам? Образованным, цивилизованным, "самостоятельным", но частенько таким несчастливым, таким одиноким!

У этих муж – кормилец, и опора, и наставник, а у наших? Будто чемодан без ручки: и тащить невмоготу, и бросить жалко! И кого осчастливило "равноправие" это дурацкое? И те, и другие "качают права", а вся жизнь идет прахом! Легкомысленные браки и дурацкие разводы, безотцовщина – а разве вырастишь мужчину без отца? Вот их теперь и нету!

И не так уж, видно, страшны эти оплеухи да тычки, когда есть главное: ответственность, привязанность, заботливость… Про любовь здесь мало говорят – стесняются, что ли – как, впрочем, и все, кто серьезно относится к этой "материи", в любые эпохи застенчиво прятали лучшие чувства свои, но любить, похоже, умеют: им, как видно, и в голову не приходит – как это можно не любить Господом данного мужа или данную Богом жену!

Он с острым любопытством искал что – то общее между этой данной ему в жены девочкой и той прекрасной женщиной из будущего, о которой частенько вздыхал…

Несмотря на огромную разницу в интеллекте, их объединяла восхитительная женственность: он чувствовал, что может и любить, и даже уважать эту дико-невежественную, до смешного неразвитую полудикарку, с которой и поговорить – то было не о чём!

– Может быть, попробовать обучить ее грамоте? – пришла ему в голову шальная мысль.

– Давай – ка, Наталья, научу тебя книжки, читать, – предложил он ей как – то как бы невзначай. Та испуганно взглянула исподлобья (голова ее почти всегда была "опущена долу"), и произнесла затравленно и тихо:

– Как прикажешь, батюшка… Только – не вели казнить – на кой мне это… Ей, наверно, представилось, что муж станет вбивать ей в голову непостижимо – загадочные знаки, коими усыпаны многомудрые книжицы, с помощью палки и плетки, как это всегда делалось в те времена.

– Не дал мне, бабе глупой, Бог ума, чтоб ту премудрость одолеть! Да и мужики коситься станут – позавидуют, а то и прибьют ненароком! Уж пожалей меня, родименький, аль чем тебя прогневала?

– Да, права она, пожалуй, – невесело подумал Александр. -Да и что она сможет читать? Библиотек нет, книги дороги – даже и зажиточным не по карману -да и по содержанию – то, в основном, церковные: псалтырь, молитвослов… Но ведь молитвы каждому и так известны наизусть! Попробовать без книг вложить ей что-то в голову? Так не поймет, или, того хуже, поймет по – своему: уродливо, нелепо! Да и что такого уж отрадного в приобретении познаний? Ведь сказано же мудрецами:

"умножающий знание умножает печаль!" И то сказать: почти все эти люди с нашей точки зрения невежественны, но ремесло свое знают неплохо, да и поведению, вполне достойному для своей эпохи, как правило, обучены, и где добро, где зло, различают не хуже, чем мы в нашем веке – если не лучше! Да и вера в Бога помогает, им идти стезей добра… А у нас-то – "образованных" то есть большей частью с горем пополам усвоивших крохи из школьных программ да из вузовских лекций – какой может быть профессионализм? Да любой этот ремесленник, если только он не горький пьяница, не в пример искусней в своем деле наших "образованцев"!

А нравы? Хоть и диковатые, но строгие. А у нас и слово "нравственность" давненько вышло из употребления, зато эгоизм, цинизм и лицемерие видишь на каждом шагу! Да потом еще кто – то удивляется, что всё идёт прахом, и ищут виновных: начальство плохое; социализм плох; капитализм не успели ввести – уже прокляли! А того не понимают, что любой "ИЗМ" будет плох, если сами люди плоховаты! И откуда ж начальству хорошему взяться, если из нашей подгнившей среды эти кадры и черпают!

– Как подумать – просто неохота возвращаться "восвояси" – к этим лицемерам, лодырям, безбожникам и жуликам, а, чаще всего – просто слабакам да недотепам!

Всем недовольным, никого не любящим, не уважающим и ни во что не верящим, да, вдобавок, привыкшим ждать "манны небесной" или же президента – волшебника, который мог бы накормить всех "пятью рыбами", как Иисус Христос! А чего дождутся? Да того, что станут пожирать друг друга – только и всего!

Так что же? Может, попросить потомков, чтоб оставили если не у себя, то здесь?

И Наталья моя через несколько лет станет ох какой женщиной! Вот, правда, детей нарожает, наверное, с дюжину: как прокормить? Ну, да выйду в приказные – жить будет, можно… Но нет – не смогу: без книг, да кино, да радио и телевидения…

Без газет и журналов, театров и выставок! Без таких же, как сам, "образованных", с кем бы можно "язык почесать" о политике, сексе, науке и спорте… Без кокетливых женщин, одетых отнюдь не в салопы… Без возможности сесть в самолет да рвануть из зимы в лето… Без центрального отопления, ватерклозетов, электрических лампочек и холодильников… Без картошки, помидоров, кофе, чая, мороженого, шоколада, мармелада… Без таких привычных, хоть и многократно руганых, автобусов, троллейбусов, трамваев… Без асфальта, наконец! Его и вправду начинало подташнивать и от пареной репы, и от вечной пшеной каши, скупо сдобренной неаппетитным конопляным маслом, и от ежедневных кислых щей, в которых плавала одна капуста… Хоть какого бы куренка мне сварила, – попросил он как – то свою юную супругу. – Что ты, батюшка, ведь пост теперь! – произнесла она испуганно. Он смущенно умолк: вспомнил, кстати, что постных – то дней целых двести в году! Да и "курей" – то своих у них нет – не говоря о прочей живности… А, зайдя в торговые ряды и приценившись, понял: хоть петух и стоит там всего алтын, а гусак – гривенник, да не густо этих медяков в кармане: жалованье – целковый в месяц, и тот надо выпрашивать: кланяться в ножки дьякам и подьячим… И, ежели не расположены они к тебе: подарка вовремя не сделал – ко Дню ангела его самого, и супруги, да и по иным случаям, да кланялся не всегда низко, да за зуботычины крысился – век будешь просить – не получишь! А начнешь "права качать" – так самое меньшее выгонят в шею со слу-жбы и в новую службу уже не возьмут!…

А в том далеком будущем? Ну кем я смогу быть, как не музейным экспонатом? Да и смогу ли привыкнуть к их пище из "шариков"? А, если как-то "врасту", в эту жизнь – так уже не отпустят назад: слишком много узнаю! А, впрочем, зачем мне "назад"?

Чем мне дорого мое настоящее? Кто там меня любит, кому я там нужен? Я ведь, по сути, внутренний эмигрант в своей эпохе… Евгений Кириллович тоже переживет…

Для детей своих я всё равно не отец-просто гость! Никакой, по сути, пользы от меня моей эпохе нет: зря болтаюсь под ногами – да и только! Разве что смог бы теперь писать какие – нибудь опусы на историческую тему – раз уж повидал, воочию седую древность. Но, наверно, получится нонсенс: "ученые мужи" подымут крик, что я "исказил"… "переврал"… Ведь я буду писать не по книжкам, даже и не по архивным материалам, а по живым впечатлениям, которые наверняка не совпадут с их книжной информацией! И как я докажу, что это они заблуждаются? Нет такого средства: высмеют, затравят! В общем, была не была: попрошу приюта у потомков!

Часть третья.

Глава 1.

Александру иногда уже казалось, что и семнадцатый век, да и его родной двадцатый ему только лишь приснились: он настолько привык сидеть и лежать без всякой видимой опоры, а при желании – и парить в пространстве с помощью поля, природу которого уже начинал понимать; поедать всевозможные плитки, конусы, кубики, шарики; видеть на стене отведённого ему помещения, как живых, всех тех кого ему хотелось видеть в данную минуту, и говорить с ними – если те, конечно, были расположены к контакту.

Чаще всех бывала расположена Наташа: возникала чуть ли не при каждом вызове.

Нередко появлялась и живьем. Он тоже много раз бывал в её жилище, и затруднялся определить, с кем ему волнительней общаться: с ней самой или с самим собой – то есть с ее теперешним мужем… Ему было трудно до конца понять ту форму брака, которая была принята в этой эпохе: он подозревал, что это далеко не моногамия, да и вообще – не семья в традиционном смысле…

Они ему дали понять, что он может сколько хочет находиться в их жилище – это, мол, никому не мешает. Если он или она куда – то отлучались, визуальная и вербальная связь всё равно сохранялась…

Вообще, контакты в этом мире не зависели от местопребывания, поэтому не было принято спрашивать – "куда идешь"… "когда придешь"… и тому подобное. Что касается чисто физических контактов, столь значимых для людей его эпохи, то они, казалось, были минимальны.

Ему объяснили, что деторождение у "них" осуществляется при помощи некоего элитного генофонда, да еще и с применением генной инженерии, достигшей головокружительных успехов. Хотя теоретически любая пара может это делать по – старинке… Но такие случаи редки: это считается дикостью и осуждается. Да и связано с серьезными материальными трудностями: общество в таких случаях лишает "сумасбродов" а, вернее, "сумасбродок" многих видов помощи, предоставляемой на воспитание детей. А, чтоб такие дети не страдали, условия их содержания контролируются соответствующими органами. И, если родители не в состоянии создать приемлемых условий, то ребенка могут и "забрать" – то есть поместить в воспитательное учреждение типа интерната. При этом с незадачливых родителей взыскивали на их содержание максимум средств, оставляя лишь самый минимум на прожитие.