Лорен Оливер - Реквием Страница 11

– Она идет с нами? – не выдерживаю я.

– Кто? – Рэйвен, похоже, удивлена, обнаружив меня рядом.

– Эта девушка. – Я стараюсь сохранять безразличный тон. – Корал.

Рэйвен приподнимает бровь.

– А что, у нее есть выбор? Либо она идет с нами, либо остается и умирает от голода.

– Но… – Я не могу объяснить, почему мне упорно кажется, что Корал нельзя доверять. – Мы ничего не знаем о ней.

Рэйвен останавливается. Она поворачивается ко мне.

– Мы ничего не знаем ни о ком, – произносит она. – Ты что, еще не поняла? Ты ни черта не знаешь обо мне. Я ни хрена не знаю о тебе. Ты даже о самой себе ни фига не знаешь.

Я думаю об Алексе – незнакомом, холодном парне, которого я когда-то знала – так мне казалось. Возможно, не так уж и сильно он изменился. Возможно, я просто никогда на самом деле его не знала.

Рэйвен вздыхает и трет лицо ладонями.

– Слушай, я говорила совершенно серьезно. Мы все повязаны и должны действовать вместе.

– Я понимаю, – отзываюсь я и оглядываюсь на лагерь. Издалека красное одеяло на плечах у Корал выглядит неуместно, словно пятно крови на полированном деревянном полу.

– Не думаю, – возражает Рэйвен. Она становится передо мной, вынуждая посмотреть ей в глаза. Глаза у нее суровые, почти черные. – То, что происходит сейчас, – лишь это важно. Это не игра. Не шутка. Это война. Она больше, чем все наши объединенные силы. Мы больше не имеем значения. – Голос ее смягчается. – Помнишь, что я всегда тебе говорила? Прошлое мертво.

Теперь я понимаю, что она говорит об Алексе. У меня сдавливает горло, но я не желаю, чтобы Рэйвен видела меня плачущей. Я никогда больше не стану плакать из-за Алекса.

Рэйвен снова трогается с места.

– Идем! – окликает она меня через плечо. – Тебе еще помогать Джулиану собирать палатки.

Я оглядываюсь. Джулиан уже разобрал половину палаток. Сейчас он как раз обвалил еще одну, и она съежилась, словно гриб, растущий внутрь.

– У него там все в порядке, – говорю я. – Я ему не нужна. – И делаю шаг следом за Рэйвен.

– Уж поверь мне, – Рэйвен разворачивается, и от резкого движения ее волосы взлетают крылом, – ты ему нужна.

Мгновение мы стоим на месте, глядя друг на друга. В глазах Рэйвен что-то вспыхивает, какое-то выражение, не до конца понятное мне. Возможно, предостережение.

Потом на губах Рэйвен появляется улыбка.

– Я все еще командую, – говорит она. – Ты должна меня слушаться.

Так что я разворачиваюсь и иду вниз по склону, к лагерю, к Джулиану, которому я нужна.

Хана

Тем утром, проснувшись, я на мгновение чувствую себя сбитой с толку: комнату заливает яркий солнечный свет. Должно быть, я забыла задернуть шторы.

Я сажусь, сбрасывая одеяла в изножье кровати. За окном кричат чайки, а когда я встаю, то вижу, как солнце окрашивает траву в ярко-зеленый цвет.

На столе я обнаруживаю одну из тех немногих вещей, которые я потрудилась распаковать: «После исцеления», толстое наставление, которое мне вручили после процедуры и которое, согласно предисловию, «содержит ответы на самые распространенные – и редкие! – вопросы, касающиеся процедуры и ее последствий».

Я быстро нахожу главу о снах, просматриваю несколько страниц. На них подробно, с нудными специальными терминами, описывается побочный результат процедуры – сон без сновидений. Затем я натыкаюсь на предложение, от которого мне хочется прижать книгу к груди: «Как мы постоянно подчеркиваем, все люди разные, и хотя процедура минимизирует различия в темпераменте и особенностях характера, она неизбежно воздействует на всех по-разному. Примерно пять процентов исцеленных сообщают, что продолжают видеть сны».

Пять процентов. Не так уж много, но все же и не аномалия.

Давно уже я так хорошо себя не чувствовала. Я закрыла книгу и приняла внезапное решение.

Сегодня я съезжу на велосипеде к дому Лины.

Я уже много месяцев не бывала рядом с ее домом в Камберленде. Это станет данью нашей прежней дружбе и способом избавиться от скверного ощущения, преследующего меня с тех пор, как я увидела Дженни. Лина, конечно, не устояла перед болезнью, но, в конце концов, это отчасти было и моей виной.

Наверное, потому я и думаю о ней до сих пор. Исцеление подавило не все чувства, и вина продолжает искать выход.

Я проедусь к этому старому дому, увижу, что там все в порядке, и мне станет лучше. Вина требует прощения, а я не простила себя за свой вклад в преступление Лины. Мне приходит в голову идея прихватить с собой немного кофе. Тетя Лины, Кэрол, его любила.

А потом я вернусь к своей жизни.

Я наскоро умываюсь, натягиваю джинсы и любимую теплую кофту, мягкую после многих лет общения с сушилкой, и, не расчесываясь, скручиваю волосы в пучок. Лина всегда корчила рожи, когда я так подбирала волосы. «Нечестно! – говорила она. – Если я попытаюсь сделать так, у меня на голове окажется воронье гнездо!»

– Хана! Что-то случилось? – окликает меня из коридора мать. В ее приглушенном голосе звучит беспокойство.

– Да нет, ничего, – отзываюсь я. – А что такое?

Мать смотрит на меня с подозрением.

– Ты… ты что, поешь?

Должно быть, я, сама того не осознавая, начала напевать себе под нос. Мне делается жарко от смущения.

– Я пыталась вспомнить слова одной песни, которую мне играл Фред, – быстро говорю я. – Но вспомнила совсем немного.

На лице матери отражается облегчение.

– Ее наверняка можно найти в ЛАММ, – советует она. Потом берет меня за подбородок и некоторое время критически изучает мое лицо. – Тебе хорошо спалось?

– Отлично, – отзываюсь я, высвобождаюсь из ее хватки и иду к лестнице.

Внизу папа расхаживает по кухне. Он уже одет для выхода на работу – осталось лишь повязать галстук. Стоит мне взглянуть на волосы отца, и я понимаю, что он смотрел новости. С прошлой осени, с тех самых пор, как правительство сделало первое заявление, подтверждающее существование зараженных, отец требует, чтобы новости были включены почти постоянно, даже когда мы уходим из дома. А когда он смотрит их, то запускает пятерню в волосы.

На экране женщина с оранжевым напомаженным ртом сообщает: «Сегодня утром возмущенные граждане осадили полицейский участок на Стейт-стрит, требуя сообщить, почему оказалось, что зараженные свободно расхаживают по улицам, распространяя свои угрозы…»

У стола на кухне сидит мистер Рот, наш сосед, и баюкает в ладонях кружку с кофе. Он уже делается неотъемлемой частью нашего дома.

– Доброе утро, Хана, – здоровается он, не отрывая взгляда от экрана.

– Привет, мистер Рот.

Несмотря на то что Роты живут через дорогу от нас, а миссис Рот всегда рассказывает о новых нарядах, которые она купила своей старшей дочери, Виктории, я знаю, что они сейчас в затруднительном положении. Все их дети получили не особо хорошие пары – по большей части из-за скандальчика, связанного с Викторией: по слухам, ее заставили досрочно пройти процедуру, потому что поймали на улице после наступления комендантского часа. Карьера мистера Рота заглохла, и появились признаки денежных затруднений: Роты больше не пользуются своей машиной, хоть она и продолжает стоять, сверкая, за чугунными воротами, на подъездной дорожке. И свет они выключают рано – видимо, стараются экономить электричество. Похоже, мистер Рот так много времени проводит у нас потому, что сам больше не имеет работающего телевизора.

– Привет, па, – говорю я, проскальзывая мимо кухонного стола.

Он неразборчиво бурчит в ответ, скручивая очередную прядь волос. Дикторша продолжает: «Листовки были разбросаны по десятку различных мест. Их подсунули даже на детские площадки и в начальные школы».

На экране появляется запись репортажа: толпа протестующих на ступенях муниципалитета. На плакатах надписи: «ВЕРНИТЕ НАШИ УЛИЦЫ» и «АМЕРИКА БЕЗ ДЕЛИРИЯ». После убийства на прошлой неделе лидера АБД, Томаса Файнмена, эта организация получила бурную поддержку. Файнмена уже почитают как мученика, ему по всей стране ставят памятники.

– Почему никто ничего не предпринимает для нашей защиты? – говорит в микрофон какой-то мужчина. Ему приходится кричать, чтобы перекрыть гомон других протестующих. – Полиция должна охранять нас от этих сумасшедших! А в результате улицы кишат ими!

Я вспоминаю, какое волнение охватило меня ночью, когда я избавилась от листовки, как будто уничтожение означало, что ее никогда и не существовало. Но, конечно же, зараженные не метили лично в нас.

– Это возмутительно! – взрывается папа. Я всего лишь второй или третий раз в жизни слышу, как он повышает голос, а дара речи он решился всего однажды – когда назвали имена погибших во время нападения террористов и в этом списке оказалось имя Фрэнка Харгроува, отца Фреда. Мы тогда смотрели телевизор в рабочем кабинете, и внезапно отец развернулся и швырнул своим бокалом об стену. Это было настолько шокирующе, что мы с матерью лишь уставились на него в испуге. Я никогда не забуду слов отца, сказанных тем вечером: «Амор делирия невроза – это не болезнь любви. Это болезнь эгоизма». – На кой вообще существует это Министерство национальной безопасности, если…