Кристофер Прист - Опрокинутый мир Страница 12

— Давай я сварю еще чаю.

— Свари.

Вода в кастрюльке еще не успела остыть и через минуту вновь закипела.

— Нас никто не заставляет жениться, — произнес я.

— Какая разница — не ты, так кто-то другой. — Она обернулась и села подле меня, держа в руках чашку с синтетическим пойлом. — Пойми, Гельвард, я ничего не имею против тебя лично. Нравится нам это или нет, и моей и твоей жизнью распоряжается система. Система гильдий. Тут уж ничего не попишешь.

— Почему? Систему можно и изменить.

— Но не эту. Она слишком крепко укоренилась. Гильдиеры закрыли Город на замок — по каким причинам, я, наверное, никогда не узнаю. Только сами гильдиеры могли бы изменить систему, а они этого никогда не сделают.

— Ты говоришь очень убежденно, — заметил я.

— А я и впрямь убеждена в том, что говорю. Убеждена по очень простой причине. Ведь системой, которая управляет моей жизнью, в свою очередь управляет жизнь за стенами Города. И точно так же, как я никогда не выйду за эти стены, я никогда не смогу предпринять ничего, чтобы распорядиться собой.

— И все-таки ты могла бы добиться чего-то… через меня.

— Ты же не хочешь говорить о себе.

— Не могу.

— Почему?

— И об этом я тоже не вправе сказать.

— Тайны! Кругом тайны!..

— Если угодно, — согласился я.

— И даже сидя здесь со мной, ты связан этими тайнами по рукам и ногам.

— А что мне делать? — ответил я попросту. — Меня заставили принести клятву…

И тут я осекся, вспомнив, что само существование клятвы оговорено в ней как тайна. Выходит, я уже нарушил ее и нарушил так легко и естественно, что это наверняка случалось не раз и раньше.

Как ни удивительно, Виктория приняла мои слова совершенно спокойно.

— Стало быть, система гильдий сама себя охраняет. Ну что ж, в этом есть свой резон.

Я допил чай.

— Наверное, мне лучше уйти.

— Ты сердишься на меня? — спросила она.

— Да нет. Просто…

— Не уходи. Извини, что я не сдержалась… ты тут ни при чем. Ты сказал недавно, что с твоей помощью я смогу распорядиться своей судьбой. Что ты имел в виду?

— Да в общем-то сам не знаю. Быть может, у тебя как у жены гильдиера — а я рано или поздно стану им — появится больше возможностей…

— Для чего?

— Ну, как бы это сказать… для того, чтобы с моей помощью уловить смысл всей системы.

— Но ты же дал клятву ничего не говорить мне.

— Ах, да…

— Значит, гильдиеры все предусмотрели заранее. Система требует сохранения тайны, иначе ей несдобровать.

Откинувшись на кровать, она прикрыла глаза.

Я был очень смущен и сердит на себя. Прошло всего десять дней ученичества, а я формально уже заслужил смертный приговор. Странную эту логику было трудно принять всерьез, но память подсказывала мне, что в момент принесения клятвы угроза звучала вполне убедительно. Но главное — и это усугубляло мое замешательство, — Виктория невольно усложнила и без того неясные обязательства, принятые нами по отношению друг к другу. Я не мог не посочувствовать ей — и не в силах был ничего изменить. Я еще не забыл свою собственную жизнь в яслях и подспудное раздражение отлученностью от всего остального Города; а уж если позволить человеку участвовать в городских делах, но лишь до определенного предела, который ему никогда не переступить, раздражение не только сохранится, но и неизмеримо возрастет. Однако проблема-то для Города никак не нова — мы с Викторией не первые, кого женят тем же порядком. И до нас были другие, кто наталкивался на ту же преграду. Неужели все они попросту принимали систему, как она есть?..

Я вышел из комнаты и направился в сторону яслей. Виктория сидела не шевелясь.

Едва я расстался с невестой, как противоречивые чувства, одолевавшие меня в ее присутствии, да и ее заботы, сразу же отошли на задний план, зато, и с каждой минутой сильнее, меня стала терзать тревога о собственном моем положении. Если принимать клятву всерьез, то оброни Виктория одно слово любому встречному гильдиеру — и меня казнят. Мыслимо ли, чтобы мое невольное клятвопреступление оказалось столь ужасным?

Но может ли Виктория передать кому-нибудь то, что я ей говорил? Как только я задал себе этот вопрос, первым моим побуждением было броситься к ней обратно и умолять о молчании — но это значило бы лишь придать и ее негодованию и моему клятвопреступлению еще больший вес.

Остаток дня я провел, лежа у себя на койке и мучительно размышляя о создавшемся положении. Вечером поужинал в одной из городских столовых и был благодарен судьбе, что она уберегла меня от новой встречи с Викторией.

А среди ночи Виктория пришла ко мне в каюту. Сквозь сон я услышал, как скрипнула дверь, а раскрыв глаза, увидел ее темный силуэт подле самой постели.

— Кто тут?

— Тсс… Это я.

— Чего тебе?

Я протянул руку, нащупывая выключатель, но она перехватила мое запястье.

— Не надо света. — Она опустилась на край постели, и я, приподнявшись, очутился рядом с ней. — Извини меня, Гельвард. Вот и все, что я хотела сказать.

— Да ладно, чего уж там…

Она рассмеялась.

— Ты что, еще не проснулся?

— Не знаю. Может, и сплю.

Она склонилась ко мне, слегка подталкивая в грудь, и вдруг, подняв руки, сомкнула их у меня на шее, и я почувствовал на губах ее губы.

— Не говори ничего, — шепнула она. — Просто мне очень жаль, что мы поссорились.

Мы снова поцеловались, и теперь она обняла меня по-настоящему крепко.

— Я чуть было сам к тебе не пришел, — признался я. — Я сделал ужасную, непростительную ошибку. Я боюсь.

— Чего?

— Я сболтнул лишнего… сказал тебе, что меня заставили принести клятву. Ты была права — гильдиеры опутывают посвященных сетями тайны. Когда меня принимали в ученики, то заставили поклясться во многом и, в частности, в том, что я никому не скажу о существовании самой клятвы. А я сказал тебе — и, значит, нарушил ее…

— Не все ли равно?

— Кара за нарушение клятвы — смертная казнь.

— Но сначала они должны еще узнать об этом.

— А вдруг…

— А вдруг я проболтаюсь? Но с какой стати?

— Ну, откуда я знаю. Ты такое днем говорила, ты оскорблена, что тебе не дали распорядиться своей судьбой. Я думал, ты используешь мою неосторожность против меня.

— До этой самой минуты я и не догадывалась, в чем дело. Да и теперь промолчу. В конце концов, зачем жене предавать собственного мужа?

— Ты все еще не раздумала выходить за меня?

— Нет.

— Хотя наш брак и решен против нашей воли?

— Это хорошее решение, — сказала она.

Потом мы перешли в комнату Виктории, и она спросила:

— Ты расскажешь мне, что делается за стенами Города?

— Да не могу я!

— Из-за клятвы?

— Вот именно.

— Но ведь ты уже нарушил ее. Какая теперь разница?

— Да и рассказывать, в сущности, нечего, — заявил я. — Десять дней надрывался на черной работе, а к чему, зачем — сам толком не знаю.

— А что это была за работа?

— Виктория, не надо… не выспрашивай меня.

— Ну ладно, расскажи мне про солнце. Почему тем, кто заперт в Городе, не разрешают смотреть на него?

— Понятия не имею.

— С ним что-нибудь не в порядке?

— Да нет, не думаю…

Виктория задавала мне вопросы, какие я должен был бы задать себе сам, но не задал. В сумбуре новых впечатлений у меня не оставалось время на то, чтобы запомнить, что именно я видел, не говоря уже о том, чтобы осмыслить увиденное. Но как только эти вопросы были поставлены передо мной, они потребовали ответа — а был ли у меня ответ? Может, с солнцем действительно что-то не ладно и это угрожает безопасности Города? А если так, то угрозу не следует разглашать? Но я же видел солнце своими глазами, и…

— Да нет, с солнцем все в порядке, — ответил я. — Только выглядит оно не так, как я думал…

— Солнце — шар.

— Ничего подобного. Или, по крайней мере, оно не похоже на шар.

— А на что оно похоже?

— Мне наверняка не следовало бы говорить об этом.

— Раз уж начал, продолжай.

— Да это, должно быть, и неважно.

— Важно.

— Ну, ладно. — Я уже и так сказал слишком много, но что мне оставалось делать? — Днем его как следует не разглядишь, оно чересчур яркое. Но на восходе и на закате на него можно смотреть, хоть и не подолгу. По-моему, оно имеет форму диска. Но это не просто диск, и я не нахожу слов, чтобы описать его. Понимаешь, из центра диска кверху и книзу торчит какое-то острие.

— И острие тоже часть солнца?

— В том-то и штука. Что-то вроде волчка. Только его трудно разглядеть толком — солнце такое яркое даже в эти минуты. В прошлую ночь я вышел на улицу, небо было ясное, светила луна. И представь, луна имеет такую же форму. Но до конца ее было тоже не разглядеть — луна была неполная.