Teronet - Боги и Боты Страница 12

— Не корректируйте её!!!

— Что-что?

— Не меняйте её! Прошу вас и общество! Я готов самоустраниться… если нужно что-то подписать, я готов… мы не будем видеться… пусть так… только не надо её корректировать.

— Ну что ж. Это меняет дело. А… нет. Стойте. Только что буквально мне сообщили, — я услышал, буквально, как он шелестит какими-то бумагами, — есть ещё одно обстоятельство.

— Какое?

— Согласно документам обследования должен сообщить вам, что… задержанная гражданка… в некотором роде… ммм… беременна.

— Не может быть!?

— Всё так. Сканирование показало — это самая ранняя стадия развития плода… ребёнок, кстати, ваш.

В сердце вдруг резко стало горячо, будто что-то загорелось, и я почувствовал нехватку воздуха.

— Ну, так что же, гражданин? Вы по-прежнему готовы отказаться от общения с матерью своего будущего сына?

Я молчал. Я не мог, не то чтобы говорить, даже подумать о чём-то. У меня будет ребёнок… сын…

Какое значение имеет теперь всё остальное?! Но… они хотят знать, что я решу. Мне надо принять решение… Я могу отказаться от неё, чтобы сохранить ту личность, которая и привела к этой ситуации. Чтобы она сохранила решимость что-то изменить… Но, если я откажусь, она останется одна… ей придётся самой воспитывать моего ребёнка и, кто знает, это может также лишить её решимости… Голова разболелась… Я не мог думать, не мог сохранить хладнокровие в такой ситуации…

— Эммм… Может, вы хотите встретиться с ней, прежде чем примите окончательное решение?

— Конечно! Да! А… это возможно?

— Да. Конечно. Вам только надо зарегистрироваться, и вы сможете пообщаться.

— Давайте тогда скорее!

— Как скажите.

В комнату вошла женщина-бот в медицинском халате, — какой-то театр абсурда, достала ампулу и наполнила шприц чем-то вязким. Меня не покидала мысль, что я нахожусь в каком-то сне. Что я сплю, и мои видения становятся всё менее и менее правдоподобными. Бот воткнула мне в вену иглу и запустила в кровь вязкий жидкий нано-комп. Затем протёрла спиртом ранку и освободила мне руки, ноги и голову от захватов. Я тут же встал.

— Следуйте за мной.

У неё даже какие-то сексуально-металлические нотки в голосе присутствовали.

Я пошёл за ней, разглядывая стройные обнажённые ноги робота, в длинный тёмный коридор, который совсем не отличался той самой больничной чистотой и экологичностью, которую я первоначально принял за свойство всех современных помещений. Нет. Будущее было не таким, каким показалось изначально. Оно было грязным и циничным… Здесь были обычные двери с замками и обычные полицейские-манипуляторы. И я должен был в нём научиться выживать! Да! К чёрту сентиментальности. Мне нужно приспособиться и выполнить свою миссию. Чтобы вести людей за собой, я должен стать одним из них. Должен стать таким же циничным и чёрствым.

Наконец, мы зашли в одну из камер, где в углу на обычной пружинной койке, ссутулившись и с мокрым от слёз лицом, сидела Она. Уже не в своём больничном халатике, а в какой-то серо-зелёной мешковатой накидке и… босиком. Разглядев в полумраке меня, Сирена вскочила и бросилась мне навстречу. Я прижал её к себе.

— Здраст-вуй, — сказала так специально ради меня, а не это своё «Прива», какая хорошая.

— Здравствуй, девочка моя, — я обнимал её, понимая, что делаю это в последний раз… обнимал, также осознавая, что внутри у неё теперь есть частичка меня.

— Чта с нами будит?

Это, прям, какая-то мелодрама, у меня даже глаза прослезились.

— Ты знаешь закон?

— Дива мне гварила… — Сирена стала всхлипывать.

— Сирена. Главное — это ребёнок. Всё остальное не имеет значения… мы должны принять решение, которое бы помогло ему появиться на свет…

— Да-да. Иа панимаю… ребионка ни будит, если иа изменус.

— Ты понимаешь?

— Да. Другаиа ат ниво аткажетса… Иа панимаиу… Ми болше не увидимса. Паетому ти и пришол?

Она вытерла слёзы, отстранилась и посмотрела на меня совершенно серьёзно и с полной решимостью.

— Да… поэтому. Прости меня, Сирена… и… прощай? — комок в горле мешал произносить слова.

— Пра-счай, — она сделала шаг назад, и я перестал видеть её заплаканное лицо.

Я почувствовал, что где-то вдали начал нарастать какой-то шум… он был похож на шум прибоя. Но у него был некий ритм, который становился всё более и более отчётливым,… перед глазами всё помутнело, и весь мир показался нереальным,… восприятие смазалось, Сирена всё отдалялась и отдалялась, а тьма сгущалась… и наконец…

Я проснулся и ясно чётко осознал, что всё это время видел какой-то дикий, странный сон, который почти сразу начал пропадать из памяти, яркий свет причинял глазам боль, а шум превратился в громкие и энергичные аплодисменты, постепенно переходящие в овации.

Я открыл глаза и, щурясь на яркий свет, начал оглядываться… постепенно осознавая себя посреди небольшой сцены. Полукругом стояли ряды зрителей, экраны за моей спиной показывали застывшие кадры моего прощания с Сиреной, а точнее — саму Сирену моими глазами. Зрители аплодировали, многие стояли… некоторые вытирали свои глаза, полные слёз… кто-то даже выкрикивал «Браво!»… неподалёку от моего кресла сидел улыбающийся человек, непонятного пола и тоже почтительно похлопывал, глядя по очереди на экраны и на меня.

Всё с ними ясно — шоумены хреновы.

Конец первой части

Часть вторая. Солнечный апрель 2100 г.

Почему так получилось, что в своей прошлой жизни в один прекрасный момент я оказался практически один? Это произошло не сразу. Изначально всё шло своим чередом: беззаботная молодость, новые друзья, подруги, события, увлечения, компании — я крутился в этом круговороте, не замечая усталости, глубоко не погружаясь в него и всерьёз не воспринимая никого. Девушки рыдали в трубку, что-то выкрикивали, потом бросали её. Другие пытались манипулировать, использовали всё своё очарование, сближались, потом отдалялись, рассчитывая хоть на какое-то движение моей души. Но она молчала. Реагировало лишь тело. Оно привязывалось, привыкало, очаровывалось… Потом скучало, отвыкало, разочаровывалось… А душа спала…

Всё это длилось до поры до времени, и я не считал потерь, пока однажды не потерял самое лучшее, что у меня было, даже лучшее, чем был я сам. А я себя ценил в большинстве случаев очень высоко. Появилась в моей жизни девушка, чей характер и чьи таланты были просто несравнимы с моей инфантильной, нарциссической особой. Она ворвалась в эту простенькую легкомысленную жизнь совершенно неожиданно и крайне уверенно, даже дерзко. Сперва я отреагировал, как и обычно одним телом, а потом… потом стал всё больше и больше слушать её, наблюдать за ней, всматриваться и вслушиваться. Я стал испытывать потребность, нет, нужду быть рядом с ней, я впервые в жизни завидовал кому-то, просто из-за того, каким он был. А она была сильной, гордой и самодостаточной. Она была особенной, а я был никем. И я не смог этого выносить.

В итоге сам же её и отверг. Просто так. От ощущения собственной слабости.

Она ушла и больше не возвращалась. А я больше не мог сближаться ни с кем, кто мне встречался. Одиночество заставляло много думать. Я думал о жизни и смерти, и прежде всего о том, имеет ли человек право уйти из жизни, если осознаёт, что ничего особенного собой не представляет.

Не то, чтобы меня повсеместно окружали именно выдающиеся личности. Как журналист я брал интервью у самых разных людей. Но постоянно разочаровывался и в них. Все они фактически без исключения, просто обосновывали те обстоятельства, в которых оказались. Желая оправдать те изощрённые способы получения удовольствия, которые им позволены, и обвинить, опорочить те, которые не позволены, они создавали или поддерживали целые мировоззренческие системы. И первое время я верил им, ловил каждое слово, записывал всё и включал в свои статьи. То тут, то там, — в интервью, в путешествиях по стране, на митингах и в кабинетах, везде, — встречались мне люди, которые могли что-то заронить в мою душу. Какое-то время я носил в себе их идеи и мечтал, что наконец-то обрёл истину… ну, или, по меньшей мере, — цель, какой-то смысл существования. Но, к сожалению, это состояние проходило через какое-то время.

Это всё похоже на интоксикацию. Сперва — кайф, потом — тошнота. И я засовываю два пальца себе в горло и вывожу токсины из организма. Прочь — прочь — всё это чушь, бред и фигня, не стоящие ничего. Пусть с ней носятся другие. Каждый из них убеждён, что именно его миф — единственный достойный и имеющий ценность. Но если бы они только могли прислушаться ко всем остальным, они бы поняли — разницы никакой. А если истин и смыслов — миллионы, то настоящей истины и истинного смысла по большому счёту нет…

Настоящее будущее