Дмитрий Володихин - МЫ - ТЕРРОРИСТЫ Страница 12

– Мама! - нет, не стала Катерина шуметь, отчего матери не поспрашивать, Степушка поймет, но только б она с этими своими вопросами не переборщила… Тихо так напомнила, чтобы без напрасных допросов.

– Не бойся, Катя. Все нормально, - тоже он так спокойно. Конечно, отвечал, порассказал о себе кое-что. Похвалил Катин характер: она у вас такая- то и такая-то. Понравилось, вроде бы, похвала. По тону его Елизавета Андреевна почувствовала с неожиданной горечью, что это ее живое имущество стало не совсем ее. Такие дела… Ну что ж, хоть девка пристроится, пора ей. Конечное дело, сразу-то всего не видно, что он за человек. Раньше, чем через год, всего не разглядишь. По виду, по ухваткам, вроде, исправный мужчина, не дурак и не блатной, вежливый. Очень важно было то, что согласилась Катина мать впустить их к себе под крышу. Чтобы жили в дочериной комнате. Дом у него был на окраине Заокска, родня приглядывала, иногда сам ездил. Да место в общежитии. Квартиру Гордею в столице никто не обещал. Не уезжать же из Москвы! Поживем, значит, вместе. В савельевском полудомике чисто, свежие занавески на окошках, во всем видна аккуратность, только приступки просели.

– Елизавета Андреевна, а инструмент какой? Есть у вас какой инструмент? - захотел калитку подправить, до другого потом руки дойдут.

– В сарае. Пойдемте, Степа, покажу. Муж бывший что-то оставил. Пойдемте-пойдемте, покажу. В сарае:

– Степа, вы уж ее берегите. Она одна у меня, - что мать еще-то может сделать в такой ситуации?

– У нас все будет хорошо, - только и сказал Гордей. Впрочем, тон его несколько успокоил Елизавету Андреевну. Да, признаться, он ее успокоил. Гордей по всем признакам понял, что дело сладилось. И хорошо, скоро, без лишних разговоров, слава богу. Длинные разговоры были ему в тягость. Гордей позвонил Тринегину.

– Ты не знаешь, Ваня где сейчас? Я все звоню, а его нет.

– Не знаю. С новой дамой сердца амурными признаниями обменивается.

– По девкам шлындрает? Мылкий какой! В каждую скважину пролезает, где на него столько скважин напасли. Значит нам вдвоем надо. Нам это дело надо теперь вдвоем, без него. У тебя «Жигуль» на ходу? Твой белый «Жигуль», ты говорил, от родителей остался. Он как?

– Автомобиль исправен. Я иногда на нем езжу. А какое дело ты имеешь в виду?

– Мы уже полтора месяца железяки ищем. Железяки, в смысле две большие монтировки и к ним четыре напильника. Мы их все купить хотим, ты понял, да?

– Четыре одинаковых напильника и две одинаковых монтировки?

– Ну да.

– Я понимаю.

– Да. За такие бабки, какие у нас есть, не дают. Я сговорился оптом за две двести. Но напильников три. Это хорошая цена. И люди хорошие. Толковые люди, зря не базланят. И цена хорошая. Очень хорошая цена. Где еще такая цена! Да. За наши деньги, я поговорил, вообще чудо. Таких и цен нету. Никто по такой цене не отдаст. Цены такие, что за одну монтировку с напильником - полторы штуки. Или две. Да. Надо бы согласиться.

– У нас только две.

– Сто пятьдесят сверху - мои. Ваню ищу, чтобы остальное догрести. Совсем немного осталось. Пауза. Примерно на пять-семь секунд. Технология нежеланного согласия без подобных пауз - полный нонсенс. Философ очень сожалел о том, что сложилась подобная ситуация. Он интуитивно предчувствовал: суждено ей было сложиться, тут уж ничего не поделаешь. У него было отложено 1.300 рублей. Как раз чуть больше, чем пятьдесят долларов. Эти томики собрания сочинений Леонтьева К.Н. Числом 9. 1912 год. Единственное издание. Если, конечно, понимать, что это такое. Через неделю они могли бы встать на его полки. Теперь им суждено иное: с печальными кликами прощания славный девятиособевый клин медленно полетел в чужие края… По дороге террористы Гордеев и Тринегин заехали на рынок. Степан Гордеев купил две корзины, доверху наполненные сморчками. Специально выбрал самые большие корзины на всем базаре. Потратил на это двадцать минут. Улыбается. Несет. Кладет.

– Потом поймешь. Я покажу. И дальше поехали…Миновали станцию метро «Семеновская». Следуя указаниям Гордея, философ вел машину по обшарпанному лабиринту Фортунатовских, Ткацких, Лечебных…

– Стоп, - велел Гордей. Тринегин притормозил.

– Теперь ждем.

– Чего ждем? Или кого?

– Ждем, когда будет 17.45. Еще десять минут. Тогда я зайду вон в тот дом, в одну квартиру.

– А кто в одной квартире? Что за люди?

– Во-первых, никогда не знал. А во-вторых, забыл.

– Хорошо, я понимаю. Но почему не прямо сейчас?

– Мне так сказали: друзья придут, положат товар. Потом ты зайдешь, положишь деньги, товар возьмешь. Не позже 18.10 меня там чтоб ни коем разе не было. На все дела двадцать пять минут. Потом друзья снимают деньги. Я так мыслю, им физиономия моя тоже без надобности. Я их не знаю. Они меня не знают. Всем спокойнее. Речи Гордея своею открытостью и прямотой убедили философа: на вопрос о том, кто посредник, он получит в ответ что-то вроде - его-не-было-и- нет-и-становится-все-меньше-и-меньше. Тринегин бросил взгляд на дом. Дюжинная жилая кубатура. Особые приметы отсутствуют.

– Милостивый государь, а если ты оттуда не выйдешь в 18.10. И в 18.30 не выйдешь. Тогда что?

– Типун тебе на язык. Там, знаешь, человек, что надо. Серьезный мужик. Не должен… тово. Но, конечно, всякое бывает. Вот, даю тебе бумажку, со всех сторон склеенную. Если они меня там прижучат, не дай бог, ты позвонишь, там телефон, имя, адрес, все. Скажешь, отдавай дружка моего, иначе в милицию. Из будки звони. Если он, мол, какая милиция, вы за стволами приехали, статью вместе поимеем, то ты ему, мол, знать не знаешь, дружок чтой-то хотел продать-купить, а ты и вовсе цивильный шпак. Если нет меня, обязаны деньги отдать и тело тоже, чтоб похоронили по-людски. Такие дела. Скажешь, мол, все вернете, мы в расчете и без обид. А если воспротивятся, то в милицию не ходи. Кроме беды и несуразицы ничего не выйдет, поберегись.

– Значит даже так…

– Так, так. Ты думал, там магазин «Мягкие стрелковые игрушки»? Бабы- продавщицы улыбаются, аж рты до ушей? Я все до конца додумал. Да. Но я мыслю, ничего такого не получится. Серьезный, нормальный мужик, не похож на шпану блатную. Если 19.00, а меня нет, распакуй конверт мой самодельный. А если я раньше приду, не трогай, мне вернешь, как есть.

– У тебя хоть что-нибудь такое с собой есть?

– Да есть, есть. Только в таких делах махаться - последнее дело. Время?

– Как раз.

– Ну, я пошел. Бывай. Зашел в дом. Философ сидит, не жив, не мертв. Ему не приходило в голову, что у сделки с покупкой оружия могут быть дополнительные неприятные аспекты, помимо естественного интереса милиции. Повертел конверт. Посмотрел на просвет, на солнышко. Сюрприз. Гордей свернул его из тетрадочной бумаги, тонкой, писал фломастером, четко высветились буквы «…силий Михайлович Гу…».

– Открой дверцу, - Гордей уже тут как тут, в руках два больших полиэтиленовых пакета.

– Ты уже все? Господи, как хорошо, что все удалось. И ты цел. Как хорошо.

– Это - да. АК-74 у меня. Два. Хорошие машинки. До Конькова, где жил Тринегин, им пришлось добираться через всю Москву. В такое время, в будний день, выходило часа полтора. Пакеты с автоматами и рожками, утопленные в сморчках, невидимые, недвижные, добирались каким-то неизъяснимым образом до мозга философа и приводили его в состояние непрестанной тревоги. А вдруг остановят? А вдруг обыщут! Тогда - все! Он хотел было попросить Гордея сесть за руль, но посовестился. Тот сделал большое дело, стыдно перекладывать на него еще и второе, маленькое, - простую транспортировку.

– Они исправны?

– Я их там успел разобрать и собрать. Смазаны прилично. Рожки полные, тоже проверил. Три рожка. Вроде, исправное все.

– Я так спрашиваю, потому что побоюсь везти автоматы за город, опробовать. Я сразу честно говорю: не повезу.

– И не надо. Я б и сам не поехал. Только напрасно головой поторгуем.

– Что?

– Я говорю, риск напрасный. На углу улицы Профсоюзной и Миклухи-Маклая их остановили. Странная какая-то милиция, вся в черном, укороченные автоматы на груди… У горничных и охранников смены не совпадали. Так что Катерина в этот момент несла по гостиничному коридору простынную стопу. Чистое белье с наркотическим запахом недавней прачечной. Да и выронила на пол. Сердце у нее потерялось, больно. Мать или Степушка? Ближе, ближе, не так далеко. Наверное, он. Вслух Катерина тихонечко сказала:

– Господи, если с моим солнышком что-то случилось, спаси его и помилуй. Пожалуйста. Заставили выйти наружу. Внимательно проверили документы. У Гордея паспорт, у философа - права. Не было у философа паспорта. Брови хмурят.

– Откройте багажник. Философа прошибло холодным потом. Гордей стоит красный, как маков цвет, вот-вот щеки огоньками прорастут. Оба припоминают, где ж они прокололись. Посмотрели, ничего не нашли. Почередили под сидениями. В бардачке. У Тринегина под задним ветровым стеклом лежала визитка, туго набитая газетами. Выпотрошили. Старшой собрался запустить руку в корзины, хотя и видно, что брезгует. Противный гриб - сморчок. Тут ему второй и говорит: